правила выводятся изъ вещи, а не обратно. Чрезм?рное сл?дованіе правиламъ можетъ убить индивидуальность, геній, т.-е. единственно драгоц?нное въ творчеств?.

То-же — въ философіи и политик?.

Протестуя противъ разсудочности классицизма, его апріоризма, его склонности къ схоластик?, романтизмъ отрицаетъ абсолютныя истины, отрицаетъ общезначимость объективныхъ законовъ, оставляетъ широкое м?сто произволу, фантазіи.

Романтизмъ это — разгулъ субъективизма; это — подлинный культъ личности, челов?ческаго «я». Онъ освобождаетъ индивидуальность отъ ковъ автоматизма, отъ того деспотическаго подчиненія готовымъ общимъ правиламъ, которыя несъ съ собой раціонализмъ.

Романтизмъ поб?ждалъ своимъ чутьемъ жизни, презр?ніемъ къ кодексамъ, новымъ пониманіемъ челов?ка, освобожденіемъ и оправданіемъ, которыя онъ несъ его прошлому и настоящему, его страстямъ и паденіямъ, всему, на чемъ лежала творческая печать челов?ка. И въ план? соціальной мысли онъ породилъ чудесную плеяду утопистовъ, которые, волнуемые любовью къ челов?ку, впервые разверзли предъ глазами современниковъ общественныя н?дра и первые предложили несовершенные, непрактичные, но полные одушевленія проекты освобожденія угнетеннаго челов?ка[9].

Особенно пышный цв?тъ далъ романтизмъ въ Германіи. Философы Шеллингъ и Шлейермахеръ, публицисты, критики, братья Шлегели, поэтъ Новалисъ — вотъ наибол?е значительныя имена романтической эпохи. И въ этомъ б?гломъ перечн? именъ намъ сл?дуетъ особенно отм?тить Шлейермахеровскія «Р?чи о религіи». Зд?сь впервые, предвосхищая основные мотивы современнаго философствованія Бергсона, Шлейермахеръ говорить объ особомъ, отличномъ отъ научнаго, способ? познанія, объ «эмоціональномъ знаніи», не отрывающемъ познающаго отъ реальности, а сливающемъ въ самомъ переживаніи и познающаго и познаваемое. Другая, не меньшая заслуга Шлейермахера заключается въ его зам?чательномъ ученіи о личности, — живой, конкретной, своеобразной.

Если оставить въ сторон? религіозный пафосъ, окрашивавшій вс? построенія Шлейермахера, нельзя его антираціонализмъ не назвать самымъ яркимъ предшественникомъ Штирнеріанства. А еще позже боевой кличъ посл?дняго — культъ сильной, непреоборимой личности, личности — м?рила вс?хъ ц?нностей, съ несравненной силой и блескомъ зазвен?лъ въ романтическомъ вдохновеніи Ницше[10].

Мой б?глый обзоръ противниковъ рационализма былъ бы неполонъ, если бы я хотя въ двухъ словахъ не указалъ еще на одно ученіе, въ свое время сыгравшее весьма значительную роль въ общемъ умственномъ процесс? XIX в?ка. Это ученіе — «историческая школа» въ юриспруденціи, въ политической экономіи. Историческая школа объявила войну политической метафизик?; «разуму личности» противопоставила она «духъ народа», историческій фактъ объявила посл?дней инстанціей въ р?шеніи вс?хъ волнующихъ вопросовъ. Бол?е ч?мъ полув?ковое владычество исторической школы дало, однако, печальные результаты: оно оправдало безпринципность, полное пренебреженіе теоріей, защищало консерватизмъ и выродилось въ безплодное коллекціонированіе фактовъ.

И раціонализмъ могъ считать себя въ полной безопасности, пока возраженія, предъявлявшіяся ему, осложнялись политическимъ испов?даніемъ, окутывались мистическимъ туманомъ, или строились на «позитивной», «научной» почв?…

Бунтующему разуму съ его грандіозными об?щаніями челов?честву не могли быть страшны ни политиканствующій католицизмъ съ изув?рской догмой искупленія, ни пл?нительный своей чувствительностью романтизмъ съ его еще тогда неясными мечтаніями, ни скептическій историзмъ, не ушедшій дал?е плоской бухгалтеріи, ни феодальный анархизмъ во вкус? Ницше…

Раціонализмъ оставался господствующимъ принципомъ философско-политической мысли, ибо для своего времени онъ былъ единственно возможной и жизненной теоріей прогресса.

Но великія завоеванія разума наполнили живой міръ фантомами — величественными, ясными, но холодными, какъ геометрическіе сады Ленотра. И реальному живому челов?ку стало душно среди порожденныхъ имъ миражей. Не интересы стали управлять людьми, а лишь бол?е или мен?е в?рныя представленія, которыя о нихъ сложились. Представленіе стало надъ волей; во власти его оказался самый челов?къ. Призраку подчинилась личность и ея свобода стала отвлеченной.

И для реальной личности есть безвыходный трагизмъ въ томъ, что призраки, давившіе ее, утверждались вдохновеніемъ наибол?е выдающихся и мощныхъ индивидуальностей. Освободительныя стремленія генія готовили новые ковы дальн?йшему развитію личности. Это, конечно, надо понимать не въ смысл? посл?довательнаго суженія творческаго кругозора отд?льной индивидуальности, но въ смысл? принудительнаго подчиненія ея призракамъ, созданнымъ ран?е другими и зафиксированнымъ признаніемъ другихъ.

Челов?ку раціоналистической мысли принадлежитъ великое прошлое. Культъ разума им?лъ свои героическія эпохи. Обративъ міръ въ обширную лабораторію, онъ создалъ научные методы, принесъ великія открытія, построилъ современную цивилизацію. Но онъ былъ безсиленъ проникнуть въ тайны міра. Съ вн?шнимъ освобожденіемъ онъ несъ внутреннее рабство — рабство отъ законовъ, рабство отъ теорій, отъ необходимости, необходимости т?хъ представленій, которыя породилъ онъ самъ. Об?щая жизнь, онъ близилъ смерть. Не мало раціоналистическихъ тумановъ было разв?яно жизнью, но гибель иллюзій каждый разъ несла отчаяніе жертвамъ самообмана.

Нашему времени — съ его гигантскими техническими средствами, глубокими общественными антагонизмами, напряженнымъ и страстнымъ самосознаніемъ — суждено было поколебать в?ру во всемогущество разума. Оно — во всеоружіи огромнаго опыта — отбросило ковы феноменализма, вернулось къ «реальной д?йствительности», возгласило торжество воли надъ разумомъ.

И въ этомъ новомъ челов?ческомъ устремленіи открылись возможности творческаго преодол?нія міра — необходимости.

Въ конц? ХІХ-го в?ка, почти одновременно на св?тъ явились дв? системы, ярко окрашенныя антиинтеллектуализмомъ.

Одна — принадлежитъ интуитивной философіи, прагматистамъ и особенно Бергсону. Она есть — наибол?е глубокое и категорическое отверженіе ложныхъ претензій «разума».

Другая — принадлежитъ пролетаріату. Это — философія классовой борьбы, выросшая непосредственно изъ жизни и, подобно первой, возглашающая приматъ «воли» надъ «разумомъ».

Въ основаніи об?ихъ системъ лежитъ признаніе автономіи конкретной личности.

Антираціонализмъ или антиинтеллектуализмъ утверждаетъ пріоритетъ инстинкта надъ разумомъ. За посл?днимъ онъ признаетъ инструментальное, то-есть вспомогательное значеніе. Вопреки идеализму, полагающему для насъ непосредственную данность духовнаго міра, онъ склоненъ утверждать, что разумъ для насъ не им?етъ первоначальнаго значенія. Онъ возникаетъ на определенной ступени общаго мірового развитія. И тогда мы начинаемъ разд?лять — физическое и психическое.

Такъ интеллектъ наряду съ инстинктомъ объявляется только однимъ изъ «направленій» жизненнаго процесса, органомъ нашего приспособленія къ жизни.

При этомъ интеллектъ, характеризующійся, по словамъ Бергсона, «природнымъ непониманіемъ жизни» является только орудіемъ челов?ка въ разнообразныхъ формахъ его борьбы за существованіе; его собственная природа ограничена: онъ не постигаетъ самой сущности д?йствительности, «бытіе» для него есть «явленіе». Онъ группируетъ «явленія», отбираетъ, устанавливаетъ ихъ общія свойства, классифицируетъ, создаетъ общія понятія. Но посл?днія не совпадаютъ съ самой д?йствительностью, а являются лишь символами ея. Разсудочное знаніе, искусственно расчленяетъ жизнь, разрываетъ ея слитный, нед?лимый, никогда не повторяющійся потокъ и стремится представить непрерывную посл?довательность событій, какъ сосуществованіе отд?льныхъ вещей[11].

Но въ живой д?йствительности н?тъ ничего неподвижнаго; она — алогична, она — «непрестанное становленіе», «абсолютная длительность», она — свободная «творческая эволюція».

Познаніе подлинной сущности предмета, предмета въ ц?ломъ, а не отд?льныхъ частей его или механической ихъ суммы — возможно только при помощи особаго источника знанія — «интуиціи». «Интуиція — опред?ляетъ Бергсонъ — есть особый родъ интеллектуальной симпатіи, путемъ которой познающій переносится внутрь предмета, чтобы слиться съ т?мъ, что есть въ немъ единственнаго и, сл?довательно, невыразимаго». («Введеніе въ метафизику»).

Анализъ, разсудочное знаніе «умножаютъ точки зр?нія», «разнообразятъ символы», но они безсильны постичь самое бытіе; интуиція — есть полное сліяніе съ нимъ. Интуиція — всюду, гд? есть жизнь, ибо интуиція и есть самосознаніе жизни. И челов?къ, сливающійся въ своемъ самосознаніи съ жизнью — становится творчески свободнымъ.

Разум?ется, Бергсонъ въ своемъ пониманіи свободы далекъ отъ совершеннаго отрицанія детерминистической аргументами. Онъ признаетъ и физическую и психическую причинности. Но онъ признаетъ обусловленность только частныхъ проявленій нашего «я», его отд?льныхъ актовъ. «Я» въ его ц?ломъ — живое, подвижное нед?лимое, невыразимое въ символахъ — свободно, какъ свободна жизнь вообще, какъ творческій порывъ, а не одно изъ частныхъ ея проявленій.

Челов?къ и акты его свободны, когда они являются ц?льнымъ и полнымъ выраженіемъ его индивидуальности, когда въ нихъ говоритъ только ему присущее своеобразіе.

Свобода челов?ка есть, такимъ образомъ ,свобода его творческихъ актовъ и разсудочное знаніе безсильно постичь ихъ природу. Для установленія причинности оно должно разлагать природу на составныя части; эти части — мертвы и обусловлены. Но живой синтезъ частей всегда свободенъ и къ нему неприм?нимы раціоналистическіе выводы науки. Понятія жизни и причинности лежатъ въ различныхъ планахъ. Жизнь — потокъ, не знающій причинности, не допускающій предвид?нія и утверждающій свободу.

Такъ интуитивная философія утверждаетъ первенство жизни передъ научнымъ изображеніемъ ея или философскимъ размышленіемъ о ней. Сознаніе, наука, ея законы рождаются въ жизни и изъ жизни. Они — моменты въ ней, обусловленные практическими нуждами. Въ научныхъ терминахъ мы можемъ характеризовать ея отдельные эпизоды, но въ ц?ломъ она — невыразима.

Эту первоначальность жизни, подчиняющую себ? вс? наши раціоналистическія и механическія представленія о ней, когда-то великол?пно выразилъ нашъ Герценъ: «Неподвижная стоячесть противна духу жизни… Въ безпрерывномъ движеніи всего живого, въ повсюдныхъ перем?нахъ, природа обновляется, живетъ, ими она в?чно молода. Оттого каждый историческій мигъ полонъ, замкнутъ по своему… Оттого каждый періодъ новъ, св?жъ, исполненъ своихъ надеждъ, самъ въ себ? носитъ свое благо и свою скорбь…»

Вотъ — мысли, отв?чающія анархическому чувству, строящія свободу челов?ка не на сомнительномъ фундамент? неизб?жно одностороннихъ и схоластическихъ теорій, но на пробужденіи въ насъ присущаго намъ инстинкта свободы. Вотъ — философія, которая сказала «да» тому еще смутно сознаваемому, но уже повсюду зарождающемуся, повсюду бьющемуся чувству, которое радостно и ув?ренно говоритъ намъ, что мы д?йствительно свободны лишь тогда, когда выявляемъ себя во весь нашъ ростъ, когда д?йствія наши, по выраженію Бергсона, «выражаютъ нашу личность, пріобр?таютъ съ ней то неопред?ленное сходство, которое встр?чается между творцомъ и твореніемъ». («Непосредственныя данныя сознанія).

Если въ план? отвлеченной мысли сильн?йшій ударъ раціонализму въ наши дни былъ нанесенъ философіей Бергсона, то въ план? д?йственномъ самымъ страшнымъ его врагомъ сталъ — синдикализмъ, сбросившій догматическія путы партій и программъ и отъ символики представительства перешедшій къ самостоятельному творчеству.

Въ опред?леніи и характеристик? революціоннаго синдикализма надлежитъ быть осторожнымъ.

Чтобы правильно понять его природу, необходимо ясно представлять себ? глубокую разницу между синдикализмомъ, какъ формой рабочаго движенія, им?ющей классовую пролетарскую организацію, и синдикализмомъ, какъ «новой школой» въ соціализм?, «неомарксизмомъ», какъ теоретическимъ міросозерцаніемъ, выросшимъ на почв? критическаго истолкованія рабочаго синдикализма.

Это — два разныхъ міра, живущихъ самостоятельной жизнью, на что, однако, изсл?дователями и критиками синдикализма и досел? не обращается достаточно вниманія[12].

Сейчасъ насъ интересуетъ именно «пролетарскій синдикализмъ».

Его развитіе нам?тило сл?дующіе основные принципы: а) приматъ движенія передъ идеологіей, в) свободу творческаго самоутвержденія класса, с) автономію личности въ классовой организаціи.

Вс? построенія марксизма покоились на уб?жденіи въ возможности познанія общихъ — абстрактныхъ законовъ общественнаго развитія и, сл?довательно, возможности соціологическаго прогноза.

Синдикализмъ, по самой природ? своей, есть полный отказъ отъ какихъ бы то ни было соціологическихъ рецептовъ. Синдикализмъ есть непрестанное текучее творчество, не замыкающееся въ рамки абсолютной теоріи или предопред?леннаго метода. Синдикализмъ — движеніе, которое стимулы, опред?ляющіе его дальн?йшее развитіе, диктующіе ему направленіе, ищетъ и находитъ въ самомъ себ?. Не теорія подчиняетъ движеніе, но въ движеніи родятся и гибнутъ теоріи.

Синдикализмъ есть процессъ непрестаннаго раскрытія пролетарскаго самосознанія. Не навязывая примыкающимъ къ нему неизм?нныхъ лозунговъ, онъ оставляетъ имъ такое же широкое поле для свободнаго положительнаго творчества, какъ и для свободной разрушительной критики. Онъ не знаетъ т?хъ непререкаемыхъ «verba magistri»,