фетровой шляпе на голове, он
поднялся на эшафот. И когда священник, отец Флоринский, попытался поднести к
его губам распятие, осужденный, отвернувшись от Христа, бросил: «Я уже
сказал вам, что совершенно покончил с жизнью и приготовился к смерти».
Итак, здесь, в конце пути, пройденного нигилизмом, у самого. подножия
виселицы, возрождаются прежние ценности. Ониотражение
К оглавлению
250
, на сей раз историческое, той формулы, которую мы вывели, завершая
анализ мятежного духа: «Я бунтую, следовательно, мы существуем». Суть этих
ценностей в лишениях и одновременно в ослепительной уверенности. Именно
она предсмертным отблеском озарила лицо Доры Бриллиант при мысли о тех, кто
отдал жизнь во имя нерушимой дружбы; она толкнула Сазонова к самоубийству на
каторге в знак протеста против нарушения прав его собратьев; она снизошла и
до Нечаева, когда он ответил пощечиной жандармскому генералу, который
склонял его к доносу на товарищей. Наделенные этой уверенностью, террористы
утверждали братство людей и в то же время ставили себя над этим братством, в
последний раз в истории доказывая, что истинный бунт это источник
духовных ценностей.
Благодаря им девятьсот пятый год стал вершиной революционного порыва.
Затем начинается упадок. Церковь не состоит из одних мучеников, они лишь
скрепляют ее и служат ей оправданием. Вслед за ними приходят священники и
святоши. Последующие поколения революционеров уже не станут стремиться к
размену жизней. Будучи готовыми к смертельному риску, они постараются беречь
себя для служения революции. Иными словами, согласятся взять на себя всю
полноту виновности. Готовность к самоуничижению вот точнейшая
характеристика революционеров XX века, ставящих революцию и мирскую церковь
превыше самих себя. Каляев же, напротив, доказывает, что революция, будучи
необходимым средством, не является самодовлеющей целью. Тем самым он
возвышает, а не принижает человека. Именно Каляев и его собратья, как
русские, так и немецкие, противопоставили себя Гегелю ‘, сочтя всеобщее
признание необходимым лишь поначалу, а потом вовсе недостаточным. Показное
величие их не устраивало. Если бы Каляева признал весь мир, у него и тогда
оставались бы сомнения; ему важна была его собственная решимость, а не буря
аплодисментов, как раз и вселяющая сомнения во всякого настоящего человека.
Каляев сомневался до конца, но колебания не мешали ему действовать; именно в
этом он предстает перед нами как чистейшее воплощение бунта. Кто согласен
умереть, расплатиться жизнью за жизнь, тот каковы бы ни были отрицаемые
им идеи тем самым утверждает некую ценность, превосходящую его самого как
историческую личность. Каляев всю свою жизнь посвящает истории, но в миг
кончины он возвышается над нею. В каком-то смысле можно сказать, что он
предпочитает ей самого себя. Но что такое он сам личность, без колебаний
приносимая им в жертву, или ценность, которую он воплощает в себе
и наделяет жизнью? Ответ не оставляет сомнений: Каляев и его
собратья восторжествовали над нигилизмом.
Существует два рода людей. Одни убивают только раз и расплачиваются это
собственной жизнью Другие совершают тысячи преступлений и удостаиваются за
это почестей
251
Шигалевщина
Но торжество это мимолетно ведь оно совпадает с гибелью. Нигилизму
было суждено пережить тех, кто его преодолел. Политический цинизм продолжает
прокладывать себе победоносный путь в самой сердцевине партии эсеров, Азеф,
пославший Каляева на смерть, ведет двойную игру, выдавая революционеров
охранке и в то же время совершая покушения на министров и великих князей.
Его провокационная деятельность вдохновляется пресловутым лозунгом «Все
позволено» и отождествляет историю с абсолютной ценностью. Этот нигилизм,
уже успевший оказать влияние на индивидуалистический социализм, заражает и
так называемый «научный социализм», появившийся в России в 80-е годы.
Совокупному наследию Нечаева и Маркса суждено было породить тотальную
революцию XX века. В то время как индивидуальный терроризм преследовал
последних представителей «божественного права», терроризм государственный
готовился окончательно искоренить это право из общественной практики.
Техника захвата власти для осуществления этих конечных целей начинает
преобладать над попытками их идейного оправдания.
И в самом деле, именно у Ткачева *, товарища и духовного брата Нечаева,
Ленин заимствует концепцию захвата власти, которая кажется ему
«великолепной» и которую он резюмирует та; «строжайшая тайна, тщательный
отбор участников, воспитана профессиональных революционеров». Ткачев, под
конец жизни сошедший с ума, оказался посредником между нигилизмом и военным
социализмом. Он считал себя создателем русского якобинства, хотя перенял от
якобинцев только их тактику, полностью отрицая какие бы то ни было принципы
и добродетели. Будучи врагом искусства и морали, он в этой тактике стремился
лишь к примирению рационального с иррациональным. Его целью было достижение
равенства между людьми посредством захвата государственной власти. Тайная
организация, революционные ячейки, непререкаемый авторитет вождя во всех
этих терминах можно усмотреть если не фактическое зарождение, то хотя бы
прообраз «аппарата», которому было уготовано столь великое и действенное
будущее. Что же касается самих методов борьбы, то четко представление о них
дает замысел Ткачева, согласно которому все население России старше двадцати
пяти лет подлежит уничтожению ввиду его неспособности к восприятию новых
идей. Этот поистине гениальный замысел будет в значительной мере воплощен на
практике современной супердержавой, где принудительное образование детей
будет осуществляться терроризированными взрослым! Цезарианский социализм
осудит, разумеется, практику индивидуального терроризма, но лишь в той мере,
в какой она воскрешает ценности, несовместимые с владычеством исторического
разума
‘ Первая социал-демократическая группа, руководимая Плехановым, возник
в 1883 г
252
И в то же время возвратится к террору на уровне государства, оправдывая
его необходимостью построения обоготворенного человеческого общества.
Здесь завершается диалектический виток и бунт, оторванный от своих
истинных корней, подчинившийся истории и потому предавший человека,
стремится теперь поработить весь мир. Тогда начинается предсказанная в
«Бесах» эпоха шигалевщины, восхваляемая нигилистом Верховенским, защитником
права на бесчестье. Этот злосчастный и беспощадный ум’ избрал своим девизом
волю к власти, ибо только она дает возможность руководить историческим
процессом, не ища оправданий ни в чем, кроме самой себя. Свои идеи он
позаимствовал у «филантропа» Шигалева, для которого любовь к людям служит
оправданием их порабощения. Этот ярый поборник равенства 2 после
долгих размышлений пришел к безнадежному выводу, что возможна всего одна
общественная истина, да и она, в сущности, безнадежна. «Выходя из
безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом». Безграничная
свобода, то есть всеобъемлющее отрицание, может существовать и быть
оправданной лишь тогда, когда она ведет к созданию новых ценностей,
отождествляемых с благом всего человечества. Если же этот процесс
запаздывает, человечество может погибнуть в братоубийственной схватке.
Наикратчайший путь к этим новым скрижалям лежит через тотальную диктатуру.
«Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над
остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться
вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом
перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя,
впрочем, и будут работать». Это и будет царством философов, о котором
мечтали утописты, только философы эти ни во что не будут верить. Царство
наступило, но оно отрицает истинный бунт; это всего-навсего царство
«разумных Христов», если здесь уместно выражение, заимствованное у одного
ретивого поклонника Равашоля. «Папа вверху, с горечью говорит
Верховенский, мы кругом, а под нами шигалевщина».
Таким образом, здесь предвосхищены тоталитарные теократии XX века с их
государственным террором. Новые сеньоры и великие инквизиторы, использовав
бунт угнетенных, воцарились теперь над частью нашей истории. Их власть
жестока, но они, как романтический Сатана, оправдывают свою жестокость тем,
что эта власть не всякому по плечу. «Желание и страдание для нас, а для
рабов шигалевщина». В эту эпоху появляется новая и довольно отвратительная
порода подвижников. Их подвиг состоит в том, чтобы причинять страдания
другим; они становятся рабами собственного владычества. Чтобы человек
сделался богом, нужно, чтобы жертва унизилась до положения палача. Вот
почему судьба
1 «Он человека сочинит да с ним и живет»
2 «В крайних случаях клевета и убийство, а главное равенство»
253
жертвы и палача в равной степени безнадежна Ни рабство, ни владычество
отныне не тождественны счастью, владыки угрюмы, рабы унылы Сен-Жюст был
прав, говоря, что мучить народ это ужасное преступление Но как избежать
мучений для людей, если из них решено сделать богов? Подобно тому как
Кириллов, убивающий себя в надежде стать богом, соглашается, чтобы его
самоубийство было использовано для «заговора» Верховенского, так и
обожествивший себя человек выходит за пределы, в которых держал его бунт, и
неудержимо устремляется по грязному пути террора, с которого история так до
сих пор и не свернула.
254
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕРРОРИЗМ И ИРРАЦИОНАЛЬНЫЙ ТЕРРОР
Все перевороты Нового времени приводили к укреплению государства 1789
год влечет за собой Наполеона, 1848-йНаполеона III, 1917 иСталина,
итальянские волнения 20-х годов Муссолини, Веймарская республика
Гитлера И тем не менее, особенно после того как первая мировая война
разделалась с остатками «божественного права», устроители этих переворотов
со все большей и большей уверенностью провозглашали своей целью созидание
«града людей» и завоевание подлинной свободы Всякий раз залогом этих амбиций
было возрастающее могущество государства Было бы неверно утверждать, что
всего этого не могло не произойти Но вполне возможно рассмотреть, каким
образом оно произошло, и постараться извлечь из прошлого соответствующие
уроки
Наряду с незначительным количеством объяснений, которые не укладываются
в рамки настоящего исследования, непостижимое и ужасающее усиление
современного государства может рассматриваться как логическое следствие его
непомерных технических и философских амбиций, чуждых подлинному духу бунта,
но тем не менее породивших революционный дух нашего времени После того как с
идеей «града божьего» было покончено, пророческие мечты Маркса и смелые
провидения Гегеля или Ницше в конце концов привели к созданию нового типа
государства, рационального или иррационального, но в обоих случаях
террористического
Строго говоря, фашистские перевороты XX века не заслуживают названия
революций Им не хватало универсальных притязаний Разумеется, и Гитлер, и
Муссолини стремились к созданию империй, а идеологи национал-социализма
недвусмысленно высказывались о планах мирового господства Их отличие от
теоретиков классического революционного движения состояло в том, что они
избрали и обоготворили иррациональную часть нигилистического наследия,
отказавшись обожествить разум И тем самым отреклись от универсальных
притязаний Это не помешало Муссолини ссылаться на Гегеля, а Гитлеру
считать своим предшественником Ницше, но не подлежит сомнению, что они
воплотили в истории лишь некоторые из пророчеств немецкой идеологии И в этом
отношении они принадлежат истории бунта и нигилизма Они первые построили
государство, исходя из идеи, что ничто на свете не имеет смысла и что
история всего лишь слу чайное противоборство сил Последствия не замедлили
255
Начиная с 1914 года Муссолини прославлял «святую религии, анархии» и
провозглашал себя врагом всех разновидностей христианства. Что же касается
Гитлера, то его официальная «религия без колебаний совмещала в себе
обоготворенную судьбу с божествами Вальхаллы *. На самом же деле его
божествами были броские речи на митингах и овации по окончании этих речей.
До тех самых пор, пока ему сопутствовал успех, он выдавал себя за
боговдохновенную личность. А накануне разгрома заявил, что был предан своим
собственным народом. В промежутке между двумя этими крайностями ничто не
свидетельствовало о том, что он готов признать себя виновным в нарушении
каких бы то ни был высших принципов. Эрнст Югнер *, единственный человек
высокой культуры, придавший нацизму видимость философии, использовал в своих
писаниях все те же нигилистические формулы «Лучший ответ на предательство
жизни духом это предательство духа духом, и одна из величайших и
мучительнейших радостей нашего времени состоит в том, чтобы участвовать в
этой разрушительной работе».
Люди действия, пребывающие в безверии, никогда не доверял ; ничему,
кроме действия. Неразрешимый парадокс Гитлера в то и состоял, что он хотел
основать стабильный порядок на основ. беспрестанного действия и отрицания.
Раушнинг * был прав, когдга в своей «Нигилистической революции» писал, что
гитлеровски» переворот был чистейшим воплощением динамизма. В Германии. до
самых основ потрясенной беспрецедентной войной, разгромом ‘; экономическим
кризисом, ни
