и состоит интернационализм, и не нужно доверять тому показному интернационализму, который правым глазом посылает любовные взгляды нашим братьям по ту сторону границы, а левым хитро подмигивает „нашей бравой национальной армии”.
Французы, немцы, италианцы, англичане или русские, — все мы безразлично страдаем от эксплуатации, на один и тот же лад. На нас кишит паразитное меньшинство и ведет нас, куда хочет. Как осел в басне Лафонтена, мы должны уразуметь, что „наш враг это наш хозяин”, и тогда не будет больше национальной розни. Во Франции, как в Германии, в Англии, или Италии, эксплуататору нет дела до национальности того, кого он стрижет, и если он отдает кому-либо предпочтение, то тому, кто покорнее других позволяет себя стричь. Таким образом, человечество делится только на два класса: эксплуататоров и эксплуатируемых. Это должны помнить обиженные всех стран.
Впрочем, и здесь ход событий является лучшим воспитателем отдельных индивидуумов, ибо приучает их приспособляться к обстоятельствам, из него вытекающим, и время в конце концов заставит отдельных личностей считать своим единственным отечеством вселенную.
Если интернационализм еще не привился людям в интеллектуальном отношении, то фактически он господствует повсюду; в наше время все — международно, и нет такой нации, которая могла бы изолироваться и замкнуться в себе самой. Как ни велика энергия наших „покровителей”, они не в состоянии довести свое „покровительство” до желательного для них предела, ибо вынуждены считаться с взаимным обменом некоторыми международными услугами.
Телеграф, почты, железные дороги — международны; торговые сношения до того связали друг с другом разные народы, что некоторые торговые фирмы как бы стоят вне всякой национальности; то же можно сказать о некоторых банкирских домах и металлургических заводах.
Производство оружия, долженствовавшее бы, с точки зрения патриотизма, быть отраслью промышленности исключительно националистической, — космополитичнее всех других: французские фирмы снабжают пушками и снарядами такие нации, которые в любой момент могут быть призваны употребить их против Франции; также делают английские, германские и италианские фирмы. Некоторые из наших депутатов стоят во главе таких фирм, и это кажется до того естественным, что не вызывает удивления ни в ком.
Международные конгрессы организуются ежедневно, по всем отраслям человеческой деятельности, так как ни одна из них не в состоянии функционировать изолированно, у себя дома; этим великим движением захватываются и личные сношения между индивидуумами и не могут не выходить за пределы границ отдельных народностей.
Сам прогресс — интернационален и может совершаться одновременно по сю и по ту сторону границы любого данного государства. Идея, блеснув в одном пункте земли, в тот же момент вызывает отблеск в другом пункте, за тысячи верст, и может в несколько часов осветить собою весь земной шар. Высказанная кем-либо истина всегда тотчас же находит нескольких человек, претендующих на её открытие, и доставляющих даже доказательства своих прав на нее, что, говоря между прочим, доказывает, что всякое открытие — дело не одного человека, а целого людского поколения. Таким образом и революция, если она будет истинно социальной, вспыхнув в одном месте, найдет себе отзвук в сердцах всех наций, и это обеспечит ее успех.
Если бы нам не была столь хорошо знакома самоуверенность сторонников власти, мы удивлялись бы их претензии обеспечить успех революции путем установления „твердой власти”.
Пусть бы „твердая власть” попробовала затронуть буржуазные привиллегии, и немедленно, как бы ни велики были ея средства и силы, против неё поднимется могущественная коалиция и окружит ее лесом штыков; коалиция, во сто-крат более свирепая, чем монархическая коалиция 89-го года.
Только наивные мечтатели могут верить, что достаточно с’организоваться точно так, как с’организован противник, чтобы быть в силах победить его. В этом состояла ошибка коммуны, верившей, что она может завести себе солдат таких же, какими располагало Версальское Правительство, и давать правильные сражения, и это ее погубило.
Если рабочие вздумают играть в эту игру, они в этом раскаятся очень скоро. Новым идеям нужны новые пути; различным элементам нужна тактика, приспособленная к их способу мышления. Предоставим блестящие каски и стратегию тем, кто хочет играть роли Бонапартов и Веллингтонов, но воздержимся благоразумно следовать за ними. Какую бы революционеры на этих ролях ни развили энергию и деятельность, как бы великолепны ни были организованность и дисциплина их отрядов, они потерпят поражение, ибо будут сломлены численностью врагов, которых им создают ненависть всем тем, чьим аппетитам будет угрожать опасность.
Сторонники власти возлагают надежды на то, что сумеют заставить признать себя законной властью правительствами других стран. Будучи в сущности политиканами, и только политиканами, они рассчитывают быть признанными за равных, путем дипломатических сношений с другими правительствами.
Новое революционное правительство только тогда будет признано, когда откажется от всякой попытки социальных реформ. Чтобы быть хорошо принятым „любезными кузенами” по власти, оно должно будет сдерживать нетерпеливые порывы народных масс, выведших его на высоту власти, при помощи ими же данных ему сил и, в случае попыток восстания у новых союзников, не допускать эти народные силы итти на помощь восставшим.
Следовательно, только путем отречения от своих принципов народное правительство будет в состоянии приобрести авторитет у окружающих держав.
Развитие международных сношений способствует повсеместному развитию одинаковых потребностей и распространению одинаковых тенденций. Причины страданий рабочих везде одинаковы, и везде одинаковы их идеалы. Этого достаточно, чтобы революция, вспыхнув в одном месте вызвала одинаковые вспышки в ста других разных местах.
Если рабочие приучатся предварительно солидаризировать свои интересы и группировать свои силы наперекор своим хозяевам, то они сумеют поддерживать друг друга гораздо существеннее, чем это сумело бы сделать любое правительство.
Восстание или попытки к восстанию заставят каждое буржуазное правительство сосредоточить свои силы у себя, и отвлекут его внимание от того, что делается у соседей. Вынужденное защищаться у себя дома от прежних своих невольников, ныне восставших против него, оно будет лишено возможности итти на помощь соседу, гибнувшему рядом с ним от тех же причин. Диверсия — умная тактика, которой не пренебрегали лучшие стратеги, и чтобы произвести ее не требуется иметь готовую армию.
Рабочие одной какой-либо местности победят и освободятся от своих господ только при том условии, что восстанут рабочие окрестных местностей. Это верно по отношению к рабочим одной и той же национальности, в видах разделения сил господ; верно и по отношению к рабочим разных национальностей, ради воспрепятствования господам помогать друг другу. На свете одно связано с другим. Международная солидарность рабочего класса не должна оставаться пустой формулой, и осуществление ее не должно быть отстрочиваемо до отдаленного будущего; она является условием sine qua non успеха революции .
Такова логика вещей. Братское об’единение рабочих всех стран должно выйти из области мечтаний о будущем; оно средство борьбы с нашими хозяевами, и даст нам победу, если сумеем победить.
Буржуазия не без страха следит за стремлением рабочих об’единиться в международный союз, ибо знает, что в день, когда народы перестанут быть врагами, ей нечем будет оправдывать постоянное держание миллионов людей готовыми к её защите, и те громадные вооружения, за которыми она считает себя неприступной. В противовес к вышеуказанному стремлению рабочих она возвела в культ догмат об отечестве, и её восхвалители спешат бить в набат всякий раз, лишь раздается чей-либо независимый голос, чтобы заклеймить зверства, прикрываемые знаменем патриотизма, или провозгласить, что единственное отечество человека — вселенная.
„Агенты заграницы”, „низкие негодяи”, вот те эпитеты, какими они награждают этих независимых людей. Впрочем, брань их понятна, ибо эти господа судят о других по себе, и думают, что писать можно только то, за что получена плата. Они привыкли торговать пером и словом, и поэтому не верят, что есть люди, пишущие и говорящие только то, что они думают.
„Вы не хотите унижать чужое отечество, значит, вы негодяи; не хотите кричать вместе с нами, что ваша родина царица между нациями, что все другие народы — жалкий сброд, значит вы агент заграницы!” Такова логика этих господ, и исходя из неё они убеждают слабоумных людей, что тот, кто не хочет закрывать глаза на все вопиющие безобразия, прикрываемые знаменем патриотизма становится врагом своего отечества.
Вот почему, когда интернационалисты называют антипатриотами всю эту компанию глашатаев миллитаризма и шовинизма, направленных к взаимному избиению, те клевещут, называя антипатриотами и врагами Франции французов, врагами Германии немцев, Италии италианцев и т. д., хотя антипатриотизм их состоит лишь в том, что они любят все человечество и ненавидят войну.
Антипатриотами не могут быть названы люди, стремящиеся распространить любовь с отдельного индивидуума на все человечество. Когда они восстают против власти и капитала, как таковых, они являются противниками их не только у себя дома, но и во всех других странах. Они не требуют перемещения власти от одной группы к другой, но полного уничтожения её.
За то, что мы противники власти, нас обвиняют в стремлении к хаосу; за то, что мы противники законных форм семьи и того принуждения и запрещений, которые закон противопоставляет естественной эволюции её, нас обвиняют в том, что мы хотим уничтожить семью; за то, что мы противники узкого патриотизма, требующаго, чтобы на другие народы смотрели как на врагов, что мы сторонники всемирного братства, нас обвиняют в том, что мы проповедуем унижение нашей родины и подчинения её соседям!
Не лучше ли об’ясниться. Известно, что у всякого человека есть свои привязанности. Он всегда с любовью вспоминает места, где ему хорошо жилось, где развились его симпатии, его влечет с особенным радостным чувством в страну, где он уверен, что найдет друзей. Когда мы говорим, что любим такую то страну, то это значит, что любим воспоминания, связанные с нею, пережитые в ней ощущения, и друзей, там оставленных, и совокупность всего этого и составляет предмет нашей привязанности, а не почва, страна сама по себе.
Когда людям кажется, что они должны больше всего любить местность, где они родились, потому только, что с нею связаны воспоминания о рождении, то никто не подумает возражать против этого, ибо не всегда для нас ясны источники того или другого нашего чувства; но из того, что мы больше любим такую-то данную местность, еще не следует, что жители других местностей — наши враги; если бы патриотизм был исключительно привязан к почве, к месту рождения, он не распространялся бы на целую страну например, Францию, Германию, Россию и т. д. Тогда стала бы понятнее любовь к одной провинции; еще более понятней любовь к месту жительства или рождения. Почему в таком случае не признать наличность причин вражды между обитателями одной улицы? И если человек способен любить даже тех, кто связан с ним случайно, то почему его любовь должна сосредотачиваться на какой-либо данной группе, а
