обнаруживается не в атеизме, а в бессилии верить в то, что есть,

видеть то, что происходит, жить тем, что тебе предлагается. Эта ущербность

лежит в основе всякого идеализма. Мораль лишена веры в мир. Для Ницше

подлинная мораль неотделима от ясности ума. Философ суров ко всякого рода

«клеветникам на мир», поскольку он видит в этой клевете позорную склонность

к бегству. Для него традиционная мораль это лишь особый случай

имморализма. «Именно добро, говорит Ницше, нуждается в оправдании». И

еще: «Именно по моральным соображениям однажды перестанут делать добро».

Несомненно, философия Ницше вращается вокруг проблемы бунта. Точнее

говоря, с этого она и началась. Но ощущается некая подмена, произведенная

Ницше. Согласно ему бунт проистекает из утверждения «Бог умер»,

воспринимаемого им как свершившийся факт. Тогда бунт обращается против всего

того, что пытается ложным образом заменить умершее божество и оскорбляет

мир, безусловно лишенный руководства, но остающийся единственной кузницей

богов. Вопреки мнению его христианских критиков, Ницше не вынашивал планов

убийства Бога. Он нашел его мертвым в душе своей эпохи. Он первым осознал

огромность события и сделал вывод, что этот бунт приведет к возрождению,

только если им управлять. Любое иное отношение к бунту, будь то сожаление

или снисходительность, неизбежно ведут к апокалипсису. Ницше не изложил

философию бунта, но воздвиг философию из бунта.

Если Ницше нападает на христианство, то это в первую очередь относится

к его морали. Он никогда не затрагивает личности Христа, с одной стороны, и

цинизма церкви с другой. Известно, что Ницше с чувством знатока

восхищался иезуитами. «В сущности, писал он, только моральный Бог

отвергнут» ‘. Для Ницше, как и

‘ «Вы называете это саморазложением Бога, однако это только линька он

сбрасывает свою моральную шкуру’ И вы скоро должны его увидеть по ту сторону

Добра и Зла»

К оглавлению

170

для Толстого, Христос не бунтовщик *. Суть его учения сводится к

тотальному согласию, к непротивлению злу. Не следует убивать даже ради того,

чтобы помешать убийству. Нужно принимать мир таким, каков он есть,

отказаться умножать его несчастья, но согласиться лично страдать от

существующего в мире зла. Царство небесное нам непосредственно доступно. Оно

есть не что иное, как внутренняя расположенность, которая позволяет нам

привести наши поступки в соответствие с этими принципами и немедленно

получать благодать. По Ницше, не вера, а творчество в широком смысле

является заветом Христа. В таком случае история христианства представляет

собой лишь долгий путь предательства этого Евангелия *. Уже Новый Завет

несет на себе печать искажения, и от Павла до Вселенских соборов церковная

служба заставляет забыть о делах.

В чем же заключается глубокое искажение, которое вносит христианство в

Евангелие своего Господа? В идее суда, чуждой учению Христа, и вытекающих из

нее понятиях кары и вознаграждения. С этого момента природа становится

историей, причем историей знаменательной: рождается идея человеческой

тотальности. От благовещения до Страшного суда у всего человечества нет иной

задачи, как сообразоваться с откровенно моральными целями заранее

написанного повествования. Единственное различие заключается в том, что

персонажи в эпилоге подразделяются на добрых и злых. Тогда как суждение

Христа состоит только лишь в том, что природный грех не имеет значения,

историческое христианство сделает всю природу источником греха. «Что

отрицает Христос? Все то, что носит ныне имя христианина». Христианство

полагает, что борется с нигилизмом, давая миру руководящее начало. В

действительности же оно само нигилистично постольку, поскольку, навязывая

жизни воображаемый смысл, мешает выявить ее подлинный смысл: «Всякая Церковь

есть камень, наваленный на гроб человекобога; она стремится силой помешать

его воскресению». Вывод Ницше парадоксален, но знаменателен: Бог умер из-за

христианства в той мере, в какой оно секуляризовало священное. Речь здесь

идет об историческом христианстве и «его глубинном и презренном двоедушии».

То же самое обвинение Ницше предъявляет социализму и всем формам

гуманитаризма. Социализм это не более чем выродившееся христианство. На

самом деле он поддерживает эту веру в целесообразность истории, веру,

которая предает природу и жизнь, заменяя реальные цели идеальными, и

усугубляет расслабленность человеческой воли и воображения. Социализм

нигилистичен в том отныне точном смысле, который Ницше вкладывает в это

слово *. Нигилизм это не безверие вообще, а неверие в то, что есть. В

этом смысле все виды социализма суть проявления христианского декаданса в

еще более выродившейся форме. Для христианства вознаграждение и кара

предполагали историю. Но силой неумолимой логики вся история в конечном

счете означает кару и вознаграждение: с этого дня родился коллективистский

мессианизм.

171

Именно поэтому равенство душ перед Богом после его смерти ведет

просто-напросто к равенству. Здесь Ницше борется еще против социалистических

доктрин как доктрин моральных. Нигилизм, проявляющийся в религии или в

социалистической проповеди, есть логическое завершение развития наших так

называемых высших ценностей Вольный ум разрушит эти ценности, разоблачая

иллюзии, на которых эти ценности покоятся, сделку, которую они предполагают,

и преступление, которое они совершают, мешая ясному уму выполнить свою

миссию превратить пассивный нигилизм в нигилизм активный

В этом мире, избавленном от Бога и от идолов морали, человек остался

одиноким и без господина В отличие от романтиков, Ницше менее всего давал

повод думать, что такая свобода может быть легкой. Это ощущение дикой

свободы поставило его в ряды тех, о которых он сам сказал, что они страдают

от новой скорби и от нового счастья. Но кричать так может прежде всего

только скорбь: «Увы, ниспошлите же на меня безумие… Не будучи выше закона,

я оказываюсь отверженнейшим среди отверженных» Тому, кто не может быть выше

закона, действительно нужно найти другой закон или безумие. Как только

человек перестает верить в Бога и жизнь вечную, он «становится ответственным

за все то, что существует, за все то, что, будучи рождено в муках, обречено

страдать всю жизнь» Это ему, и только ему одному, надлежит обрести порядок и

закон Тогда начинается время отверженных, изнурительный поиск оправданий,

бесцельная ностальгия, «самый болезненный, самый мучительный вопрос, идущий

из самой глубины сердца: где я смогу почувствовать себя дома?».

Человек вольного ума, Ницше знал, что свобода духа не удобство, но

величие, к которому стремятся и которого изредка достигают в изнурительной

борьбе Он знал, что для того, кто хочет быть выше закона, велик риск

опуститься ниже закона. Вот почему Ницше понял, что разум находит свое

подлинное освобождение, только принимая на себя новые обязательства. Суть

его открытия состоит в том, что если вечный закон не есть свобода, то тем

более не является свободой отсутствие закона. Если ничто не истинно, если в

мире нет порядка, то ничто не запрещено; чтобы запретить какое-либо

действие, нужно иметь ценность и цель. Но в то же время ничто не разрешено;

и также нужно иметь ценность и цель, чтобы остановить выбор на другом

действии. Абсолютная власть закона не есть свобода, но не большей свободой

является абсолютная неподвластность закону. Расширение возможностей не дает

свободы, однако отсутствие возможностей есть рабство. Но анархия это тоже

рабство. Свобода есть только в том мире, где четко определены как возможное,

так и невозможное. Если судьбой не управляет некая высшая ценность, если

царем является случай, начинается путь в темноте, страшная свобода слепца.

Итак, в поисках самого полного освобождения Ницше останавливает свой выбор

на

172

самой полной зависимости «Если мы не сделаем из смерти бога великого

отречения и непрерывной победы над нами самими, нам придется заплатить за

эту потерю». Иными словами, в философии Ницше бунт ведет к аскезе. И более

глубокая логика рассуждении Ницше заменяет карамазовское «если нет ничего

истинного, то все дозволено» формулой «если нет ничего истинного, то ничего

не дозволено» Отрицание того, что хотя бы одна вещь может быть в этом мире

запрещена, равноценно отказу от принципа «все дозволено» Там, где никто не

может больше сказать, что есть черное и что есть белое, свет гаснет и

свобода становится добровольной тюрьмой.

В этот тупик, куда Ницше методически заталкивает свой нигилизм, он,

по-видимому, ринулся с какой-то пугающей радостью. Его явная цель создать

для своего современника невыносимую ситуацию. Похоже, что его единственная

надежда состоит в том, чтобы довести противоречие до крайности. Тогда, если

человек не захочет погибать в петле, которая его душит, ему не останется

ничего иного, как одним ударом обрубить веревку и создать свои собственные

ценности. Смерть Бога ничего не завершает и возможна лишь при том условии,

что готовится воскрешение. «Если не находят величия в Боге, говорит

Ницше, его не находят нигде. Нужно или отрицать, или созидать его».

Отрицать величие было задачей мира, который окружал Ницше и который, как он

видел, стремился к самоубийству. Созидать величие было сверхчеловеческой

задачей, ради которой он готов был умереть. В действительности он знал, что

творчество возможно только в крайнем одиночестве и что человек мог бы

решиться на это головокружительное усилие, только если бы в состоянии самой

крайней нищеты духа ему оставалось или согласиться на такое деяние, или

умереть. Итак, Ницше буквально кричит человеку, что земля это его

единственная истина, которой он должен быть верен, что именно на земле он

должен жить и совершать дело своего спасения. Но он в то же время учит

человека, что жить на земле без закона невозможно, потому что сама жизнь как

раз и предполагает существование закона. Как жить свободным и без закона? На

эту загадку человек должен ответить под страхом смерти.

Ницше, по крайней мере, не пытается уйти от решения проблемы. Он

отвечает, и ответ его риск: Дамокл никогда не танцует лучше, чем под

нависшим мечом. Нужно принять неприемлемое и терпеть нестерпимое. С того

момента, когда становится ясно, что мир не преследует никакой цели, Ницше

предлагает признать его невинность, утверждая, что не может быть миру

судьей, поскольку невозможно осудить его за какое-либо намерение.

Следовательно, все ценностные суждения надо заменить одним единым «да»,

полностью и с благодарностью принимая земной мир. Таким образом, абсолютное

отчаяние перейдет в конечную радость, а слепое рабство в беспощадную

свободу. Быть свободным это как раз и значит отказаться от целей.

Невинность становления, как только принимаешь ее, знаменует максимум

свободы. Вольный ум любит

173

все необходимое. Согласно глубокой мысли Ницше, необходимость на уровне

феноменальном, если только она абсолютна и безоговорочна, не предполагает

никакого принуждения. Тотальное приятие тотальной необходимости таково

парадоксальное определение свободы. Вопрос: «Свободен от чего?»

заменяется в таком случае вопросом: «Свободен для чего?» Свобода совпадает с

героизмом. Она представляет собой аскетизм великого человека, «до предела

натянутую тетиву».

Такое высшее приятие, порожденное изобилием и полнотой, есть

безграничное утверждение вины самой по себе и страдания, зла и убийства,

всего проблематичного и странного, что только есть в существовании. Такое

приятие проистекает из решительной воли быть тем, кто ты есть в мире таком,

каков он есть. «Смотреть на самого себя как на некую фатальность, не желать

действовать иначе, чем действуешь…» Слово сказано. Ницшеанская аскеза,

обусловленная признанием фатальности, ведет к ее обожествлению. И чем судьба

неумолимее, тем она восхитительнее. Бог морали, жалость, любовь враждебны

фатальности в той мере, в какой они пытаются ее компенсировать. Ницше не

желает выкупа. Радость становления гесть радость уничтожения.

Предоставленный самому себе человек терпит крах. Бунт. в котором человек

отстаивал свое право на бытие, исчезает в абсолютном подчинении индивида

становлению. «Amor fati приходит на смену тому, что было odium fati *.

«Всякий индивид соучаствует во всем космическим бытии, знаем мы это или нет,

хотим мы того или нет». Таким образом, индивид теряется в судьбе

человеческого рода и вечном движении миров. «Все бывшее вечно, и море

выбрасывает его на берег».

Ницше возвращается тем