самыми строгими законами относительно охраны труда в копях произошла самая ужасная катастрофа и рудниках. В штатах, где существуют законы об охране детского труда, эксплуатация детского труда свирепствует более, чем где бы то ни было. Хотя у нас рабочие пользуются всеми политическими привилегиями, капитализм достиг в Америке наивысшего развития.
И даже если бы рабочие могли иметь своих собственных представителей, чего добиваются наши социалисты, то какие шансы они имели бы для проявления своих добрых намерений? Нужно только вспомнить, что такое самый процесс политической борьбы, к каким средствам прибегают политические деятели для достижения своих целей: забегание с задней двери, интриги, ложь, обман, все это пускается в ход. К этому нужно прибавить обыкновенно полное отсутствие честности и убеждений, чтобы понять, что от таких людей ничего хорошего ждать нельзя. Неоднократно народ по своей доверчивости обращался к ним, поддерживал их, верил, отдавал последнюю копейку, и каждый раз он» обманывали его.
Можно возразить, что действительно честные люди не поддадутся влиянию этой политической мельницы. Может быть и нет. Но такие люди будут совершенно беспомощны, чтобы оказать хотя бы малейшее влияние в защиту интересов труда, что было уже доказано многими примерами. Государство – экономический хозяин своих слуг. Хорошие люди, если таковые есть, или останутся верными своим политическим убеждениям и поэтому не будут встречать поддержки, или же они станут на сторону своего экономического хозяина и не будут способны ни к чему хорошему. Политическая арена не оставляет никакой другой альтернативы, – входящие на нее должны быть или глупцами или негодяями.
Политические предрассудки все еще владеют умами и сердцами народных масс, но истинные любители свободы должны от них отделаться. Вместо этого они будут верить вместе с Штирнером, что человек получает такую свободу, какую он хочет иметь. Анархизм поэтому стоит за прямое действие, за открытый вызов и борьбу против всяких законов и стеснений, – экономических, социальных и моральных. Но вызов и борьба не законны. В этом залог спасения человека. Все незаконное требует от него цельности, положительности, храбрости и мужества, требует свободного, независимого духа, людей твердых, сильных и преданных делу.
Всеобщее избирательное право обязано своим происхождением прямому действию. Если бы не дух возмущения и вызова со стороны наших отцов, американских революционеров, то их потомки до сих пор были бы подданными короля. Если бы не прямое действие Джона Брауна и его товарищей, то Америка до сих пор вела бы торговлю неграми. Правда, торговля белыми все еще продолжается, но она также когда–нибудь будет прекращена благодаря прямому действию. Тред–юнионизм, который является экономической ареной современного гладиатора, обязан своим существованием прямому действию. Еще недавно закон и правительство пытались раздавить тред–юнионистское движение и присуждали тех, кто стоял за право рабочих организовываться, к наказанию, как заговорщиков. Если бы они тогда стали защищать свое право просьбами, юридическими доводами, компромиссами, то тред–юнионизм был бы теперь ничтожной величиной. Во Франции, в Испании, в Италии, в России и даже в Англии (доказательством чего является все растущее революционное движение среди английских рабочих союзов) прямое революционное экономическое действие стало такой крупной силой в борьбе за индустриальную свободу, что мир был принужден признать огромное значение могущества рабочих. Всеобщая стачка, высшее выражение экономического сознания рабочих, недавно еще осмеивалось в Америке. Теперь каждая крупная стачка, чтобы выиграть победу, должна признать важность общего солидарного протеста.
Прямое действие, практичность которого в экономической борьбе доказана, является столь же хорошим орудием для защиты индивидуальных прав. Сотни враждебных сил наступают на человека, и только упорное сопротивление может окончательно освободить его. Прямое действие, направленное против власти на заводе, против судебной власти, против власти вторгающегося всюду морального кодекса, есть логический и последовательный метод борьбы анархизма.
Не поведет ли это к революции? Да, поведет. Действительная социальная перемена ни разу еще нигде не происходила без революции. Люди часто или не знают истории своей страны или не уразумели, что революция есть ничто иное, как мысль, превращенная в действие.
Анархизм, крепкие дрожжи человеческой мысли, теперь проникает всюду во все отрасли и стороны человеческой работы. Наука, искусство, литература, драма, борьба за экономическое улучшение, вообще всякая индивидуальная и общественная оппозиция существующему порядку вещей, – все это находится под влиянием идейного света анархизма, который является философией, ставящей на первый план человеческую личность, теорией социальной гармонии и великой, растущей, живой силой, которая имеет в виду перестроить весь мир, и уже приближает нас к заре будущего.
Меньшинство против большинства
Если бы мне нужно было указать наиболее характерную черту нашего времени, то я бы сказала: количество. Количество, множество доминирует всюду, подавляя качество. Вся наша жизнь, – производство, политика, образование, – основана на количестве, на численности. Рабочий, который когда–то гордился совершенством и качеством своей работы, заменен ныне безмозглыми, некомпетентными автоматами, которые производят огромное количество продуктов, не имеющих для них никакой цены, и вообще зачастую вредных для остального человечества. Так количество, вместо того, чтобы увеличить комфорт и мир в жизни, увеличило лишь тяжесть, лежащую на человеке.
В политике ничто, кроме количества, не имеет значения. Соответственно с этим идеалы, принципы, справедливость и прямота потеряли, будучи совершенно поглощены численностью. В борьбе за превосходство различные политические партии соперничают одна с другой в ловкости, хитрости, обмане и темных махинациях, будучи уверены, что та, которая победит, может рассчитывать в качестве победителя на аплодисменты большинства. Есть только один бог – успех. А за счет чего, какой ужасной ценой он получен, это считается неважным. Нам не приходится ходить далеко, чтобы доказать эту печальную истину. Никогда раньше такое разложение, такое полное падение нашего правительства не было так ясно у всех перед глазами; никогда раньше американский народ не стоял лицом к лицу перед такой подлой организацией, которая в течение долгих лет претендовала на безупречность, выставляя себя главной основой всех наших учреждений и защитницей и покровительницей народных прав и свобод. Однако, когда преступления партии сделались настолько вопиющими, что даже слепой мог их увидеть, правительству стоило только пустить в ход своих агентов, – и его превосходство было обеспечено. Таким образом, сами жертвы, обманутые, одураченные, оскорбленные тысячу раз, решили не против, а в пользу победителя. Некоторые удивленно спрашивали потом, как же большинство предало традиции американской свободы? Где же был его разум, способность рассуждать. В том то и дело, что большинство не может рассуждать, у него нет разума. Не имея совершенно ни оригинальности, ни нравственного мужества, большинство всегда вручало свою судьбу в руки других. Неспособное нести ответственность, оно всегда следовало за своими лидерами, хотя бы они вели его к гибели. Доктор Штокман был прав, говоря: «самый опасный враг истины и справедливости среди нас есть сплоченное большинство, проклятое сплоченное большинство». Без амбиции и инициативы сплоченная масса ничто так не ненавидит, как всякое новшество; она всегда противилась, осуждала и преследовала новатора, пионера новой истины.
Теперь часто повторяют среди политиков, включая и социалистов, следующие слова: «Наше время – есть эра индивидуализма, меньшинства». Только те, кто не отличается глубиной мысли, могут так думать. Разве богатство мира не собрано в руках немногих? Разве они не хозяева, не самодержавные короли положения? Однако, их успех не есть результат индивидуализма, а инерции, запуганности и полного подчинения народной массы. Она только того и хочет, чтоб над ней доминировали, ею руководили, ее усмиряли. Что касается индивидуализма, никогда еще в истории человечества он не имел меньше шансов, чем теперь, на свое выявление и утверждение в нормальном и здоровом виде. Оригинальный и честный воспитатель, артист или писатель, с ярко выраженной индивидуальностью, независимый научный деятель или исследователь, не поклоняющийся принятым авторитетам, и реформатор, не желающий идти на компромиссы, ежедневно принуждены отступать на задний план перед людьми, знание и творческая способность которых пришли уже в упадок.
Воспитателей типа Феррера не терпят нигде в то время, как люди, жующие давно пережеванную жвачку, вроде профессоров Эллиота и Бутлера, являются успешными продолжателями века глупых ничтожеств. В литературе и драме имена Хэмфри Уордс и Кляйда Фитча боготворятся массой в то время, как немногие знают и ценят красоту и гений Эмерсона, Торо, Уитмэна, Ибсена, Гаутпмана, Бэтлер Иэтса или Стиведа Филлипса. Они, как одинокие звери, находятся далеко за горизонтом и неизвестны большинству.
Издатели, театральные антрепренеры и критики не интересуются действительно художественными качествами творческого искусства, а спрашивают лишь, принесет ли данное произведение барыш, и понравится ли оно толпе? Увы, это плохой критерий; толпе нравится только то, что не требует умственного напряжения. В результате, на литературном рынке появляются главным образом лишь посредственные, ординарные, мещанские произведения.
Должна ли я сказать, что те же печальные выводы относятся и к изобразительным искусствам? Нужно только пройти по нашим паркам и улицам, чтоб убедиться в вульгарности и отвратительном безобразии нашего искусства. Только большинство могло допустить такие оскорбительные для истинного искусства произведения. Ложные в своей компоновке и варварские по исполнению, статуи, наполняющие американские города, имеют такое же отношение к истинному искусству, как языческие идолы к статуям Микеланджело. И только такое искусство имеет успех. Истинный артистический гений, который не подделывается под принятые взгляды, который творит оригинально и хочет быть верным жизни, влачит неизвестное и жалкое существование. Его работа может однажды стать предметом поклонения толпы, но не раньше, чем его истощенное сердце перестанет посылать кровь в жилы, когда в нем умрет искатель новых путей, и когда толпа безыдейных и ограниченных людей убьет наследство великого мастера.
Сказано, что артист ныне не может творить, потому что он, как Прометей, прикован к скале экономической необходимости. Однако, это относится к искусству всех времен и эпох. Микеланджело зависел от своего святейшего патрона не меньше, чем теперешний скульптор или художник, причем знатоки искусства тех времен были головой выше нашей глупой толпы. Они считали за честь, когда им разрешалось помолиться у гробницы маэстро.
Покровитель искусства нашего времени знает только один критерий, одну ценность – доллар. Его не интересует художественная сторона произведения, а лишь количество долларов, которое придется платить. Так, в пьесе Мирбо «Дела есть дела» один финансист говорит, указывая на какую–то мазню в красках: «Посмотрите, какое великое произведение; оно стоит 50.000 франков». Точно также рассуждают наши разбогатевшие буржуа. Баснословные цифры, уплаченные ими за их великие произведения и открытия, искупают бедность их вкуса.
Самым непростительным грехом в нашем обществе считают независимость мысли. То, что об этом грехе так много говорят в стране, символом которой считается демократия, весьма многозначительно указывает на огромную силу большинства.
Венделл Филлипс сказал 50 лет тому назад: «В нашей стране абсолютного демократического равенства общественное мнение
