и довольствоваться решениями чужими, шаблонными? Почему же непременно желательно, чтоб она покорно совлекла с себя свой образ и стала жалким подобием, – еще того хуже: пошла по чужим пятам и с лакейскою готовностью облеклась в сбрасываемые с себя Западом обноски? Разве не доказано теперь очевидными фактами (о чем, помнится, в «Руси» было уже однажды говорено), что, разреши мы вопрос об освобождении крестьян лет 25 или 30 ранее – в духе европейского либерализма, они были бы освобождены так же, как Наполеон освободил польских крестьян в 1811 году и культурные остзейские немцы в 1819 г. латышей и эстов, т. е. без земли. Разве не к великому творению русских варваров 19 февраля 1861 г. простирают теперь свои взоры пролетарии Ирландии и других стран вечно похваляющейся своею цивилизациею и либерализмом Европы? И можно ли толкать Рос сию на путь западного парламентаризма именно теперь, когда даже на самой родине этой формы правления, в Англии, начинают сознавать ее неудобства и необходимость преобразования, а в континентальной Европе (где она происхождения более или менее революционного и до сих пор не пустила глубоких корней в народное сознание) ее то и дело видоизменяют или же пользуются ею только как благовидным орудием произвола партий и их тирании над народом? Говорить теперь о парламенте как о каком-то идеале или «венце здания» для России, это именно и значит быть «ретроградом». Таковыми ретроградами и являются наши революционеры, что, впрочем, очень понятно: весь их ум и творчество выразились только в словах nihil и «долой», да в динамите; как скоро же они от отрицания переходят к положительному, то они, как школьники, повторяют с голоса чужие речи, не разумея их действительного смысла, путая вместе «крестьянский мир» и «парламент», «сельскую общину» и «электоральную агитацию». Гораздо более заслуживают осуждения те русские, на которых ссылается «Кельнская Газета» и которые, если не толкуют о «крестьянском мире», зато с пущим суеверием мечтают о политически властном парламенте…
Не мешало бы им несколько повнимательнее всмотреться в настоящее положение парламентской формы правления в Европе, – и, оставляя в стороне недоступную для подражания Англию, – обратиться хоть к Италии, к Франции и к их публицистике. Есть чему поучиться в сочинении известного итальянца Марко Мингетти «Политические партии и их участие в юстиции и в администрации», по поводу которого имеется очень интересная статья в «Revue des Deux Mondes» известного политико-экономического писателя Лавеле под заглавием: «О парламентском режиме и о демократии», с указанием и на другие многие сочинения по тому же вопросу; не менее замечательна статья «О республике в 1883 г.», в февральной книжке того же журнала, неизвестного автора, – судя по языку, по литературной манере, самого Тэна. Более жестокой критики современного парламентаризма не мог бы измыслить и самый лютый его враг, – и в то же время ни один из упомянутых авторов не в состоянии указать ни верного врачевания, ни надежной реформы: рядом с здравою, сильною критикою, положительная часть их рассуждений совершенно слаба. Как белка в колесе, вертятся они в сфере своих политических понятий, ищут исхода и не находят.
Для парламентаризма, по их словам, всюду наступил кризис, – не только на континенте Европы, но и в Англии, «где парламент почти уже перестал исполнять свои функции» и где, по выражению Бисмарка, «золотой век парламентского режима уже миновал». Даже и в Америке, где его формы несколько иные, чем в большей части Европы (например, нет ответственного пред палатою министерства), «конгресс стал замкнутым поприщем грубых политиканов, и лучшие люди удаляются от публичной политической деятельности». Лавеле перебирает почти все парламенты, один за другим, подкрепляя свои замечания мнениями местных мыслителей, и находит только один парламент, в котором дела идут сравнительно еще довольно сносно – бельгийский – т. е. в той малой державе, которая поставлена совсем в особенные, исключительные условия существования! Любопытен приводимый им отзыв одного из выдающихся политических людей Италии: «Не странно ли, что в тот век, который подчинил себе молнию, заставив ее переносить нашу мысль в одно мгновение на край света, освещать наши улицы и жилища, такой политический образ правления „парламентарный – есть наилучшее, что мы можем иметь?“».
В чем же, собственно, вредная или неудобная сторона парламентаризма, по мнению вышеприведенных публицистов? В том прежде всего, что при постоянной зависимости от совещательного собрания невозможна никакая прочная, твердая административная власть, немыслима устойчивость правительственной программы, ни последовательность в правительственных действиях. Самым блистательным тому доказательством служит Франция, где в течение 11 лет в одном министерстве внутренних дел перебывало 23 министра, а в последние полтора года сменилось шесть кабинетов, существовавших круглым числом три месяца каждый!.. Это неудобство еще не так сильно в Англии, потому что там имелись до сих пор только две крупные политические партии, крепко дисциплинированные и почти деспотически управляемые. Притом же в Англии попасть в депутаты стоит до сих пор очень дорого; избирательные голоса достаются кандидату на звание «представителя» большею частью посредством значительных денежных расходов. Но уже и теперь в Англии, с расширением избирательного права (не забудем, что в Англии рабочие или так называемое четвертое сословие, вовсе пока этого права лишено), стали возникать и слагаться новые партии, и появление их в последнее время в парламенте уже оказывает свое вредное влияние на быстрое течение дел. Так как большая и большая демократизация права представительства в будущем неминуема, а вместе и удешевление способов попасть в депутаты, то в перспективе для английского парламентского режима предстоят лишь новые затруднения и новые неудобства, почти не преодолимые без коренной реформы во всем строе правления. Но в Англии конституция во всяком случае – учреждение органическое, самородное, взращенное шестью веками истории, – а не сочиненное или заимствованное в изуродованной копии и навязанное стране государственным переворотом, как на материке Европы. Поэтому и положение парламента представляется здесь, на материке, в более жалком виде. Так, в некоторых странах или нет вовсе крупных политических партий, как, например, в Италии, а только группы, которые слагаются случайно, непредвиденно, пестро, «совершенно калейдоскопически», и смена министерств происходит подчас совсем неожиданно, сюрпризом, или же партий так много (например, во Франции), что министерство, в погоне за большинством голосов, должно угождать нескольким партиям разом, как бы они ни противоречили между собою, и в этих внешних комбинациях истощать все свое время и силы. «Мелкие соображения, мелкие проделки, мелкая ловкость, мелкие ковы – вот в чем состоит искусство приобретать себе большинство в законодательном собрании, продолжительно существующем. Под конец в собрании только с тем и считаются, что вокруг да около, а страна забыта!..». Вот строгое слово, и не устное, а письменное… кого же? Луи Блана, незадолго до его смерти!.. Но ведь и частая перемена гг. полномочных депутатов, по условиям парламентаризма, есть частая перемена гг. «правителей», – что же представляется неудобным! Однако же Луи Блан прав: действительно, внимание министерства отвлечено от исполнения прямых его обязанностей и устремлено исключительно на ухаживание за партиями, от которых самое бытие его в зависимости. «Сколько приходится министру в течение года истратить ума, хитрости, изворотливости, красноречия – c’est monstrueux, это доходит до чудовищного размера,» – говорит Лавеле. «Самый тягостный труд дипломатов – детская игра в сравнении с подобным трудом… И при всем том, – продолжает он, – палата – это зыбучий песок, на котором не может осесть прочно никакая твердая администрация!..»
А между тем именно на этом «зыбучем песке» построено все политическое существование государства, по крайней мере весь правительственный снаряд, распоряжающийся судьбою целой страны! Конечно, здесь разумеются земли, где парламентский режим прилагается к делу во всей своей теоретической полноте, как во Франции и Италии; в Германии же, как известно, правительство, в нужных случаях, вовсе не слушается парламента, и этому лишь ослушанию и обязана Германская империя своим бытием. При частой же смене министров, например, во Франции, – поясняет вышеупомянутый нами публицист, – «они не успевают не только приобрести опытность, но даже близко ознакомиться с делами; да и при отсутствии уверенности, что он твердо сидит на своем месте, не может министр и отдаться с энергией делу, требующему подготовки, систематического, медленного, искусного ведения. К тому же, лучшее время дня поглощается у него присутствием в палате, где его то и дело „интерпеллируют“, теребят, травят, где каждую минуту он рискует быть скомпрометированным»… И как ни хороша французская бюрократическая машина, но и она начинает портиться. «К какой стати, – замечает Лавеле, – будет подчиненный чиновник слушаться своего начальника, предвидя скорое его выбытие! Вот и причина, почему вместе с неустойчивостью власти водворяется бездействие и беспорядок в административной иерархии!».
Но не менее существенный беспорядок вносится и непосредственным вмешательством депутатов в область управления, – вмешательством совершенно корыстным. Депутат, так сказать, продает свой голос поддерживаемому им министру, продает не за деньги, но за места по службе для родственников, за покровительство в местных делах, за удовлетворение местных ходатайств, которыми обыкновенно снабжают в провинции депутата при отъезде его в Париж или Рим… В Италии, в министерствах, по свидетельству самих итальянцев, открывается для депутата что-то похожее на банковский контокуррант, «с дебетом и кредитом», на который заносится каждая услуга, оказанная депутатом министерству, каждое благоприятное в пользу последнего голосование, – «и каждое одолжение, оказанное в свою очередь благодарным министерством благосклонному депутату». – Таким образом министр в полной зависимости от депутатов своей партии, и удовлетворение их требований, хотя бы несовместное с пользами службы, стоит на первом плане его забот – как необходимое «в высшем политическом интересе»: т. е. для упрочения партии и для обеспечения за правительством большинства голосов!
«Когда партия достигла власти, – читаем далее во французском журнале, – нельзя же не вознаградить тех, кому она обязана победой!»… Таково совершенно логическое требование управления – на борьбе партий основанного, – требование, достигшее до абсурда, до открытого гражданского разбоя. Но и в Европе, а в частности, во Франции, по уверению цитуемых нами писателей, «ни одна торжествующая партия не имеет возможности приискать для каждого министерского портфеля подходящего человека, а потому, как и при старом, дореволюционном режиме, случается, что там, где бы нужно было математика, перевес дается танцору»!.. Одним словом, – приводим заключение самого Лавеле, – «парламентский режим, как он практикуется на материке Европы, не только не обеспечивает передачу министерских портфелей людям наиболее достойным, но, что еще хуже, препятствует тем, кои министрами назначены (каковы бы таланты их
