присовокупить преступления разума. Размышляя о величайших
целях бунта и его смерти, к формуле «Я бунтую, следовательно, мы существуем»
человек добавляет слова: «И мы одиноки».
198
III ИСТОРИЧЕСКИЙ БУНТ
Свобода, «это страшное слово, начертанное на колеснице бурь» ‘, вот
принцип всех революций Без нее справедливость представлялась бунтарям
немыслимой. Однако приходит время, когда справедливость требует временного
отказа от свободы. И тогда революция завершается большим или малым террором.
Всякий бунт это ностальгия по невинности и призыв к бытию. Но в один
прекрасный день ностальгия вооружается и принимает на себя тотальную вину,
то есть убийство и насилие. Так рабские бунты, революции цареубийственные и
революции XX века осознанно принимали на себя все большую виновность, по
мере того как возрастала тотальность предполагаемого ими освобождения. Это
ставшее очевидным противоречие мешает нашим революционерам сохранять
выражение счастья и надежды, сиявшее на лицах и в речах членов нашего
Учредительного собрания. Неизбежно ли это противоречие, характеризует или
разрушает оно ценность бунта вот вопрос, возникающий в связи с революцией
в ее отношении к метафизическому бунту. По сути дела, революция является
только логическим следствием метафизического бунта, и, анализируя
революционное движение, мы увидим в нем ту же самую отчаянную и кровавую
попытку утвердить человека наперекор тому, что его отрицает. Это значит, что
революционный дух становится на защиту той стороны человеческой души,
которая не хочет смириться. Иначе говоря этот дух пытается даровать человеку
царствование во времени. Отвергая Бога, этот дух избирает историю в силу
логики, по видимости неизбежной
Теоретически слово «революция» сохраняет тот же смысл, какой оно имеет
в астрономии. Это круговое движение, которое, полностью завершив цикл,
приводит к смене одного образа правления другим. Изменение в режиме
собственности без соответствующей смены образа правления это не
революция, а реформа. Не бывает экономической революция, будь ее средства
мирными или кровавыми, которая не проявилась бы в политике Уже этим
революция отличается от бунта. Знаменитые слова: «Нет, сир, это не бунт, это
революция» * указывают на это существенное различие. Точный смысл этой
фразы «революция означает неизбежность установления нового образа
правления» Бунтарское движение заканчивается, едва начавшись, оно
представляет собой всего лишь бессвязное свидетельство. В отличие
199
от бунта революция начинается с идеи. Точнее говоря, она означает
включение идеи в исторический опыт, тогда как бунт есть лишь движение от
индивидуального опыта к идее. В то время как история бунтарского движения,
пусть даже коллективного, всегда есть история бесповоротной вовлеченности в
события, слепого протеста, не прибегающего ни к системе, ни к доводам,
революция же представляет собой попытку смоделировать действие согласно
идее, с тем чтобы формировать мир по теории. Вот почему бунт убивает только
людей, тогда как революция уничтожает одновременно и людей, и принципы. Но
по тем же причинам можно сказать, что в истории еще не было революции. Ведь
она должна быть единственной и окончательной. Движение, которое будто бы
замыкает цепь, в действительности означает появление нового звена в тот
самый момент, когда устанавливается новый образ правления. Анархисты во
главе с Варле отлично видели, что правительство и революция несовместимы в
прямом смысле слова. Прудон * говорил: «Противоречие заключается в том, что
правительство никогда не может быть революционным по той простой причине,
что оно правительство». Поскольку уж есть опыт, добавим к сказанному, что
правительство может быть революционным только в противостоянии другим
правительствам. Революционные правительства вынуждены большую часть времени
быть правительствами войны. Чем шире распространяется революция, тем больше
ставки в той войне, которую она предполагает. Общество, рожденное 1789
годом, желает сражаться за Европу. Общество, рожденное 1917 годом, борется
за мировое господство. Тотальная революция завершается требованием
всемирного владычества. И мы увидим почему.
Но пока это не свершилось, если вообще должно свершиться, человеческая
история в определенном смысле является совокупностью следующих друг за
другом бунтов. Иначе говоря, поступательное движение, ясно выраженное в
пространстве, является лишь приближением к цели во времени. То, что в XIX
веке именовали освобождением рода человеческого, извне представляется
непрерывной чередой бунтов, выходящих за свои пределы и стремящихся обрести
свою форму в идее, но еще не ставших окончательной революцией, которая
стабилизировала бы все на земле и на небе. Даже поверхностное изучение
вопроса приводит к мысли о том, что речь идет не столько о реальном
освобождении, сколько о самоутверждении человека, все более и более широком,
но никогда не находящем своего завершения. Действительно, если бы
один-единственный раз свершилась подлинная революция, истории уже не было
бы. Было бы блаженное единство и угомонившаяся смерть. Вот почему все
революционеры ставят себе конечной целью единство мира и действуют так, как
если бы верили в конец истории. Своеобразие революции XX века в том, что она
впервые открыто стремится осуществить давнюю мечту Анахарсиса Клоотса * о
единстве человеческого рода и в то же время об окончательном завершении
истории. Если бунтарское движение
К оглавлению
200
исходило из принципа «все или ничего», если метафизический бунт жаждал
единства мира, то революционное движение XX века, столкнувшись с самыми
недвусмысленными последствиями своей логики, с оружием в руках требует
исторической тотальности. И тогда под угрозой бессодержательности и упадка
бунт вынужден стать революционным. Для бунтаря речь уже не идет о
самообожествлении, как это было у Штирнера, или о спасении себя одного с
помощью позы. Речь идет о том, чтобы, как Ницше, обожествить род
человеческий и взять на себя как бремя его идеал сверхчеловека, с тем чтобы
обеспечить спасение всех согласно чаяниям Ивана Карамазова. И тут впервые на
исторической сцене появляются Бесы, раскрывая одну из тайн нашей эпохи
тождество разума и воли к власти. Бог умер, и теперь надо изменить и
устроить жизнь чисто человеческими силами. Одних проклятий для этого
недостаточно нужно оружие и завоевание тотальности. Революция, даже та и
в первую очередь та, что считает себя материалистической, есть не что иное,
как беспредельный метафизический крестовый поход. Но является ли тотальность
единством? Вот вопрос, на который должно дать ответ это эссе. Ясно только,
что цель предлагаемого анализа не в том, чтобы дать описание феномена
революции, предпринимавшееся уже сотни раз, и не в том, чтобы вслед за
другими исследовать исторические или экономические причины великих
революций. Необходимо в некоторых фактах увидеть логическую
последовательность, образцы и постоянные темы метафизического бунта.
Большинство революций обретает свою форму и своеобразие в убийстве. Все
они, или почти все, были человекоубийственными. Но некоторые из них сверх
того практиковали царе- и богоубийство. Поскольку история метафизического
бунта берет свое начало от де Сада, наш настоящий сюжет начинается только с
цареубийц, его современников, посягнувших на земное воплощение божества,
пока еще не решаясь убить сам вечный принцип. А до того человеческая история
дает нам образец первого бунтарского движения восстание рабов.
Там, где раб бунтует против господина, там человек восстает против
человека на жестокой земле, вдали от неба отвлеченных принципов. Результатом
является лишь убийство человека. Восстания рабов, жакерии, войны гезов,
крестьянские бунты выдвигают принцип равенства «жизнь за жизнь», принцип,
который, несмотря на все крайности и все мистификации, дает себя знать в
самых чистых формах революционного духа, как, например, в русском терроризме
1905 года.
Восстание Спартака на закате античного мира, за несколько десятилетий
до христианской эры является в этом смысле образцовым. Отметим прежде всего,
что речь идет о мятеже гладиаторов, то есть рабов, предназначенных для
поединков и обреченных ради хозяйских забав убивать или быть убитыми.
201
было поднято семью десятками рабов, а на его исходе в рядах восставших
насчитывалось семьдесят тысяч бойцов, которые, громя отборные римские
легионы, идут через всю Италию к самому Вечному городу. Однако, как отмечает
Андре Прюдоммо ‘, это восстание не принесло римскому обществу никакого
нового принципа. В своем воззвании Спартак ограничивается обещанием дать
рабам «равные права». Этот переход от факта к праву, выявленный в
первоначальном бунтарском движении, является, по сути, единственным идейным
приобретением, которое можно обнаружить на этом уровне бунта. Непокорный
отвергает рабство и утверждает свое равенство в правах с господином. Он в
свой черед хочет стать господином.
Весь ход восстания Спартака иллюстрирует этот принцип требование
равенства. Повстанческое войско освобождает рабов и тут же, немедленно
отдает им в качестве рабов бывших рабовладельцев. По преданию, впрочем
сомнительному, воины Спартака якобы устраивали даже бои гладиаторов среди
нескольких сотен римских граждан, усадив на скамьях амфитеатров рабов,
обезумевших от возбуждения и радости. Уничтожение людей ведет только к
дальнейшему их уничтожению. Но чтобы обеспечить триумф одного принципа,
необходимо повергнуть в прах другой принцип. Град солнца, о котором мечтал
Спартак, можно было бы создать лишь на руинах Вечного Рима, разрушив его
установления и низвергнув его богов. И вот армия Спартака продвигается
вперед, чтобы окружить Рим, устрашенный близостью расплаты за свои
преступления. Однако в этот решающий момент, в виду священных стен, войско
рабов останавливается и начинает откатываться назад, словно отступая перед
принципами богов, их установлениями, их городом. Что можно поставить взамен
разрушенного Рима? Разве что неистовую жажду справедливости и оскорбленную,
а потому яростную любовь к свободе, которая поддерживала до сих пор мужество
несчастных бунтовщиков? 2 Как бы там ни было, армия Спартака
отступает, не будучи побежденной, и принимает необъяснимое решение вернуться
к тому месту, где начинался бунт. Она проделывает в обратном порядке долгий
путь своих побед, чтобы переправиться в Сицилию. Словно эти обездоленные,
отныне одинокие и безоружные перед ожидающими их великими задачами,
лишившись мужества пред ликом неба, которое им предстояло штурмовать,
возвращались в края, с которыми были связаны их самые чистые и греющие душу
воспоминания, на землю, где они родились и где легко и радостно было
И тут начинаются поражение и мученичество. Перед последним сражением
Спартак приказывает распять на кресте плененного
‘ La tragedie de Spartacus. Cahiers Spartacus.
2 Восстание Спартака, по сути дела, реализует программу
предшествовавших ему восстаний рабов. Но эта программа сводится к разделу
земель и ликвидации рабства Впрямую она не затрагивает римских богов.
202
римлянина, чтобы явить своим людям ожидающую их участь. Движимый
бешеным порывом, в котором нельзя не увидеть символ, он во время сражения
без устали пробивается к возглавлявшему римские легионы Крассу, чтобы
сойтись с ним в поединке. Спартак хочет погибнуть, но сражаясь как равный с
равным с тем, кто в эти минуты представляет собой символ римского
господства. Он хочет умереть, но на вершине человеческого равенства. Однако
ему не удалось сразиться с Крассом: принцепсы, как и принципы, ведут борьбу
на расстоянии, а римский военачальник держится где-то вдалеке. Спартак
погибнет, как он этого и хотел, но падет он под мечами наемников, таких же
рабов, как он сам, убивающих вместе с его свободой и свою собственную. За
одного единственного распятого римского гражданина Красе предаст мучительной
казни тысячи рабов. Шесть тысяч крестов, которые после стольких справедливых
восстаний будут воздвигнуты вдоль всей дороги из Капуи в Рим, покажут толпе
рабов, что нет равенства в мире, где правит сила, и что хозяева если и
уступают свою кровь, то лишь по очень выгодной цене.
Смерть на кресте принял и Христос. Можно представить, что спустя
десятилетия после восстания Спартака он избрал для себя казнь рабов лишь для
того, чтобы сократить ужасающее расстояние, которое отделяет униженного
человека от неумолимого лика -Господа. Он заступается за людей и терпит в
свой черед крайнюю несправедливость ради того, чтобы бунт не расколол мир
надвое, чтобы страдание достигло неба и сняло с людей проклятие. Кто же
станет удивляться, что революционный дух, стремясь впоследствии отделить
землю от неба, начнет с развоплощения божества, убивая его представителей на
земле? В определенном смысле эшафот 1793 года знаменует собой конец
бунтарских
