отдают себя религии, в том же самом патетическом
порыве.
Но первой основательной критике чистой совести, разоблачению прекрасной
души и выявлению неэффективности этих добродетелей мы обязаны Гегелю, для
которого идеология истины, красоты и добра есть религия людей, которые ими
не обладают. В то время как существование фракций застигает Сен-Жюста
врасплох, противоречит идеальному порядку, который им утверждается, Гегель
этим не только не удивлен, но и утверждает, что фракционность, напротив, с
самого начала присуща духу. Для якобинца весь мир добродетелен. А начатое
Гегелем и ныне торжествующее движение предполагает, что никто не
добродетелен, но добродетельным станет весь мир. Вначале, по Сен-Жюсту, все
идиллично, а по Гегелю, все трагично. Но в итоге они приходят к одному и
тому же выводу. Нужно уничтожить тех, кто уничтожает идиллию, или уничтожать
ради сотворения идиллии. Гегелевское преодоление Террора завершается только
его расширением.
Это не все. Сегодняшний мир, по всей видимости, может быть только миром
господ и рабов, поскольку современные идеологии, меняющие облик мира,
научились у Гегеля мыслить историю как функцию диалектики господства и
рабства. Если под пустынным небом в первое утро мира существует только
господин и раб, если даже между трансцендентным богом и людьми имеется
только связь господина и раба, то на свете нет иного закона, кроме закона
силы. Только бог или принцип, возвышающиеся над господином и рабом, до сих
пор могли выступать в качестве посредника между ними и способствовать тому,
чтобы история людей не сводилась только к их победам или поражениям.
Напротив, усилия Гегеля, а затем гегельянцев были направлены на
последовательное уничтожение всякой трансценденции и всякой ностальгии по
трансценденции, хотя последней у Гегеля было бесконечно больше, нежели у
левых гегельянцев, которые в итоге над ним восторжествовали. Именно он дал
окончательное оправдание духа силы в XX веке на уровне диалектики господина
и раба. Победитель всегда прав таков один из уроков, которые можно
извлечь из величайшей германской философской системы XIX века. Разумеется, в
огромном гегельянском здании многое спорно,
223
и в частности эти мысли. Но для идеологии XX века не так уж значимо то,
что неточно именовали идеализмом иенского философа Облик Гегеля, каким он
предстал в русском коммунизме, создавался последовательно Давидом Штраусом,
Бруно Бауэро Фейербахом*, Марксом и всем левым гегельянством. Нас интересует
здесь только Гегель, ибо именно он оказал воздействие iисторию нашего
времени. Хотя Ницше и Гегель служат оправданием для хозяев Дахау и Караганды
1, это не является обвит тельным приговором всей философии Гегеля
и Ницше, но дает повод заподозрить, что некий аспект их мыслей или же их
логики мог привести к таким страшным пределам.
Ницшеанский нигилизм методичен. «Феноменология духа» так же
произведение педагогического характера. На стыке двух столетий она поэтапно
описывает воспитание сознания, движущегося к абсолютной истине. Это
метафизический «Эмиль»2. Каждый. этап представляет собой
заблуждение и, кроме того, сопровождается историческими санкциями, почти
всегда роковыми либо для сознания, либо для цивилизации, в которой оно
отражается. Гегель ставит перед собой задачу показать неизбежность этих
мучительных этапов Одним из аспектов «Феноменологии духа» является
размышление об отчаянии и смерти. Отчаяние, правда, методическое, поскольку
в конце истории оно должно преобразится в удовлетворение и абсолютную
мудрость. Однако недостать подобной педагогики состоит в том, что она
предполагает только совершенных учеников, и в том, что ее приняли дословно,
тогда как словом она желала только возвестить дух Так произошло ( знаменитым
исследованием господства и рабства 3
Животное, по Гегелю, обладает непосредственным сознание внешнего мира,
самоощущением, но отнюдь не самосознанием, k( торое отличает человека.
Человек, по сути, рождается только того момента, когда он осознает самого
себя как субъекта познающего. Следовательно, суть человека самосознание.
Чтобы утвердить себя, самосознание должно отличать себя от того, чем оно
‘ Которые нашли не столь философские образцы в прусской, наполеоновской
и царской полиции или же в английских лагерях в Южной Африке
2 В сопоставлении Гегеля и Руссо есть свой опыт Судьба
«Феноменологии духа» была подобна судьбе «Общественного договора» в своих
последствиях О сформировала политическую мысль своего времени Кстати, в
гегельянской cистеме обнаруживается теория общей воли Руссо
3 Далее следует схематическое изложение диалектики господина
раба Здесь нас интересуют только выводы из этого анализа Вот почему мы
сочли необходимым изложить ее заново, подчеркивая одни тенденции за счет
других Вместе с тем наше изложение не носит критического характера Однако
нетрудно увидеть если рассуждение придерживается логики, прибегая ко всякого
рода уловкам, оно не может притязать на роль подлинной феноменологии, тем
более что Гегеля оно опирается на совершенно произвольную психологию Польза
и эффективность направленной против Гегеля критики Кьеркегора состоит в том,
что она во многом основана на психологии Впрочем, это нисколько не умаляет
ценное некоторых блестящих анализов, осуществленных Гегелем
224
не является Человек это существо, которое отрицает для того, чтобы
утвердить свое бытие и свою особость. От природного мира самосознание
отличается не простым созерцанием, в котором оно отождествляется с внешним
миром и забывает себя самое, а вожделением, которое оно может испытывать по
отношению к миру. Это вожделение напоминает ему о самом себе во времени, где
внешний мир явлен самосознанию как его иное. В вожделении внешний мир
предстает как сущий и как то, чего лишено самосознание, но чего оно хочет
для своего бытия и снятия внешнего мира. Самосознание, таким образом, есть
вожделение. Но для того чтобы быть, самосознание должно быть удовлетворено:
удовлетвориться же оно может лишь насыщением своего вожделения. Поэтому,
чтобы насытиться, оно действует, а действуя, отрицает, уничтожает то, чем
насыщается. Самосознание есть отрицание. Действие это уничтожение,
рождающее духовную реальность сознания. Но уничтожить бессознательный
объект, не обладающий сознанием, такой, как мясо, например, в акте
поедания, это присуще также и животному. Потреблять еще не значит быть
сознательным. Нужно, чтобы вожделение сознания обращалось на нечто отличное
от бессознательной природы. Единственная в мире вещь, которая отличается от
такой природы, это самосознание. Следовательно, необходимо, чтобы
вожделение обратилось к другому вожделению и чтобы самосознание насытилось
другим самосознанием. Проще говоря, человек не признан другими и сам себя не
признает человеком, пока он ограничивается чисто животным существованием. Он
нуждается в признании других людей. В принципе любое сознание есть лишь
желание быть признанным и одобряемым, как таковое, другими сознаниями. Мы
порождены другими. Только в обществе мы обретаем человеческую ценность,
которая выше животной ценности.
Высшая ценность для животного сохранение жизни, и сознание должно
возвыситься над этим инстинктом, чтобы обрести человеческую ценность. Оно
должно быть способно рисковать собственной жизнью. Для признания другим
сознанием человек должен быть готов рисковать своей жизнью и принять
возможность смерти. Фундаментальные человеческие взаимоотношения, таким
образом, это отношения чисто престижные, постоянная борьба за признание друг
друга, борьба не на жизнь, а на смерть.
На первом этапе своей диалектики Гегель утверждает: поскольку смерть
равно присуща и человеку и животному, их различие в том, что человек
принимает смерть, а то и желает ее. В этой изначальной борьбе за признание
человек отождествляется тогда с насильственной смертью. Гегель принимает
традиционный дивиз: «Умри, но стань». Однако призыв «стань тем, кто ты есть»
уступает место призыву «стань тем, кем ты еще не являешься». Это первобытное
и неистовое желание быть признанным, которое совпадает с волей к бытию,
утолится только тем признанием, которое, постепенно расширяясь, станет
всеобщим. поскольку точно так же каждый желает быть признанным всеми,
8 Альбер Камю
225
борьба за жизнь прекратится лишь с признанием всех всеми, что будет
означать конец истории. Бытие, стремящееся к гегельянскому сознанию,
рождается в нелегко завоеванной славе, в общественном одобрении. Немаловажно
отметить, что для идеи, вдохновляющей наши революции, высшее благо совпадает
в действительности не с бытием, а с абсолютной кажимостью. Во всяком случае,
вся человеческая история это только длительная смертельная борьба за
завоевание всеобщего престижа и абсолютной власти. Эта борьба сама по себе
империалистична. Мы далеки от доброго дикаря XVIII века и от «Общественного
договора». В шуме и ярости веков каждое сознание, чтобы существовать, желает
смерти другого. К тому же эта неумолимая трагедия абсурдна, поскольку в том
случае, когда одно из сознании уничтожено, победившему сознанию ждать
признания уже не от кого. В действительности философия кажимости упирается
Никакая человеческая реальность не могла бы возникнуть, если бы, по
предписанию Гегеля, можно сказать счастливому для его системы, не
обнаружилось с самого начала два рода сознания, одному из которых недостает
мужества отказаться от жизни и поэтому оно согласно признать другое
сознание, не будучи само им признано. Оно допускает, чтобы его рассматривали
как вещь. Сознание, ради сохранения животной жизни отказывающееся от
независимости, это сознание раба. Другое, получившее признание и
независимость, это сознание господина. Они различаются при их
столкновении, когда одно склоняется перед другим. На этой стадии дилемма
«быть свободными или умереть» сменяется дилеммой «убить или поработить».
Отголоски последней можно будет услышать и в дальнейшем ходе истории, так
что ее абсурд и тогда еще не будет преодолен окончательно.
Свобода господина тотальна по отношению прежде всего к рабу, поскольку
раб тотально признает ее, а затем и по отношению к природному миру,
поскольку раб своим трудом преображает его в предмет наслаждения своего
господина, потребляемый им в постоянном самоутверждении. Однако его
автономия не абсолютна. К его несчастью, господин признан в своей
автономности сознанием, которое сам он автономным не признает Следовательно,
он не может быть удовлетворен, и его автономия только негативна. Господство
это тупик. Поскольку господин никоим образом не может отказаться от
господства и стать рабом, вечная участь господ жить неудовлетворенными
или быть убитыми. Роль господина в истории сводится только к тому, чтобы
возрождать рабское сознание, единственное, которое действительно творит
историю. Раб воистину не дорожит своей участью, он хочет ее переменить.
Следовательно, он может воспитывать себя вопреки господину; то, что именуют
историей, является лишь чередой длительных усилий, предпринимаемых ради
обретения подлинной свободы. Уже посредством труда, путем преобразования
природного мира в мир технический раб освобождается
226
от той природы, которая предопределила его рабство, ибо он не смог
возвыситься над ней благодаря приятию смерти ‘. Пока смертная тоска,
испытанная в униженности всего его существа, не поднимет его на уровень
человеческой всеобщности, раб как бы не существует. Отныне он знает, что эта
всеобщность реальна; ему уже не остается ничего иного, как завоевывать ее в
длинном ряду сражений с природой и сражений с его господами. Следовательно,
история это история труда и бунта. Нет ничего удивительного в том, что
марксизм-ленинизм извлек из этой диалектики современный идеал
рабочего-солдата.
Оставим в стороне описание состояний рабского сознания (стоицизм,
скептицизм, несчастное сознание), которое можно встретить на последующих
страницах «Феноменологии духа». Но нельзя пренебречь следствиями иного
аспекта этой диалектики уподоблением отношений раб господин
отношениями ветхозаветного бога и человека. Комментатор Гегеля 2
замечает: если бы господин существовал реально, он был бы Богом. Сам Гегель
называет реального бога Господином мира. В своем описании несчастного
сознания он показывает, как раб-христианин, стремясь отрицать то, что его
угнетает, укрывается в потустороннем мире и вследствие этого ставит над
собой нового господина в лице Бога. Впрочем, Гегель отождествляет верховного
господина с абсолютной смертью. Борьба возобновляется, но уже на высшем
уровне между порабощенным человеком и жестоким богом Авраама. Решение
этого нового разрыва между вселенским богом и личностью будет дано Христом,
который примиряет в себе всеобщее и единичное. Но Христос в каком-то смысле
составляет часть земного мира. Его можно было увидеть, он жил, и он умер.
Следовательно, он только этап на пути ко всеобщему; он также принадлежит
диалектическому отрицанию. Нужно только признать в нем человекобога, чтобы
достигнуть высшего синтеза. Перепрыгивая через промежуточные этапы,
достаточно
