и во многих других местах. Сами по себе эти скрытые желания, разумеется, никак не дискредитируют принимаемую идеологию — человек может прийти к правильным выводам самым неправильным из путей. Но постольку, поскольку обсуждаемые мнения кажутся очевидно идиотскими всякому, у кого нет посторонних причин принимать их, пароксизмы интеллектуалов-мужчин, никак иначе не объяснимые, приходится признать нечестными рационализациями.
Возможно, идеология, которую я разнес в клочья, — это просто нечто, через что надо пройти, чтобы в достаточной степени освободить себя для осмысленных революционных проектов. Выпускницы школы феминизма уже сейчас понемногу переходят к поискам свободы для всех, и многим пережитое только на пользу. Всем нам есть чего стыдиться в молодости (марксизм, либертарианство, синдикализм, объективизм и т. д.) — если бы мы не думали когда-то в терминах готовой идеологии, то не дошли бы до той точки, когда можем думать самостоятельно. Быть троцкистом или иезуитом — все это само по себе значит быть верующим, иными словами, болваном. Тем не менее, энергичная пробежка по любой системе от начала и до конца может показать, как выйти из Системы с большой буквы.
Но не тогда, когда критики-женщины объявляются ренегатками и подвергаются обструкции, а критики-мужчины из принципиальных соображений игнорируются или поливаются грязью. (В точности параллельный механизм для обеспечения молчания работает у сионистов: критики-неевреи — это «антисемиты», а критики-евреи, уж конечно, снедаемы «ненавистью к себе».) Конечно, сепаратизм как социальная программа абсурден и полон противоречий (практически никто из сепаратисток не отделяет себя от патриархального общества настолько, насколько это делают сюрвайвалисты — и никто больше сепаратисток не лезет в чужие дела). Но и при частичной изоляции легче индоктринировать новообращенных и скрывать неблагоприятные факты и аргументы — кроме радикальных феминисток, это заметили кришнаиты, муниты и прочие тоталитарные секты. Большая удача то, что их доктрины и субкультура так неаппетитны на первый же взгляд. В самом деле, как я заметил, радикальный феминизм седеет — чем больше тухнет и сходит на нет политическая культура 60-х, тем меньше молодых женщин получает достаточно предварительного замачивания для успешной феминистской промывки мозгов. Радикальные (так сказать) феминистки младше 25 лет встречаются редко, и чем дальше, тем реже.
Итак, радикальный феминизм (и незачем пытаться оспаривать термин у теперешних его обладательниц) — это смехотворная, полная ненависти, тоталитарная, сексистская догматическая конструкция, которую революционеры незаслуженно легитимизируют, принимая ее всерьез. Хватит по-сестрински опекать этих террористок банальности, пора призвать их к ответу за озвучиваемые призывы к геноциду и за практикуемые бесчинства (всевозможные даже, честно говоря, изнасилования!), которые, как они утверждают, выпали на их долю (но чаще, как оказывается при внимательном рассмотрении, на долю какой-нибудь гипотетической «сестры», поскольку типовая радикальная феминистка живет совсем неплохо). Как остановить феминофашизм? Нет ничего проще: примите их слова за чистую монету, обращайтесь с ними как с равными… и наслаждайтесь их жалобным воем. Королева-то голая! — вот это действительно непристойно.
ОБМАН КАТЕГОРИИ А В КРУЖКЕ
«Переработанный мир» — это хорошо сделанный, иногда смешной, по большей части не замусоренный жаргоном антиавторитарный журнал, выходящий в Сан-Франциско и нацеленный на работников информационной сферы — тех, кто трудится в Финансовом квартале и прилегающих цитаделях капитализма. Выпустив шесть номеров, каждый тиражом в несколько тысяч, «ПМ» получил в даунтауне что-то вроде культовой славы. Среди журналов такого масштаба он безусловно самый радикальный. Приятно видеть левое издание на 60–70 страниц, которое отпускает обычные антирейгановские банальности и пытается всерьез размышлять о наемном труде, промышленных технологиях и репрессивных реалиях повседневной жизни.
Учитывая все это, однако, выработанное мной мнение об этом издании в целом отрицательное. Его «курс» — а за редкими исключениями у «ПМ» есть определенная, хотя и скрытая идеология — более консервативен, чем кажется на первый взгляд. Все было бы не так плохо, если бы «ПМ» открыто признал свои политические убеждения и честно обсудил бы их с несогласными среди несогласных, — но именно этого «ПМ» и не позволяет. Журнал пропитан неискренностью, а тщательно сконструированный образ, предлагаемый читателями, фундаментально нечестен. Единственное, что хуже ленинистскоговангардизма, претензии на роль лидера — это сублиминальный, анархо-нечаевскийвангардизм. Его я и хочу проявить.
«ПМ» позиционирует себя как продукт «диссидентов офисного труда», постоянно твердящих о своей открытости, о нелюбви к сектантству и о здравом смысле: обычные люди, а не очередная шайка идеологов. Их подходец — ослабить естественное недоверие рядовых рабочих к организаторам, сказав им: «Эй, мы такие же белые воротнички, как и ты, мы работаем то же время, просто мы еще и раз в три месяца пишем, оформляем, печатаем и продаем глянцевый журнал».
Все это вранье. Настоящие офисные работники и сейчас составляют и, скорее всего, всегда составляли в коллективе лишь меньшую часть. Так или иначе, важен не точный процент, а подразумеваемый тезис: все антиистеблишментные идеи «ПМ» якобы спонтанно зародились в головах до того совершенно невинных офисных пчелок из Финансового квартала, работающих в условиях, которые, в лучших марксистских традициях, механически порождают «антиавторитаризм». Этот термин, кстати, тоже служит частью прикрытия — эвфемизмом для слова, которое в «ПМ» у всех на устах, но крайне редко попадает в журнал: (о ужас!) анархизм. Не надо пугать секретарш! Может быть, после, когда мы организуем рабочий класс… но не сейчас!
Правда же в том, что доминирующая фракция в «ПМ» — включая правящую тройку в лице «Максины Хольц», «ЛюшиусаКэбинса» и «Луи Михельсона» — это технофильское крыло распавшегося сейчас Союза обеспокоенных коммуняк, который в конце 70-х собрал нескольких беженцев из разных ситуационистских группок и других либертарианцев и левых коммунистов. Почти все в «ПМ» имеют за плечами длинную политическую биографию, многие параллельно участвуют в других проектах — от анархо-синдикалистского журнала «Идеи и действие» до нигилистских коллажей «Аноми». Независимо от того, работают ли эти люди в офисах, они по сути, по личным приоритетам и самоидентификации — политические активисты, а работают только постольку поскольку. (Хольц, к примеру, иногда выполняет какую-то секретарскую работу — но коммунизм рабочих советов она выучила в Беркли, у своего преподавателя Михельсона.)
С того самого момента, как в «ПМ» № 5 недовольная сотрудница «ГиджитДиджит» дала (черному) коту высунуть голову из мешка, «тройка» пытается засунуть этого кота обратно: с одной стороны, туманно признавая прежние политические успехи, а с другой — яростно настаивая, что, по словам Михельсона (№ 6), «ПМ» не задуман профессиональными леваками, «профессиональными революционерами», чтобы въехать в Финансовый квартал и просветить массы «белых воротничков»». Это говорит человек, который заимствовал у Прогрессивной партии труда идею использовать безработных сотрудников журнала для того, чтобы проникать на избранные предприятия и разжигать там революцию! Че вечно жив! — но я не хотел бы оказаться на месте настоящего офисного работника, который попал в ловушку забежавшего на минуту левацкого провокатора. К счастью, другие граждане из «ПМ» идею отвергли.
Более тонкая манипуляция скрыта в самом формате проекта «ПМ» — на самом деле, необычайно жестком. Кто бы мог подумать, что сан-францисские секретарши, тем более работающие в информационном секторе, так важны и так четко выделяются из общей массы, чтобы оправдать существование более двадцати радикалов, производящих журнал специально для них? Унижения со стороны начальства, постоянное взвинчивание темпов работы, подхалимство, дискриминация, ненужная и сверхурочная работа — на фабрике или в магазине все это можно найти с тем же успехом, что и в офисе, а в деревне этого не меньше, чем в стильном мегаполисе. Если одни работники чем-то сильно отличаются от других, почему «ПМ» не говорит, чем именно? Или, поощряя солипсизм Сан-Франциско, они всего лишь культивируют целевую группу?
Если уж на то пошло, то коммунизм рабочих советов, который вскользь и без страшных политических слов пару раз рекламируется в каждом номере, — далеко не новость. Почему бы не ознакомить немытые массы с высшими достижениями диссидентской традиции? Думаю, кое-кто из читателей журнала следил бы за такими темами с интересом и не без понимания. Вера в то, что читатели «ПМ» слишком тупые или слишком нежные для исторических экскурсов и четкого политического анализа, выдает глубинное презрение манипуляторов к объекту манипуляции. Если авторы в состоянии изложить свои истинные взгляды, не используя надоевший жаргон — отлично! Но если уж нельзя сказать правду без тенденциозной терминологии, то нужно использовать ее, а не скрывать, что ты на самом деле имеешь в виду. Если тебе впору деревянный башмак, так и носи его на здоровье!
Нам говорят, что среди сотрудников «ПМ» есть люди самых разных взглядов. Это правда. Однако же рядовой читатель вынужден принимать это на веру — поскольку ни одно из всех представленных учений — от анархо-синдикализма справа до проситуационистскогоавтономизма слева — никогда не попадает в печать. Реальный процесс редактуры в «ПМ» превращает весь заявленный плюрализм в издевательство. Например, автора художественного произведения два раза подряд попросили переписать концовку рассказа, чтобы выдержать идеологическую линию. Письма подвергают необъявленной правке. Хотя для одного-двух лишенных содержания писем от поклонников в стиле «о, здорово!» всегда найдется место, любая критика зажимается — не считая такой глупой, чтобы автору можно было дать уничтожающую отповедь. На самом деле, большую часть места в разделе для писем занимают тексты сотрудников «ПМ».
Если в фирменной идеологии «ПМ» и есть что-то новое, то это мысль о том, что благодаря компьютерам и информационным технологиям стало возможным добиться всеобщего участия в планировании производства. Фантастика в стиле «фетиш», которую они изредка печатают — например, намеки на противоестественные отношения между секретаршей и ее калькулятором, — заставляет думать, что кое-кому из них мечта о «рае с кнопками» важна по личным психологическим причинам. Но перспектива эта просто утверждается — она не обсуждается и не анализируется. Учитывая, что вопрос о технологиях при создании журнала был основным, крайне грубо не позволять на его страницах никакой критики положения, что «в самих по себе компьютерных технологиях нет никакого вреда». Кроме всего прочего, технофилы смутились бы, узнав, что некоторые из их критиков радикальнее их самих.
Точно так же любые «неодобрения» в адрес работы в «ПМ» всегда снабжены ремаркой типа «как мы ее знаем» или само слово работа заменено на что-то безопасное вроде «наемного труда». Предполагается, что принудительный труд в каком-то количестве должен быть сохранен. Некоторые, включая меня, вообще отвергают такую необходимость — но наши взгляды, хоть они и имеют прямое отношение к делу, в издании высказать нельзя. Может быть, революция не должна зависеть даже от разумно перестроенной, демократически управляемой экономики, в которой жизнь человека все равно подчинена производству товара? Может быть, революция — это новый образ жизни, это общественные отношения между играющими, радостными творцами?
