смесь симпатии и недоверия. Они чувствуют, что этот эксперимент воплощает некоторые черты их идеала в действительность, но он не развивается по идеальному сценарию, предусмотренному либертарным коммунизмом. Напротив, эксперимент проводится в рамках авторитарной структуры, которая вызывает отторжение у анархистов. Нет сомнения, что эта структура делает самоуправление хрупким: всегда есть опасность, что оно будет поглощено раковой опухолью авторитаризма. Однако при более пристальном и беспристрастном взгляде на самоуправление, как мне кажется, можно разглядеть, скорее, обнадеживающие черты.
В Югославии самоуправление — фактор, способствующий демократизации режима. Это создало более здоровые предпосылки для поддержки в кругах рабочего класса. Партия начинает действовать как вдохновитель, а не управляющий. Ее кадры должны становиться более адекватными представителями масс, более чувствительными к их проблемам и стремлениям. Как отмечает Альберт Мейстер, молодой французский социолог, который поставил себе задачу изучения этого явления на месте, самоуправление несет в себе «демократический вирус», который, в конечном счете, проникает также и в партию. Самоуправление для партии как «тонизирующее средство», которое объединяет низшие партийные эшелоны с рабочими массами. Это развитие настолько очевидно, что оно заставляет югославских теоретиков говорить на таком языке, который счел бы своим любой либертарий. Например, один из них, Стане Кавчич, констатировал: «В будущем ударная сила социализма в Югославии не может быть политической партией и государством, действующим сверху вниз, но народом, гражданами, имеющими статус, позволяющий им действовать снизу». Он уверенно продолжает, что самоуправление все более и более ослабляет «твердую дисциплину и подчинение, которые характерны для всех политических партий».
Менее явная тенденция прослеживается в Алжире, поскольку там эксперимент начался позже и все еще подвергается сомнению. Причина может быть найдена в том факте, что в конце 1964 г. Хосин Захоуан, позже глава координационного совета Фронта национального освобождения, публично осудил тенденцию «органов опеки» занимать место выше членов групп самоуправления и осуществлять руководство ими. Он писал: «Когда это происходит, социализм перестает существовать. Происходит только смена формы эксплуатации рабочих». В завершение этого автор статьи требовал, чтобы трудящиеся «действительно стали хозяевами своего производства», чтобы ими больше не «манипулировали ради достижения целей, чуждых социализму».[110]
* * *
Итак, с какими бы трудностями ни сталкивалось самоуправление, в каких бы противоречиях оно ни плутало, оно уже сейчас позволяет массам пройти на практике через школу прямой демократии, действующей снизу вверх, оно позволяет им развиваться, поощряет и стимулирует свободную инициативу, внушает людям чувство ответственности, вместо того чтобы поддерживать — как это происходит в условиях государственного коммунизма — старые привычки к пассивности, подчинению и комплекс неполноценности, унаследованные от системы угнетения. Но даже если это обучение является иногда трудоемким, а продвижение медленным, если оно обременяет общество дополнительными издержками, если оно работает ценой некоторых ошибок и некоторого «беспорядка», многие из наблюдателей, однако, считают, что эти трудности, задержки и издержки, эти болезни роста менее вредны, чем ложный порядок, ложный блеск, ложная «эффективность» государственного коммунизма, который уменьшает значимость человека, убивает инициативу, парализует производство и, несмотря на материальные продвижения, полученные высокой ценой, дискредитирует самую идею социализма.
Даже СССР переоценивает свои методы экономического управления и продолжит это делать, если существующая тенденция к либерализации не сменится откатом к авторитаризму. Прежде чем уйти со своего поста, 15 октября 1964 г., Хрущев, казалось, понял, хотя робко и запоздало, потребность в децентрализации управления промышленностью. В декабре 1964 г. «Правда» опубликовала пространную статью «Общенародное государство», в которой автор стремился определить структурные изменения, отделяющие форму государства «обозначаемого как государство для каждого» от «диктатуры пролетариата»; а именно, продвижение к демократизации, участию масс в управлении общества через самоуправление, к оживлению советов, профсоюзов и т. д.
Французская «Le Monde» от 16 февраля 1965 г. опубликовала статью Мишеля Тату, озаглавленную «Большая проблема: освобождение экономики», разоблачающую самое серьезное зло, «проблемы советской бюрократической машины в целом, в особенности, в экономике». Высокий технический уровень, которого достигла советская экономика, делает верховенство бюрократии в управлении недопустимым. В настоящее время директора предприятий не могут принять решение по любому поводу, не обращаясь, по крайней мере, к одной, а чаще к полудюжине различных инстанций. «Никто не обсуждает замечательный технический, научный и экономический прогресс, достигнутый за тридцать лет сталинского планирования. В результате эта экономика находится теперь в группе развитых экономик, но старые структуры, которые позволили добиться этого уровня, теперь ей совсем не подходят». «Гораздо больше, чем частные реформы, необходимо глубокое изменение образа мысли и методов, своего рода новая десталинизация, которая обязана положить конец ненормальной инерции, проникающей на каждый уровень государственной машины». Однако, как указал Эрнест Мандель в своей статье во французском журнале «Les Temps Modernes», децентрализация не может останавливаться на предоставлении автономии директорам предприятий, она должна привести к реальному самоуправлению рабочих.
В своей небольшой книжке Мишель Гардер предсказывает в СССР «неизбежную» революцию. Но, вопреки своим явно антисоциалистическим взглядам, автор сомневается, вероятно, через силу, в том, что «агония» теперешнего режима сможет привести к возврату частного капитализма. Напротив, он считает, что будущая революция примет старый лозунг 1917 года: «Вся власть Советам!» Возможно, она также будет опираться на пробудившийся и ставший подлинным социализм. И, наконец, в результате такой революции на смену нынешней жесткой централизации придет децентрализованная федерация: «В силу одного из тех парадоксов, которыми богата история, именно во имя Советов может исчезнуть режим, ложно именуемый советским».
Такое слишком оптимистичное заключение схоже с мнением левого обозревателя Жоржа Гурвича, который также пришел к подобному заключению. Он полагает, что тенденции к децентрализации и самоуправлению рабочих только начинают проявляться в СССР, но что успех этого процесса показал бы, «что Прудон был прав в гораздо большей степени, чем, возможно, думал сам».
На Кубе система построена по советскому образцу. В своей работе «На Кубе: социализм и развитие» Рене Дюмон, французский специалист по экономике режима Кастро, сожалеет о ее «сверхцентрализации» и бюрократизации. Он, в особенности, подчеркивает «авторитарные» ошибки министерского отдела, который пытался управлять фабриками самостоятельно, а закончил с точно противоположными результатами: «пытаясь создать централизованную организацию, каждый заканчивает практически одинаково, (…) допуская осуществление чего угодно, потому что одному нельзя обеспечить контроль над всем, что является существенным». Он подвергает критике также и государственную монополию распределения: паралича, к которому она приводит, возможно было бы избежать, «если бы каждая производственная единица сохранила за собой функцию снабжения». «Куба повторяет бесполезный цикл экономических ошибок социалистических стран», — доверительно сообщил Дюмону один высокопоставленный и знающий польский товарищ. Автор завершает призывом к кубинскому режиму перейти к автономии также и в сельском хозяйстве, к федерациям небольших фермерских кооперативов. Он не боится дать название средству для улучшения экономики, — самоуправлению, — которое может отлично быть совмещено с планированием.
* * *
Либертарная идея после некоторого перерыва вышла из тени, в которую она попала из-за действий ее недоброжелателей. В значительной части мира человек сегодня выступает в роли подопытного кролика государственного коммунизма, но только теперь проявляются результаты этого опыта. Коммунизм внезапно обращается к черновым наброскам нового общества самоуправления, которое пионеры анархизма рисовали в XIX веке, обращается с живым любопытством и зачастую извлекая из этого пользу. Конечно, он не использует их целиком, но извлекает из них уроки, получает вдохновение для того, чтобы попытаться разрешить задачу, поставленную на вторую половину ХХ столетия: сломать экономические и политические путы того, что слишком просто назвали «сталинизмом», и сделать это, не отказываясь от фундаментальных принципов социализма. Напротив, он стремится сделать это таким образом, чтобы обнаружить или заново открыть формы подлинного социализма, то есть социализма, объединенного со свободой.
Прудон во время революции 1848 г. мудро посчитал, что он не в праве ожидать от тех, кто ее совершал, немедленного продвижения к «анархии». Отказавшись от своей программы-максимум, он набросал схематически либертарную программу-минимум: постепенное сокращение власти государства, параллельное развитие власти людей «снизу» через то, что он называл клубами, а человек ХХ века — Советами. Поиск такой программы является осознанной задачей многих современных социалистов.
* * *
Хотя возможность возрождения для анархизма, таким образом, открыта, ему не удастся полностью реабилитировать себя, если он будет не в состоянии опровергнуть ложные интерпретации и в теории, и на практике, жертвой которых он так долго был. Как мы видели, в 1924 г. Хоакин Маурин нетерпеливо стремился покончить с анархизмом в Испании, когда писал, что тот может сохраниться лишь в «некоторых странах, отсталых в экономическом отношении», где массы «цепляются» за него, потому что у них полностью отсутствует «социалистическое образование», и они находятся «во власти своих естественных инстинктов». Он делал вывод: «Любой анархист, который преуспевает в самосовершенствовании, образовании и обладающий ясностью ума, автоматически прекращает быть анархистом».
Французский историк анархизма Жан Мэтрон[111] просто перепутал «анархию» и дезорганизацию. Несколько лет назад он предполагал, что анархизм умер вместе с XIХ веком, поскольку наша эпоха — это эпоха «планирования, организации и дисциплины». Позже британский автор Джордж Вудкок[112] счел возможным упрекнуть анархистов в идеализме, в сопротивлении господствующему потоку истории, в идеалистическом видении будущего, основанного на наиболее привлекательных возможностях умирающего прошлого. Другой английский исследователь, Джеймс Джолл,[113] настаивает, что анархисты устарели, поскольку их идеи направлены против развития крупномасштабной промышленности, против массового производства и потребления и основаны на ретроградном романтичном видении идеализированного общества ремесленников и крестьян и полном игнорировании фактов ХХ века и экономической организации.[114]
На предыдущих страницах я попытался показать, что это ложный образ анархизма. Работы Бакунина лучше всего выражают природу конструктивного анархизма, который делает ставку на организацию, самодисциплину, основан на интеграции, на федерализме и добровольной централизации. Он опирается на крупномасштабную современную промышленность, современные методы и современный пролетариат, а также интернационализм в мировом масштабе. В этом отношении анархизм современен и принадлежит ХХ веку. Скорее уж, государственный коммунизм идет не в ногу с потребностями современного мира.
В 1924 г. Хоакин Маурин неохотно признал, что на всем протяжении истории анархизма «признаки спада» «сменялись внезапным возрождением». Будущее может показать, что только в этом утверждении испанский марксист и оказался прав.
Майская революция 1968 г. во Франции стала чисткой, выметанием паутины из всех углов. Она проводилась молодежью, причем не только молодежью студенческой, но и молодежью рабочей, объединенной возрастом и общими условиями отчуждения. В университетах, так же как и на фабриках и в профсоюзах, диктатуре взрослых в лице начальников, хозяев и профсоюзных бонз был брошен вызов. Более того, эта диктатура основательно пошатнулась. Произошедший взрыв был подобен удару грома, он был заразительным, разрушительным и в значительной мере анархическим по своему характеру.
В основе его лежала критика не только буржуазного общества, но и постсталинского коммунизма, критика, которая углублялась в университетских кругах год от года и достигла
