распоряжении нет

иных средств, кроме несправедливости. Доктрина окончательно отождествляется

с пророчеством. Ради грядущей справедливости она узаконивает

несправедливость на протяжении всей истории, превращаясь в ту самую

мистификацию, которую сам Ленин ненавидел сильнее, чем кто бы то ни было.

Суля людям чудеса, доктрина вынуждает их смириться с несправедливостью.

преступлением и ложью. Все больше продукции, все больше власти,

беспрестанный труд, бесконечные страдания, перманентная война и вот

наконец настает момент, когда всеобщее рабство в тотальной империи чудесным

образом превращается в собственную противоположность: свободный отдых во

всемирной республике. Псевдореволюционная мистификация обрела теперь свое

кредо: необходимо задушить всякую свободу, чтобы построить империю, а

империя эта в один прекрасный день превратится в свободу. Путь к единству

пролегает через тотальность *.

299

Тотальность и судилища

Тотальность, в сущности, есть не что иное, как извечное стремление к

единству, свойственное как верующим, так и бунтарям, но свершающееся сейчас

на обезбоженной земле. Отречение от всех ценностей в таком случае

равнозначно отречению от бунта ради Империи и рабства. Критика формальных

ценностей не может Я тогда не коснуться идеи свободы. Признав невозможность

зарождения в недрах бунта свободной личности, о которой мечтали романтики,

мы должны признать, что и сама свобода оказывается включенной в исторический

процесс. Она становится свободой в борьбе, которая требует для своего бытия

действия. Отождествляемая с поступательным ходом истории, она может

воспользоваться своими плодами только с завершением истории, во вселенском

Граде. А до тех пор каждая ее победа будет спорной и, следовательно,

бессмысленной. Немецкий народ освободился от угнетавших его союзных держав

лишь ценой свободы каждого немца. Отдельные личности при тоталитарное режиме

порабощены, хотя человеческий коллектив можно считал свободным. В конце

концов, когда Империя освободит весь род человеческий, свобода будет царить

над стадом рабов, которые по меньшей мере, будут освобождены от Бога, да и

вообще от всего трансцендентного. Именно здесь проясняется пресловутое

диалектическое чудо, переход количества в качество: всеобщее рабство

выступает отныне под именем свободы. Но превращена это, как и во всех

примерах, приводимых Гегелем и Марксов ни в коей мере не является

объективным, это всего лини субъективная подмена названий. Чудес не бывает.

Если единственная надежда нигилизма заключается в том, что миллионы рабов в

один прекрасный день превратятся в навеки свободное человечество, то историю

следует считать просто-напросто несбыточным сном. Историческая мысль должна

была освободить человека от покорности Богу, но это освобождение требует от

него абсолютного подчинения становлению. И человеку приходится тогда

прибегать к авторитету партии, как раньше он прибегал к алтарю. Вот почему

эпоха, заносчиво именующая себя самой мятежной, предлагает на выбор тот или

другой конформизм. Подлинной страстью XX века является рабство.

Но тотальную свободу завоевать ничуть не легче, чем свободу личную.

Чтобы обеспечить власть человека над миром, нужно отсечь от мира и от

человека все, что неподвластно Империи, все, что несовместимо с царством

количества: это предприятие безгранично во всех трех измерениях истории в

пространстве, во времени и в людях. Империя это война, мракобесие и

тирания, отчаянно клянущиеся, что когда-нибудь они превратятся в братство,

истину и свободу: к этому их принуждает логика собственных постулатов. В

сегодняшней России, даже в самом ее коммунизме, существует, без сомнения,

истина, отрицающая сталинскую идеологию. Но у этой идеологии есть своя

логика

К оглавлению

300

которую необходимо вычленить и выставить на всеобщее обозрение, дабы

революционный дух избежал окончательного вырождения.

Циничная интервенция западных армий против советской революции показала

советским революционерам, помимо всего прочего, что война и национализм

столь же реальны, как и классовая борьба. Лишенная международной

пролетарской поддержки, которая должна была бы возникнуть сама собой,

внутренняя революция может считаться жизнеспособной только при условии

создания некоего международного порядка. Исходя из этого, следует признать,

что построение вселенского Града возможно только при двух условиях. Либо

осуществление почти одновременных революций во всех крупных странах мира,

либо ликвидация военным путем буржуазных наций; либо перманентная революция,

либо постоянная война. Как известно, первая точка зрения едва не

восторжествовала. Революционные движения в Германии, Италии и Франции

ознаменовали высочайший взлет революционных надежд. Но подавление этих

революций и вытекающее отсюда укрепление капиталистических режимов сделало

войну реальностью революции. И тогда философия просвещения обернулась в

Европе буднями затемнения. Вселенский Град, который предполагалось заложить

путем стихийного восстания угнетенных, в силу логики истории и революционной

доктрины был мало-помалу перекрыт Империей, навязанной посредством силы.

Энгельс, поддержанный Марксом, хладнокровно воспринял эту перспективу в

своем ответе на «Воззвание к славянам» Бакунина: «Ближайшая мировая война

сметет с лица земли не только реакционные классы и династии, но и целые

реакционные нации. Это тоже составляет часть прогресса». Такой прогресс, по

мысли Энгельса, должен был уничтожить царскую Россию. Сегодня русский народ

перевернул направление прогресса. Война, как холодная, так и горячая,

состоит на службе у всемирной Империи. Но став империей, революция заходит в

тупик. Не отрекшись от своих ложных принципов, ради возврата к истокам

бунта, она будет означать только поддержание власти тотальной диктатуры над

сотнями миллионов людей на протяжении многих поколений, вплоть до

самопроизвольного распада капитализма или если она захочет ускорить

создание Града людей до атомной войны, к которой она вообще-то не

стремится и после которой любой город если он вообще уцелеет

«воссияет» только среди развалин. Согласно законам той самой истории,

которую она так опрометчиво обоготворила, мировая революция обречена полиции

или бомбе. И тем самым поставлена перед дополнительным противоречием.

Принесение в жертву морали и добродетели, принятие всех средств, которые она

постоянно оправдывала преследуемой ею Целью, могут быть приемлемы, строго

говоря, лишь при том условии, что вероятность достижения цели достаточно

велика. Вооруженный мир, сохраняющий диктатуру до бесконечности,

301

означает бесконечное отрицание такой цели. Тем более что опасность

войны делает эту цель почти недостижимой. Расширение мировой Империи в

пространстве является одним из неизбежных условий революции XX века. Но эта

неизбежность ставит ее перед второй дилеммой: обрести новые принципы или

отречься от справедливости и мира, к окончательному воцарению которых она

стремилась.

Не успев подчинить себе пространство. Империя с той же неотвратимостью

берется за покорение времени. Отрицая любую стабильную истину, она доходит

до отрицания самой низшей формы, в которую облекается истина, до отрицания

истории. Она переносит пока что невозможную во всемирном масштаб революцию в

прошлое, которое она силится уничтожит! И в этом, разумеется, есть своя

логика. Всякая связь между человеческим прошлым и будущим, не являющаяся

чисто экономической, предполагает некую константу, которая, в свою очередь,

может напомнить о человеческой натуре. Подспудна связь, которую Маркс,

будучи культурным человеком, находи между различными цивилизациями, грозила

вырваться за пределы его построений и выявить естественные формы

преемственности перекрывающие преемственность экономическую. Русский

коммунизм был мало-помалу вынужден разрушить все мосты между прошлым и

будущим, разорвать непрерывный процесс становления. Отрицание

гениев-еретиков (а почти все они еретики) неприятие вклада цивилизации,

искусства в той мере, в какой о неподвластен истории, разрыв с живыми

традициями все это привело к тому, что марксизм понемногу стал замыкаться

во все более и более узких рамках. Теперь он уже не только отрицал или

замалчивал все то, что во всемирной истории было несовместимо с его учением,

не только отвергал достижения современно’ науки. Ему предстояло теперь

перелицевать историю, даже саму! недавнюю, хорошо известную, и прежде всего

историю партии, и революции. Из года в год, а порой из месяца в месяц

«Правда сама себя исправляет, фальсифицированные издания официально истории

следуют одно за другим, Ленин подвергается цензур! Маркс не издается. При

таком положении дел было б’ несправедливым сравнение даже с религиозным

обскурантизмом. Церковь никогда не доходила до утверждений, будто господ

проявился сначала в двух лицах, потом в четырех или трех, а потом снова в

двух. Ускорение, свойственное нашему времен! затрагивает и процесс

фабрикации истины, которая при подобном ритме превращается в чистую иллюзию.

Подобно ткачам и народной сказки, ткавшим из пустоты наряд для короля, тысяч

людей, выбравших для себя довольно странную профессии: каждый день

переделывают призрачную, не успевающую дожить до вечера историю, ожидая, что

вот-вот прозвенит спокойный детский голосок, объявляющий, что король-то

голый. Этот голос бунта подтвердит тогда то, что уже сейчас может увидеть

всяки? что революция, обреченная ради выживания либо отрицать свое

302

всемирное призвание, либо отречься от самой себя, чтобы стать

всемирной, покоится на ложных принципах.

А пока эти принципы продолжают править миллионами людей, Имперская

мечта, облеченная в реальности времени и пространства, утоляет свою

ненасытную жажду соками живой человеческой личности. Личности враждебны

Империи не просто как индивиды иначе хватило бы вполне традиционного

террора. Личность враждебна ей в той мере, в какой человеческая натура не

могла до сих пор жить одной только историей и всегда от нее так или иначе

ускользала. Империя предполагает отрицание и уверенность уверенность в

бесконечной податливости человека и отрицание человеческой природы. Техника

пропаганды служит тому, чтобы определить меру этой податливости и

постараться свести рефлексию человека к его условным рефлексам. Она

побуждает его сначала заключить пакт с тем, кто в течение долгих лет

считался смертельным врагом. А затем она позволяет преобразовать полученный

таким образом психологический эффект и заново выдрессировать целый народ,

настроив его против этого врага. Хотя опыты еще не окончены, их принципы

вполне поддаются осмыслению. Если человеческая природа это фикция,

податливость человека и впрямь безгранична. Политический реализм, достигший

этой ступени, это уже разнузданный романтизм романтизм эффективности.

Этим объясняется тот факт, что русский марксизм в общем и целом

отвергает мир иррационального, хотя очень неплохо умеет им пользоваться.

Иррациональное может служить Империи, а может ее и подорвать. Оно не

поддается расчету, а в Империи все должно быть рассчитано. Человек всего

лишь игрушка внешних сил, которыми можно рационально управлять Иные

безрассудные марксисты пытались, например, примирить свою доктрину с

теориями Фрейда. Это было немедленно поставлено им в вину. Фрейд

еретический и «мелкобуржуазный» мыслитель, он вытащил на свет

бессознательное, признав за ним, по меньшей мере, такую же реальность, как

за «Сверх-Я» или социальным «Я». Ведь отсюда недалеко и до того, чтобы

признать за бессознательным определяющую роль в человеческой натуре,

противопоставив ее историческому «Я». А человек должен сводиться к своему

общественному и рациональному «Я», которое поддается расчетам. Стало быть,

необходимо закабалить не только человеческую жизнь, но и то глубоко

иррациональное, глубоко личностное событие, в ожидании которого человек

проводит всю свою жизнь. В своем судорожном порыве к конечному царству

Империя тщится пресуществить в себе даже смерть.

Можно поработить живого человека, низвести его до исторического уровня

вещи. Но, предпочитая смерть рабству, он утверждает свою человеческую

природу, неподвластную царству вещей. Вот почему обвиняемого судят и казнят

прилюдно только тогда, когда он соглашается признать, что его смерть

справедлива и сообразна с Империей вещей. Нужно либо умереть

303

обесчещенным, либо просто перестать бытькак в жизни, Так. и в смерти.

В последнем случае люди не умирают, а исчезают Сходным образом, если

приговоренный несет наказание, оно безмолвно вопиет к небесам и тем самым

вносит разлад в тотальность. Но приговоренного не наказывают, а только

перемещаю! в пределах этой тотальности, этой имперской махины. Он

превращается в винтик производственного механизма, винтик столь для

последнего необходимый, что в дальнейшем считается, будто человек стал им не

по своей вине, а повинен в том, что в нем нуждается этот механизм. Русская

система концентрационных лагерей и впрямь осуществила диалектический переход

от правления лицами к управлению вещами, спутав при этом личность с вещью.

Даже враг должен участвовать в общем деле. И вне Империи нет спасения.

Империя есть или будет царством дружбы. Но дружбы между вещами, ибо друга

нельзя предпочесть Империи Дружба между личностями является лучшего

определения не подобрать особым видом сплоченности до самой смерти перед

лицом всего