Известно, что основной
темой процесса была, наоборот, неприкосновенность особы короля. Борьба между
благодатью к справедливостью ярче всего проявляется в 1793 году, когда
сразились не на жизнь, а на смерть два понимания высшего начала. Впрочем,
Сен-Жюст прекрасно осознает значимость происходящего: «Один и тот же дух
вдохновляет людей и когда они судят короля, и когда они устанавливают
республику».
Знаменитая речь Сен-Жюста являлась, в сущности, образцовым
‘ Та же идиллия в России 1905 г., когда Петербургский Совет устраивает
демонстрацию с лозунгами, требующими отмены смертной казни. Так было и в
1917 г.
2 Верньо *.
3 Анахарсис Клоотс.
208
теологическим трудом. «Людовик нам чужд» таков тезис юного
обвинителя. Если бы естественный или гражданский договор мог бы еще
связывать короля и народ, между ними существовало бы взаимное обязательство:
воля народа не могла бы выступить в качестве абсолютного судьи, с тем чтобы
вынести абсолютный приговор. Таким образом, Сен-Жюст убеждал, что уже ничто
не связывает народ и короля. Чтобы доказать, что народ сам по себе является
вечной истиной, нужно показать, что монархия сама по себе является вечным
преступлением. И Сен-Жюст излагает в качестве аксиомы мысль о том, что любой
король это мятежник или узурпатор. Самодержец восстает против народа,
узурпируя у него абсолютный суверенитет. Монархия это не король,
«монархия это преступление». Не то или иное преступление, а преступление
вообще, преступление как таковое, то есть абсолютное святотатство. Таков
точный и вместе с тем крайний смысл фразы Сен-Жюста, получившей чрезмерно
широкое толкование ‘. «Никто не может править, оставаясь безвинным». Любой
король виновен, и всякий, кто стремится стать королем, уже в силу этого
обречен на смерть. Сен-Жюст утверждает то же самое, доказывая вслед за тем,
что суверенитет народа есть «нечто священное». Граждане являются
неприкосновенными и священными друг для друга и могут принуждать друг друга
к чему-либо лишь посредством закона, выражающего их общую волю. И только
Людовик лишен этой особой неприкосновенности и защиты закона, поскольку
находится вне общественного договора. Он вовсе не является одной из
составных частей общей воли, будучи уже в силу своего существования
святотатцем по отношению к этой всемогущей воле. Он не «гражданин», а быть
гражданином это единственный способ причаститься к новому божеству. «Что
такое король по сравнению с простым французом?» Следовательно, короля надо
Но кто выступит в роли истолкователя общей воли и вынесет приговор?
Национальное собрание, которое в силу своего происхождения сохраняет
полномочия этой воли и в своей вдохновленной соборности причастно к новому
божеству. Нужно, чтобы приговор утверждался народом? Известно, что усилия
роялистов в Национальном собрании были направлены в конечном счете именно к
этому. Они стремились таким путем спасти короля от логики юристов-буржуа,
предпочитая отдать его, по крайней мере, во власть стихийных страстей и
сострадания народа. Но Сен-Жюст вдобавок доводит свою логику до конца,
воспользовавшись придуманным Руссо противопоставлением между общей волей и
волей всех. Пусть даже помилуют все, общая воля не допустит этого. Самому
народу не дозволяется предать забвению преступление тирании. Разве народ не
в праве отказаться от своих претензий к королю? Но мы далеки от права, мы
находимся в области
1 Или уж, во всяком случае, толкование, опережающее события.
Произнося эту речь, Сен-Жюст еще не знает, что выступает и против себя
самого.
209
теологии. Преступление короля является вместе с тем грехом в отношении
высшего порядка. Преступление совершается, затем прощается, наказывается или
забывается. Но преступление монархии перманентно, оно связано с особой
короля, с его существованием. Сам Христос, прощавший виновных, не может
простить ложных богов. Они должны исчезнуть или победить. Народ, прощая
преступление сегодня, завтра увидит его в целости и сохранности, даже если
преступник мирно почивает в тюрьме. Следовательно, существует только один
выход: «Отомстить за убийство народа, казнив короля».
Речь Сен-Жюста направлена только на то, чтобы закрыть для короля все
выходы, кроме единственного, ведущего на эшафот Если предпосылки
«Общественного договора» приняты, то такой исход логически неизбежен. И
тогда наконец «короли удалятся в пустыню, и природа войдет в свои права».
Конвент мог сколько угодно призывать к сдержанности и заявлять, что он не
предрешает, будет ли Людовик XVI судим, или же Конвент лишь определит меры
безопасности. Но в таком случае Конвент отступил от собственных принципов и,
прибегнув к потрясающему лицемерию, пытался скрыть свою подлинную цель
основание нового абсолютизма. Во всяком случае, Жак Ру * выразил правду
исторического момента, когда назвал короля Людовиком Последним, тем самым
показывая, что подлинная революция, уже совершившаяся на уровне экономики,
завершается на уровне философии, что знаменует сумерки богов. В 1789 году
были поколеблены принципы теократии, а в 1793 году было уничтожено ее
олицетворение У Бриссо * были основания заявить: «Самый крепкий монумен
нашей революции это философия» ‘.
21 января с убийством короля-священника завершается те что
знаменательно называли страстями Людовика XVI. Разумеется, это
отвратительный скандал представлять как великий момент нашей истории
публичную казнь человека слабого и доброй Эшафот, на котором ему отрубили
голову, вовсе не вершина. В всяком случае, и по своим мотивам, и по своим
последствиям су над королем означает поворот нашей современной истории. Это
суд символизирует ее десакрализацию и развоплощение христиане кого бога. До
сих пор Бог принимал участие в истории через королей. Но его исторического
представителя убивают, нет больше короля. Следовательно, остается только
видимость Бога, сосланного в небеса принципов 2.
Революционеры могли ссылаться на Евангелие, но на деле они нанесли
христианству страшнейший удар, от которого оно доныне не в силах оправиться.
Похоже, что казнь короля, сопровождавшаяся, как известно, сценами
импульсивных самоуйбийств и с\ масшествия, и впрямь совершалась в полном
сознании значимости
‘ Вандея, религиозная война дает ему дополнительные доводы 2
Это будет бог Канта, Якоби и Фихте
К оглавлению
210
происходящего. Людовик XVI, видимо, порой сомневался в своем
божественном праве, хотя неизменно отвергал все законопроекты, которые
покушались на его веру в это право. Но с того момента, как он стал
догадываться или узнал свою участь, он, судя по всему, принял на себя бремя
своей божественной миссии, о чем свидетельствуют его высказывания о том, что
посягательство на его особу равносильно посягательству на Короля-Христа, на
воплощение божества, а не на дрожащую от страха человеческую плоть. Его
настольной книгой в Тампле стало «Подражание Иисусу Христу». Мягкость и
безупречность поведения, которыми отмечены последние часы этого человека
средних способностей и не слишком тонкой душевной организации, его
безразличие к внешнему миру и, наконец, его минутное слабодушие на эшафоте в
полном одиночестве под рокот страшного барабана, заглушившего его голос,
такой далекий от, народа, к которому он взывал с надеждой быть услышанным,
все это наводит на мысль, что умирает не Капет, но Людовик, носитель
божественного права, а вместе с ним в определенном смысле и историческое
христианство. Чтобы еще убедительнее подтвердить эту священную связь,
исповедник поддерживает короля в минуты упадка духа, напоминая ему о его
«сходстве» со страдающим богом. И тогда Людовик XVI обретает душевные силы,
одновременно обретая язык этого бога. «Я выпью эту чашу до дна», сказал
он. Затем, весь дрожащий, он предает себя в гнусные руки палача.
Религия добродетели
Но той религии, которая казнит бывшего суверена, предстоит теперь
установить новую власть; закрыв церковь, она должна была попытаться
воздвигнуть собственный храм. Кровь богов, забрызгавшая священника, который
сопровождал Людовика XVI, знаменует новое крещение. Жозеф де Местр считал
Революцию сатанинской. Нетрудно понять, почему и в каком смысле. Мишле,
однако, был ближе к истине, называя ее чистилищем. В этот тоннель слепо
устремляется эпоха, чтобы открыть новый свет, новое счастье и лик истинного
бога. Но каким будет новый бог? Обратимся с этим вопросом к Сен-Жюсту.
1789 год, еще не утверждая божественности человека, утверждает
божественность народа, в той мере, в какой его воля совпадает с волей
природы и разума. Если общая воля выражается свободно, она не может быть
ничем иным, кроме универсального проявления разума. Если народ свободен, он
непогрешим. Поскольку король мертв и цепи старого деспотизма сброшены, народ
теперь может высказать то, что всегда и везде было, есть и будет истиной.
Народ это оракул, к которому надо обращаться, чтобы понять, чего требует
вечный порядок вселенной. Vox populi, vox naturae *. Вечные принципы
управляют нашим поведением: Истина, Справедливость и, наконец, Разум. Это
новый бог. Верховное существо, которому поклоняются девушки на празднестве
Разума
211
, есть всего лишь старый бог, развоплощенный, внезапно лишившийся
всякой связи с землей и заброшенный, словно мяч, в пустое небо великих
принципов. Лишенный своих представителей, какого-либо посредничества, бог
философов и адвокатов обладает только силой доказательств. В сущности, он
весьма слабосилен, и понятно, почему проповедовавший терпимость Руссо
полагал, однако, что атеистов следует приговаривать к смертной казни. Чтобы
долгие годы поклоняться теореме, веры недостаточно нужна еще и полиция.
Но это время еще не настало. В 1793 году новая вера еще вне посягательств и
можно будет, как полагал Сен-Жюст, управлять согласно разуму. Искусство
управления, по Сен-Жюсту, не порождало доныне ничего, кроме чудовищ, потому
что никто не хотел править в согласии с природой. Время чудовищ и насилия
позади. «Сердце человеческое восходит от природы к насилию, от насилия к
морали». Следовательно, мораль есть не что иное как природа, наконец-то
обретенная после веков отчуждения. Пусть только дадут человеку законы,
«согласные с природой и сердцем», и он перестанет быть несчастным и
развращенным. Всеобщее избирательное право, основа новых законов, должно
силой ввести универсальную мораль. «Наша цель создать такой порядок
вещей, какой устанавливается всеобщей склонностью к добру»
Совершенно естественно, что религия разума устанавливает республику
законов. Общая воля выражается в законах, кодифицированных ее
представителями. «Народ совершает революции: законодатель создает
республику». «Бессмертные, бесстрастны! защищаемые отважными людьми»
установления будут в свою очередь управлять жизнью всех людей во всеобщем
согласии, исключая возможность противоречий, поскольку все, повинуясь за
конам, повинуются лишь самим себе. «Вне законов, заявляе Сен-Жюст, все
бесплодно и мертво». Это римская республика формальная и правовая. Известно
пристрастие Сен-Жюста и ег современников к римской античности. Этот юный
декадент, про водивший целые часы в Реймсе при закрытых ставнях в комнат с
черными обоями, украшенными стеклянными слезками, мечта о спартанской
республике. Автор «Органта», длинной и непристойной поэмы, он тем острее
чувствовал потребность в умеренности и добродетели. В своих предписаниях
Сен-Жюст отказывал в мясной пище детям до шестнадцати лет, мечтая о народе
вегетарианцев и революционеров. «После римлян мир опустел», восклицал он.
Но наступали героические времена, и появление новых Катонг Брута, Сцеволы *
вновь становилось возможным. Расцветала пышным цветом риторика латинских
моралистов. «Порок, добродетель, развращенность» эти понятия то и дело
возникают в риторике того времени и чаще всего в речах Сен-Жюста, которыми о
сам себя беспрерывно оглушал. Причина тут простая. Сие прекрасное здание не
могло обойтись без добродетели, это понимал уже Монтескье *. Французская
революция, стремясь построить историю на принципе абсолютной чистоты,
открывает новые времена вместе с эрой формальной морали
212
Действительно, что такое добродетель? Для тогдашнего буржуазного
философа это соответствие природе ‘, а в политике соответствие закону,
выражающему общую волю. «Мораль, утверждает Сен-Жюст, сильнее тиранов».
И она действительно только что казнила Людовика XVI. Всякое неповиновение
закону обусловливается не его изъянами, что считалось невозможным, а
недостатком добродетельности у строптивого гражданина. Вот почему республика
это не только сенат; республика подчеркивает Сен-Жюст это
добродетель. Всякая моральная развращенность есть вместе с тем и
развращенность политическая, и наоборот. И тогда устанавливается принцип
постоянных репрессий, вытекающий из самой доктрины. Бесспорно, Сен-Жюст был
искренен в своем желании всеобщей идиллии. Он действительно мечтал о
республике аскетов, о гармоничном человечестве, предающемся беспорочным
играм невинного детства под присмотром и защитой тех мудрых старцев,
