ему нужно, не пойдет воровать.
Мы видим пример на некоторых диких племенах, у которых частная собственность приведена к простейшей её форме: ограничивается хижиной, где живет семья, и предметами непосредственного обихода, все же остальное находится в свободном распоряжении всех; за исключением случаев, когда отдельные индивидуумы уже сумели захватить в свои руки некоторые функции власти, никогда среди этих племен не бывает, чтобы более сильный суб’ект захотел выселить обитателей хижины и поселиться в ней сам, или отнял бы у другого его охотничьи и рыболовные принадлежности.
У других племен человек, удалившийся от своей хижины, если почувствует голод, заходит в первую попавшую хижину, садится вместе с другими и берет из котла, не спрашивая разрешения; затем наевшись, уходит не поблагодарив хозяев, и последним не приходит даже в голову считать свои права собственности нарушенными, ибо сами они на месте ушедшего, поступили бы точно так же, для них это вопрос привычки и взаимности услуг и только.
Разве обычаи этих народов не лучше наших, при которых голодный должен или итти унижаться, или красть? Быть может, в описываемом примере замечается отсутствие требуемых учтивостью ребяческих формальностей, но это дело поправимое, во всяком случае нужно этим обычаям оставить их первобытную простоту.
„Прекрасно — скажут нам — но есть еще преступления аффективные; эти не продукт современной социальной организации, а проистекают от дурной природы индивидуумов, их нельзя искоренить путем изменения среды, и вы будете вынуждены принять какие-либо меры против виновных”.
Да простят нам наши оппоненты, но и относительно этих преступлений мы утверждаем, что они только результат плохой социальной организации. Мы уже видели раньше, когда говорили о мести, что если все такие преступления раскрыть и анализировать, как делают это с человеческим трупом или химическим составом, то в большинстве случаев окажется, что первопричиной была корысть. Если бы рассмотреть одну за другой все драмы, разыгравшиеся на почве аффектов, то во всех нашлись бы следы плохой социальной организации, следствия рокового закона, или по крайней мере дурного воспитания, т.е., какого-нибудь предрассудка, привитого социальным воспитанием.
Если бы все отдельные индивидуумы были приучены уважать не какой-то закон, о котором они имеют туманное представление, а свободу своих ближних, заслуживающую в той же мере уважения, как их жизнь, то знали бы, что нарушая эту свободу, они рискуют навлечь на себя репрессии. Если бы у них не было надежды на то, что можно избежать возмездия со стороны обиженных, умело прикрываясь текстом закона, то, по всей вероятности, мы не видели бы вокруг себя стольких поруганий, оскорблений и насилий над личностью человека
В преступлениях чисто аффективных, где преступник иногда вызывает даже сочувствие, а современные судьи выносят ему оправдательный вердикт, и там можно отыскать следы рокового влияния современного общества.
Если бы мужчина на основании закона и в силу существующего предрассудка не привык смотреть на женщину, как на низшее существо, вещь, ставшую его собственностью, потому что она согласилась ему отдаться, мы бы наверное реже видели его убивающим предмет своей страсти, когда она отказывается от его „любви”; наверное было бы меньше обманутых мужей, вымещающих злобу на той, кем был нарушен брачный договор, и если бы они не сознавали, что закон на их стороне, то наверное были бы менее жестоки.
А разве адюльтер не продукт бессмысленного закона, вздумавшего регламентировать половые отношения? не результат общественного строя, благодаря которому экономические соображения вмешиваются там, где должны были бы приниматься в рассчет только чувства? того строя, который с одной стороны не допускает соединения двух любящих друг друга людей, а с другой стороны препятствует разводу? Результатами такого рода моральных принуждений, вытекающих из ложно направленного воспитания, являются лицемерие и ложь. Общество порицает мужа и жену, которые разводятся вследствие того, что перестали симпатизировать друг другу, но снисходительно смотрит, когда они, соблюдая внешние приличия, обманывают друг друга, потихоньку, лишь бы не давали повода к лишним разговорам.
Нарекание на наличность вышеописанных явлений — бессмысленны, ибо построенное на лжи, лицемерии и двоедушии общество может порождать только насилие и бесстыдство даже в области отношений, которые, казалось бы, должны были вытекать единственно из индивидуальных наклонностей людей. Стесненная в своих самых интимных стремлениях, вынужденная лгать и обманывать, ради того ли, чтобы соблюдать приличия или ради того, чтобы не создать себе невыносимого существования в умственно ограниченной социальной среде, индивидуальность человека с’еживается, атрофируется и развращается и, разве только иногда, будучи выведена из терпения, мстит за себя.
После того, как покушения на жизнь будут искоренены, а покушения на собственность станут невозможными, обществу останется считаться только с мелкой рознью между соседями, ежедневным материалом нынешнего гражданского и уголовного судопроизводства, но ради этого вряд ли нужен будет весь тот репрессивный судебный механизм, которым охраняет себя современное общество. И в этом смысле сыграет роль благодетельное влияние социального переустройства, ибо оно изменит взаимные отношения между индивидуумами и смягчит причины розни.
Остаются преступные индивидуумы, преступления которых необ’яснимы никакими побудительными мотивами, кроме зверской необузданности и извращения чувств.
Но ведь они — исключение очень редкое, и законы по отношению к ним бессильны, а репрессии не имеют никакого влияния; такие преступления принадлежат к патологии, и юстиции не касаются.
Врач, или анатом, занимающийся наукой ради науки, а не ради почетных отличий, нашел бы в мозгу такого преступника, путем анализа, некоторые изменения, важные с точки зрения научной правды, а не с той точки зрения, с которой современный ученый в угоду обществу становится пособником палача.
Ибо верно то, что такой преступный суб’ект повинуется импульсам, независимым от его воли. Общество имеет право защищаться, но ни оно, ни кто бы то ни было другой не имеет права наказывать, или награждать. Прежде чем делать индивидуум ответственным за свои поступки, мстительное общество должно было бы спросить себя, не оно ли само виновато в том, что он преступник; ибо оно вынуждает часть своих членов жить в нищете, невежестве и безнравственности, отказывая им в средствах к развитию, которыми располагает только для излюбленных, в создавая таким образом для них жизненные условия, низводящие их до уровня их предков времен каменного периода, если верно, что люди того века были так дики, как о них говорят.
В будущем обществе могут повторяться случаи насилия, и каковы бы ни были побудительные причины, придется защищаться от него. Но жертвам насилия будет предоставлена законная защита против тех, кто будет покушаться на их жизнь или свободу; всякий человек, если он не окончательно не общественный, всегда найдет друзей, готовых за него заступиться; всякий акт произвола возмущает нас, даже тогда, когда, жертва его нам незнакома, и вызывает в нас желание защитить ее. Нужно, чтобы каждый человек имел смелость защищаться именно тогда, когда совершается покушение на него, и чтобы обидчик наказывался бы тут же публично; этого требует здравая мораль, и это доказывало бы, что мы не боимся своих поступков.
Но прятаться за могущественный репрессивный аппарат, направляющий всю совокупность социальных сил против единичного индивидуума, и утверждать, что он несет законную кару за проступок, которого судьи не видели и побудительных причин которого не знают, это — верх трусости. На каком основании общество присваивает себе принадлежащее индивидуальной личности право наказывать, если оно не сумело предупредить преступление? По какому праву оно говорит о защите, если оно не было в состоянии материально обеспечить эту защиту? Насколько нам понятно лишение жизни врага, от которого мы вынуждены защищаться, настолько нам кажется отвратительным убийство, совершенное при театральной обстановке, хладнокровно, без боязни каких либо репрессий, декретированное, и методично исполненное над безоружным беспомощным человеком, якобы, ради того, чтобы научить его уважать жизнь своих ближних. Пусть, в таком случае, сам судья приводит в исполнение приговор!
Наказание преступника никогда не влияло на прекращение преступлений, и вся организация полиции с её бесчисленным персоналом никогда не предупреждала ни одного акта насилия. Преступления умножаются под влиянием событий и нищеты, и акты насилия прекратятся, если общество обеспечит существование каждого, водворит на месте ненависти — любовь.
Конечно, было бы безрассудством думать, что все болезненные аномалии и порождающие их причины исчезнут внезапно; мы слишком долго от них страдаем, и путем наследственности они слишком глубоко внедрились в наше существо, чтобы не продолжать передаваться еще многим будущим поколениям, но проявления их будут постепенно ослабевать, ибо исчезнут очаги, дающие им силу, и хотя это покажется парадоксальным, но мы утверждаем, что революция в этом смысле будет иметь благотворное влияние.
Замечено, что болезни и эпидемии слабее развиваются среди народонаселения в периоде народных волнений, когда массы наэлектризованы; это об’ясняется тем, что борьба, движение, энтузиазм, умственное и волевое напряжение, — все это поднимает жизненные силы человека до высокой степени интенсивности, аннулирует болезнотворные элементы внутри его и делает его устойчивым против таких же элементов, действующих извне.
Длинный революционный период, который предстоит пережить человечеству, обострит в каждом индивидууме элементы его жизненности и доведет их до такой степени крайней напряженности, что этот период сам по себе будет способствовать перерождению человека, ибо поможет устранению тех причин, которые в настоящее время ведут человечество к полному вырождению.
Будущее общество, создав для человека нормальные условия существования, освободит его, если не от всех болезней, ибо нужно считаться с несовершенством нашей натуры, то по крайней мере от тех, которым мы обязаны нашему невежеству и алчности эксплуататоров, и выведет его на путь дальнейшего совершенствования.
ГЛАВА X. Индивидуальная личность и Общество.
Из того, что анархисты, противники высшей власти, хотят полного перерождения современного общества, выведено заключение, что они враги общества вообще. Их обвиняют в том, что они стремятся к возврату в первобытное состояние.
Анархисты знают, что человек не может жить изолированным, и что люди должны ассоциироваться, для того чтобы наилучшим образом использовать свои силы; поэтому анархисты хотят, чтобы общественная организация была основана на солидарности, а не на антагонизме, и оставляя в стороне воззрения прежних социологов и современных политико-экономов, принялись за изучение такой системы общественного строя, при которой общество приспособляется к потребностям индивидуумов, а не индивидуумы к произвольно организовавшемуся обществу.
Согласно учению буржуазной политической экономии, индивидуальная личность не что иное, как крошечная частица общества, которое представляет собою сложный живой организм, вмещающий в себе все человечество. Индивидуум есть только клеточка в этом организме и так как по теории политико-экономов — клеточка — деление организма, то и единичный человек, следовательно, должен быть в полном подчинении у человеческого общества.
Исходя из этой точки зрения апологеты буржуазии силятся оправдать заработную плату и зависимое положение пролетариата. Для них общество есть мировой организм, эволюционирующий и имеющий право ради своего развития переделывать по своему усмотрению индивидуумов, составляющих его
