времен и начало революционных ‘.
Поскольку для меня бунтарский дух внутри христианства интереса не
представляет, в эссе не затрагивается тема Реформации, как и многочисленных
предшествовавших Реформации бунтов против церковной власти. Но, во всяком
случае, можно сказать, что Реформация подготовила религиозное якобинство и
что в определенном смысле она начала то, что завершит 1789 год.
203
Разумеется, королей убивали задолго до 21 января 1793 года и
цареубийств XIX века. Но Равальяк, Дамьен * и им подобные хотели уничтожить
особу короля, а не принцип. Они желали другого короля и ничего иного. Они и
представить себе не могли, что трон может навсегда остаться незанятым. 1789
год знаменует поворотный момент новой истории, поскольку люди того времени
возжелали, помимо прочего, низвергнуть принцип божественного права и ввести
в историю силу отрицания и бунта, сформировавшуюся в борьбе идей за
последние столетия. Таким образом, к традиционному тираноубийству они
присовокупили обдуманное богоубийство. Так называемое вольнодумство, мысль
философов и юристов, послужило рычагом для этой революции ‘. Для того чтобы
оно стало возможным и чувствовало себя законным, прежде всего потребовалось,
чтобы церковь, чья ответственность безгранична, посредством деятельности,
набравшей размах во времена Инквизиции и получившей продолжение в сговоре с
преходящими земными властями, стала на сторону хозяев, чтобы вместе с ними
нести страдания. Мишле * не ошибается, указывая всего лишь на две великие
силы революционной эпопеи христианство и Революцию. Для него события 1789
года объясняются, в сущности, борьбой между благодатью и справедливостью.
Хотя Мишле разделял со своим неумеренным веком пристрастия к выдающимся
личностям, здесь он увидел одну из глубинных причин революционного кризиса.
Если старорежимная монархия по необходимости не всегда допускала
произвол в делах управления государством, то принципом ее безусловно был
произвол. Она обладала божественным правом, а значит, не нуждалась в
доказательствах своей законности. Однако эта законность нередко оспаривалась
в частности парламентами. Тем не менее даже те, кто ее оспаривал,
воспринимали и представляли законность монархии как аксиому. Как известно,
Людовик XIV был здесь неколебим 2. Боссюэ *
‘ Но принимали в этом участие и короли, постепенно навязывая церковной
власти власть политическую и подрывая, таким образом, принцип своей
законности.
2 Карл I настолько верил в божественное право королей, что
даже не считал нужным быть справедливым и лояльным по отношению к тем, кто
это право отрицает.
204
способствовал этому, говоря королям: «Вы боги». На короля в одной из
его ипостасей возложена божественная миссия в земных делах, а следовательно,
и в правосудии. Король, подобно самому богу, является последней надеждой
тех, кто страдает от нищеты и несправедливости. В принципе народ может
искать защиту от своих угнетателей у короля. «Если бы король знал, если бы
царь знал…»такие взгляды часто высказывались русским и французским
простонародьем в периоды обнищания. И действительно, во всяком случае во
Франции, монархия, узнав о бедственном положении простых людей, нередко
пыталась защитить их от гнета вельмож и буржуа. Но было ли это
справедливостью? Нет, если судить с абсолютной точки зрения, присущей
литераторам той эпохи. Если можно было искать защиту у короля, то в принципе
невозможно было искать защиты от него. Король оказывает свою помощь и
поддержку, если захочет и когда захочет. Добрая воля один из атрибутов
благодати. Монархия в своей теократической форме это управление, которое
выше справедливости стремится поставить милость, всегда оставляя последнее
слово за ней. И наоборот, если в символе веры савойского викария * и было
нечто своеобразное, так это убеждение в необходимости подчинить
справедливости и самого Бога. Таким образом, с несколько наивной
торжественностью он открыл современную историю.
С того момента, когда вольнодумство ставит Бога под вопрос, оно
выдвигает на первый план проблему справедливости. С тех пор справедливость и
равенство попросту отождествляются. Трон Бога колеблется, и справедливость,
чтобы утвердиться в равенстве, должна нанести Всевышнему последний удар,
непосредственно посягая на его представителя на земле. Противопоставить
естественное право божественному уже значит уничтожить божественное или
принудить его сочетаться с естественным на протяжении трех лет с 1789 по
1792 год. Но благодать ни с чем и никогда не сочетается. Она может пойти на
уступки в некоторых вопросах, но только не в этом. Мало того, по словам
Мишле, Людовик XVI и в тюрьме хотел еще оставаться королем. Так что во
Франции уже новых принципов побежденный принцип еще длил свое существование
где-то среди тюремных стен только благодаря воле к жизни и силе веры. У
справедливости есть лишь одно-единственное общее с благодатью свойство
стремление быть тотальной и царить абсолютно. Как только эти две силы
вступают в конфликт, они сражаются не на жизнь, а на смерть. «Мы не хотим
осудить короля, сказал Дантон *, не отличавшийся корректностью юриста,
мы хотим его убить». Действительно, если отрицаешь Бога, надо убить короля.
Вероятно, Сен-Жюст * повинен в смерти Людовика XVI. Он показал, что именно
философы убивают короля, когда воскликнул: «Определить принцип, в силу
которого осужденный, вероятно, вскоре умрет, значит определить принцип, по
которому живет общество, которое его судит». Король должен
умереть во имя общественного договора ‘. Но этот вопрос требует
разъяснения.
Новое Евангелие
Трактат Руссо «Об общественном договоре» это прежде всего
исследование законности власти. Носящая скорее юридический, чем
фактографический 2, характер, эта книга никоим образом не
является собранием социологических наблюдений. Исследуются и уже поэтому
оспариваются принципы. Исследование исходит из предпосылки, что
традиционная законность, предполагающая божественное происхождение, не
оправдала себя. И вот, в противовес ей, оно провозглашает другую законность
и другие принципы. «Общественный договор» это своего рода катехизис, у
которого он заимствует догматический язык и тон. Как 1789 год завершает
завоевания английской и американской революций, так и Руссо доводит до
логического завершения теорию договора, которую выдвигал до него Гоббс.
«Общественный договор» дает широкое толкование и догматическое изложение
новой религии, в которой богом является разум, совпадающий с природой, а его
представителем на земле вместо короля народ, рассматриваемый как
воплощение общей воли.
Нападки на традиционный порядок очевидны: уже в первой главе Руссо
старается доказать, что договор между гражданами как создающий народ
предшествует договору между народом и королем, на основе которого образуется
королевство. До Руссо Бог создавал королей, а те в свою очередь создавали
народы. Начиная с «Общественного договора», народы созидают себя сами,
прежде чем сотворять королей. Что касается Бога, то о нем до поры до времени
речи больше нет. Мы имеем здесь политический эквивалент революции,
произведенный в физике Ньютоном. Источник власти уже не произвол, а общее
согласие. Иными словами, власть является уже не тем, что она есть на самом
деле, а тем, чем она должна быть. К счастью, по Руссо, сущее невозможно
отделить от должного. Народ суверенен, «уже в силу того, что он
существует, является всегда тем, чем он должен быть». Ввиду такой ошибки
можно было бы сказать, что с разумом, к которому столь упорно взывали в ту
эпоху, здесь обходятся не слишком корректно. Ясно, что «Общественный
договор» дает начало новой мистике мистике общей воли, постулируемой так
же, как постулируется сам Господь Бог. «Каждый из нас, говорит Руссо,
передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли
‘ Разумеется, Руссо * эгого не желал. Чтобы очертить границы этого
анализа, следует предпослать ему твердое заявление Руссо: «Ничто на земле не
стоит того, чтобы его приобретали ценой человеческой крови».
2 См. «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства
межд\ людьми»: «Начнем же с того, что отбросим все факты, ибо они не имеют
никакого касательства к данному вопросу»
206
свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе
каждый член превращается в неотделимую часть целого».
Эта политическая личность, ставшая суверенной, столь же определенна,
как и божественная. К тому же политическая личность получает и все атрибуты
божественной. Она воистину непогрешима, поскольку суверен не может желать
злоупотреблений. «Подчиняясь Закону разума, ничто не происходит без
причины». Политическая личность является тотально свободной, если верно, что
абсолютная свобода это свобода в отношении к себе самому. Таким образом,
Руссо заявляет: если бы суверен предписал сам себе такой закон, от которого
он не мог бы себя освободить, это противоречило бы самой природе
политического тела. Политическое лицо является также неотчуждаемым,
неделимым, и, наконец, оно ставит себе целью разрешить великую теологическую
проблему противоречие между всемогуществом и невинностью божества. В
действительности общая воля принудительна; ее власть не имеет границ. Но
наказание, которое она налагает на того, кто отказывается ей повиноваться,
представляет собой не что иное, как способ «принудить быть свободным».
Обожествление завершается, когда Руссо, отделяя суверена от самых его
корней, приходит к различению общей воли и воли всех. Это логически следует
из его предпосылок. Если человек по природе добр, если природа в нем
отождествляется с разумом ‘, то он будет демонстрировать превосходство
разума, при том единственном условии, что он выражается свободно и
естественно. Следовательно, человек уже не может пересмотреть свое решение,
которое отныне выше его самого. Общая воля это прежде всего выражение
универсального разума, который категоричен. Родился новый Бог.
Вот почему в «Общественном договоре» чаще всего встречаются слова
«абсолютный», «священный», «нерушимый». Определенное таким образом
политическое тело, закон которого священная власть, является не чем иным,
как результатом замены мистического тела исторического христианства. К тому
же «Общественный договор» завершается описанием гражданской религии, что
делает Руссо предшественником современных обществ, исключающих не только
оппозицию, но даже нейтралитет. Фактически в Новое время Руссо первым
устанавливает гражданское вероисповедание. Первым он оправдывает и смертную
казнь в гражданском обществе, и абсолютное подчинение подданного власти
суверена. «Именно для того, чтобы не стать жертвой убийцы, надо дать
согласие на свою смерть, если становишься убийцей». Странное оправдание, но
оно предполагает, что нужно уметь умереть, если того требует суверен, и что
человек обязан, в случае необходимости, согласиться с обвинениями суверена
против себя. Этим мистическим представлением объясняется молчание Сен-Жюста
с момента его ареста и до казни на эшафоте. В дальнейшем в этом
1. Всякая идеология противоречит психологии
207
же следует искать разгадку вдохновенных самооговоров на сталинских
процессах.
Здесь мы видим зарю новой религии со своими мучениками, аскетами и
святыми. Чтобы лучше судить о влиянии этого Евангелия, необходимо вникнуть в
идею, которая определяет вдохновенный тон речей, произносившихся в Бастилии
над останками ее узников. Фоше * восклицает: «День откровения наступил…
Восстали кости, услышав глас французской свободы; они свидетельствуют против
столетнего угнетения и смерти, пророчествуя о возрождении человеческой
природы и жизни народов». И прорицает далее: «Мы подошли к середине времен.
Тиранам приходит конец». Это момент восхищенной и благородной веры, когда
восторженный народ опрокидывает в Версале эшафот и разрушает орудие
колесования ‘. Эшафоты воспринимаются как алтари религии и несправедливости.
Новая вера не может их терпеть. Но приходит срок, когда она, став
догматической, воздвигает собственные алтари и требует безусловного
поклонения. Тогда вновь появляются эшафоты и, несмотря на алтари, свободу,
клятвы и празднества Разума, мессы новой веры должны будут совершаться среди
человеческой крови. Как бы там ни было, для того чтобы 1789 год стал началом
царствования «святого человечества» 2 и «Господа нашего
человеческого»3, необходимо, чтобы сначала исчез низложенный
суверен. Убийство короля-священника ознаменует новую эпоху, длящуюся до сих
пор.
Казнь короля
Идеи Руссо воплощены в истории Сен-Жюстом. Суть его выступления на
судебном процессе над королем сводилась к тому, что особа короля не является
неприкосновенной и судить его должно Национальное собрание, а не трибунал.
Аргументы Сен-Жюст позаимствовал у Руссо. Трибунал не может выступить в роли
арбитра между королем и сувереном. Общая воля не может быть заявлена перед
обычными судьями. Она превыше всего. Таким образом, были провозглашены
неприкосновенность и трансцендентность этой воли.
