областях современного пролетариата, порожденного индустриализацией. Оригинальность испанского анархизма заключалась в своеобразной смеси пассеизма [ухода в прошлое] и футуризма. Симбиоз этих двух тенденций был далек от совершенства.
В 1918 г. НКТ насчитывала более миллиона членов. В промышленности она была сильна в Каталонии и, гораздо меньше, в Мадриде и Валенсии; но ее корни не менее глубоко проникали в села, к бедным крестьянам, где была жива еще традиция сельской коммуны с примесью местных особенностей, обычаев и духа взаимопомощи. Писатель Хоакин Коста составил в 1898 г. опись пережитков и наследия этого «аграрного коллективизма». Во многих деревнях еще существовали земли, находившиеся в общинной собственности, которые предоставлялись безземельным крестьянам или которые использовались совместно с другими деревнями под общие пастбища или другие «коммунальные» нужды. В регионах, где господствовали крупные землевладельцы, в частности, на юге страны, сельскохозяйственные поденные рабочие предпочитали обобществление земли ее разделу.
Кроме того, аграрный коллективизм был подготовлен многими десятилетиями анархистской пропаганды в деревне, например, с помощью популярных брошюрок Хосе Санчеса Роса. НКТ имела большое влияние, в частности, среди крестьян юга (Андалусия), востока (район Леванта, близ Валенсии) и северо-востока (Арагон, вокруг Сарагосы).
Этот двойной — промышленный и сельский — фундамент испанского анархо-синдикализма направил «либертарный коммунизм», к коему причисляли себя анархо-синдикалисты, по двум несколько расходящимся направлениям: коммунитарному и синдикалистскому. Коммунитаризм имел более сепаратистский и более сельский характер, можно даже сказать, более южный, поскольку одним из основных его бастионов являлась Андалусия. Синдикализм был более интеграционистским, более городским, а также более северным, поскольку основным его очагом была Каталония. Теоретики анархизма несколько колебались, и мнения их по этому вопросу разделялись.
У одних, отдавших свое сердце Кропоткину и его эрудированной, но наивной и упрощенной идеализации средневековых общин, отождествляемых с испанской традицией примитивной крестьянской общины, не сходил с уст лозунг «свободной коммуны». Различные практические попытки либертарного коммунизма имели место во время крестьянских восстаний, последовавших за установлением республики в 1931 г. По взаимному и свободному соглашению группы мелких крестьян-землевладельцев решили работать сообща, делить прибыли на равные части и брать предметы потребления «из общего котла». Они свергли местные муниципалитеты и заменили их выборными комитетами. Они наивно считали, что освободились от окружающего общества, налогов и военной повинности.
Другие, причислявшие себя к традиции Бакунина, способствовавшего возникновению в Испании рабочего коллективистского, синдикалистского и интернационалистского движения, и его ученика Рикардо Мельи, были заняты скорее настоящим, чем «золотым веком», и были большими реалистами. Они стремились к экономической интеграции и считали разумным на довольно длительный переходный период установить вознаграждение в зависимости от фактических часов работы, а не устанавливать распределение по потребностям. В комбинации локальных профсоюзов и отраслевых промышленных федераций они усматривали экономическую структуру будущего.
Однако в НКТ на протяжении долгого времени преобладали местные профсоюзы (sindicаdos unicos), наиболее близкие к рядовым труженикам, лишенные корпоративного эгоизма и бывшие одновременно материальным и духовным домом для пролетариев. Они более или менее смешали в умах простых членов профсоюзов понятия «профсоюза» и «коммуны».
Еще одна проблема разделяла испанских анархо-синдикалистов, повторяя на практике теоретический диспут, имевший место на международном анархистском конгрессе в 1907 г. и противопоставивший синдикалистов анархистам. В НКТ повседневная борьба за свои права и в защиту своих требований породила реформистскую тенденцию, перед лицом которой Федерация анархистов Иберии (ФАИ), основанная в 1927 г., взяла на себя миссию защищать целостность анархистской доктрины. В 1931 г. синдикалистское крыло выпустило так называемый «Манифест тридцати», в котором оно восставало против «диктатуры» меньшинств в синдикалистском движении, провозглашало независимость синдикализма и его притязание обходиться собственными силами. Некоторое число профсоюзов вышло из НКТ, и если раскол все же был предотвращен в канун июльской революции 1936 г., реформистское крыло продолжало настаивать на своем в профсоюзном объединении.
Испанские анархисты последовательно издавали на испанском языке все важнейшие и даже второстепенные работы международной анархической мысли. Тем самым они спасли от забвения, а подчас даже от уничтожения, традиции одновременно революционного и свободного социализма. Как писал Аугустин Сухи, немецкий анархо-синдикалист, посвятивший себя испанскому анархизму: «На собраниях профсоюзов и групп, в их газетах, брошюрах и книгах, проблема социальной революции обсуждалась непрестанно и систематическим образом».
Сразу же после провозглашения в Испании республики в 1931 г. появился богатый урожай «предвосхищающих» работ: Пейратс приводит далеко неполный, как он сам говорит, перечень из примерно пятидесяти произведений и подчеркивает, что эта «навязчивая идея революционного созидания», выразившаяся в распространении большого количества книг, во многом способствовала открытию для народа пути к революции. Так, брошюра Джеймса Гильома «Размышления о социальной организации» (1887) стала известна испанским анархистам по большим заимствованиям из нее Пьера Бенара в его книге «Рабочие синдикаты и социальная революция», вышедшей в Париже в 1930 г. В 1931 г. Гастон Леваль опубликовал в Аргентине, куда он эмигрировал, «Экономические проблемы испанской революции», непосредственно вдохновившие значительный труд Диего Абада де Сантильяна, о котором речь пойдет несколько ниже.
В 1932 г. доктор Исаак Пуэнте, сельский врач, возглавивший через год повстанческий комитет в Арагоне, опубликовал несколько наивный и идеалистический «Программный очерк либертарного коммунизма», идеи которого были приняты 1 мая 1936 г. Сарагосским съездом НКТ.
Сарагосская программа 1936 г. определяла механизмы прямой демократии в деревне с замечательной точностью. Совет коммуны должен был избираться на общем собрании жителей, а также формироваться из представителей различных технических комитетов. Общие собрания должны были созываться так часто, как этого требовали интересы коммуны, по запросу технических комитетов или прямому требованию самих жителей. Различные ответственные должности не должны были носить руководящего либо бюрократического характера. Должностные лица (за исключением некоторых технических специалистов и статистиков) должны были параллельно исполнять свои производственные обязанности так же, как и все остальные, встречаясь в конце рабочего дня для обсуждения второстепенных деталей, не требующих утверждения общими собраниями.
Рабочие должны были получить удостоверение производителя, в котором записывалось бы количество выполненного труда, оцененного в днях, которое затем обменивалось на товары. Нетрудоспособные должны были просто получить потребительские карточки. Никаких абсолютных норм не было: автономия коммун должна была уважаться. Если бы коммуны сочли это необходимым, то они могли установить иную систему внутреннего обмена, при условии, конечно, что та никоим образом не затрагивала интересы других коммун. Право на коммунальную автономию в то же время не освобождало от долга коллективной солидарности в рамках местных и региональных федераций коммун.
Одним из главных вопросов для участников Сарагосского конгресса был вопрос о духовной культуре. На протяжении всей жизни каждому должен был быть обеспечен доступ к науке, искусству и всевозможным исследованиям при условии, что все это совмещалось с участием человека в производстве материальных благ. Осуществление такой параллельной деятельности обеспечило бы равновесие и здоровье человеческой натуры. Общество больше не должно было быть разделенным на работников физического и умственного труда: все должны были быть одновременно и теми, и другими. Окончив свой дневной труд в качестве производителя, человек оставался бы абсолютным хозяином собственного свободного времени. НКТ предвидела, что нематериальные потребности начали бы выражаться в гораздо более развитой форме, как только освобожденным обществом были бы удовлетворены материальные нужды.
На протяжении долгого времени испанские анархо-синдикалисты стремились к сохранению автономии так называемых «аффинити-групп».[100] В их рядах было много приверженцев натуризма[101] или вегетарианства, особенно среди бедных крестьян юга. Оба эти образа жизни считались способными преобразовать человека и подготовить его к либертарному обществу. Участники Сарагосского конгресса НКТ не забыли рассмотреть вопрос о судьбе групп натуристов и нудистов, «не подчиняющихся индустриализации». Конгресс решил, что если такие группы не могли удовлетворить все свои потребности по причине нехватки чего-либо, их делегаты на встречах конфедерации могли бы достичь экономических договоренностей с другими сельскохозяйственными и промышленными коммунами. Не вызывает ли это улыбку? Накануне грандиозных и кровопролитных социальных преобразований НКТ не считала глупым пытаться учесть бесконечно разнообразные устремления отдельных людей.
Что касается преступления и наказания, Сарагосский конгресс придерживался идей Бакунина, утверждавшего, что социальное неравенство является главной причиной совершаемых преступлений, и, следовательно, если исчезнут причины, порождающие преступления, то в большинстве случаев перестанут существовать и сами преступления. Конгресс подтверждал, что человек не является плохим от природы. Проступки отдельных личностей как нравственные, так и касающиеся производства, должны рассматриваться на народных ассамблеях, которые в каждом конкретном случае постараются найти справедливое решение.
Либертарный коммунизм не признает иных исправительных методов кроме превентивных, профилактических, взятых из арсенала медицины и педагогики. Если какая-то личность, будучи жертвой патологических явлений, наносит ущерб гармонии, которая должна царить среди людей, ее неуравновешенность подвергается лечению, а одновременно с этим в ней стремятся стимулировать нравственные чувства и социальную ответственность. В качестве средства от эротических страстей, которые выходят за рамки уважения свободы других, Сарагосский съезд предлагал «смену обстановки», считая это средство эффективным как против болезней тела, так и против любовной болезни. Профсоюзное объединение, однако, сомневалось в том, что обострение таких «исступлений» могло произойти в условиях сексуальной свободы.
Когда в мае 1936 г. съезд НКТ принимал Сарагосскую программу, никто, конечно, не рассчитывал, что уже через два месяца пробьет час ее воплощения на практике. В действительности, социализация земли и промышленности, последовавшая за победой революции 19 июля, в значительной степени отклонилась от этой идиллической программы. Хотя слово «коммуна» встречалось в каждой ее строке, для социалистических производственных групп был вскоре принят термин «коллективы». Это был не просто вопрос терминологии: создатели испанского самоуправления многое почерпнули и из другого источника.
Действительно, проект экономической структуры, представленный за два месяца до конгресса в Сарагосе Диего Абадом де Сантильяном в его книге «Экономический организм революции», был совсем иным.
Сантильян не был, как многие другие, бесплодным и строгим эпигоном великих анархистов XIX века. Он сожалел, что анархистская литература двадцати пяти — тридцати последних лет столь мало занималась конкретными проблемами новой экономики и не открыла оригинальных перспектив для будущего, в то время как на всех языках анархизм породил изобилие трудов, в которых концепция свободы обсуждалась исключительно абстрактным образом. В сравнении с этими неудобоваримыми произведениями, ему представлялись блестящими доклады, сделанные на национальных и международных конгрессах Первого Интернационала. В них, отмечал Сантильян, можно найти гораздо более глубокое понимание экономических проблем, чем в последующие периоды.
Сантильян не был человеком отсталым, он был человеком своего времени. Он знал, что «бурное развитие современной промышленности создало целый ряд новых задач, предвидеть которые в прошлом было невозможно». Нет никаких сомнений в невозможности возвращения к римским колесницам или примитивным формам ремесленного производства. Экономическая обособленность, местечковое мышление, «малая родина», дорогая сердцам многих испанских крестьян, ностальгирующих по золотому веку, маленькие средневековые «вольные коммуны» Кропоткина — все это должно быть сдано в музей древностей. Все это
