— по самой своей природе консервативно, статично, нетерпимо к изменениям и противится им. На какие изменения оно бы ни пускалось, они всегда являются результатом давления извне, давления, достаточно сильного, чтобы — мирно или иначе, в целом «иначе», т.е. путём революции – убедить правящие силы утвердить изменения. Более того, исконный консерватизм правительства, авторитета любого толка, неизбежно становится реакционным. По двум причинам: во-первых, потому что в природе правительства не только хранить силу, которой оно обладает, но и увеличивать, расширять и увековечивать её, как в национальных, так и в интернациональных рамках. Чем сильнее становится правительство, чем больше государство и его сила, тем менее оно может терпеть подобного авторитета или политической силы рядом с собой. Психология правительства требует, чтобы его влияние и престиж постоянно росли, как дома, так и за рубежом, и оно использует для этого каждую возможность. Эта тенденция мотивирована финансовыми и материальными интересами, стоящими за правительством, которые оно представляет и обслуживает. Фундаментальный raison d’etre каждого правительства, на который, что показательно, закрывали глаза историки прошлого, стал слишком очевидным, чтобы его игнорировать, даже для профессоров.
Другим фактором, который заставляет правительства становиться всё более консервативными и реакционными — это их исконное недоверие к индивиду и страх перед индивидуальностью. Наш политический и социальный порядок не может допустить терпимости к индивидуальности и его постоянному стремлению к новшествам. Следовательно, государство угнетает, преследует, карает и даже разрушает индивида жизни в порядке «само-обороны». Ему помогают в этом учреждения, предназначенные для сохранения существующего порядка. Оно прибегает ко всякой форме насилия и силы, а его успехи поддерживаются «моральным возмущением» большинства против еретиков, инакомыслящих и политических бунтарей – большинство, веками воспитываемое в почтении к государству, натренированное в дисциплине и подчинении, подчиняющееся страху перед авторитетом дома, в школе, в церкви и в прессе.
Сильнейшая защита авторитета — в однообразии; малейшее отклонение от него — уже великое преступление. Всеобщая механизация современной жизни повысила однообразие в тысячи раз. Оно вездесуще, в привычках, вкусах, одежде, мыслях и идеях. Его самый концентрированный мрак — в «общественном мнении». Лишь у немногих достаточно смелости восстать против него. Тот, кто отказывается признать его вдруг называется «неудобным», «другим» и отклеветывается как мешающий элемент в удобной стагнации современной жизни.
Возможно, даже больше, чем организованный авторитет, угнетают индивида общественное однообразие и одинаковость. Все его «уникальность», «отдельность» и «отличие» делают его чужаком, не только в его родном городе, но даже в его доме. И зачастую больше, чем иностранца, который в целом больше приспособлен.
В истинном смысле слова, чья-то родина с её фоном из традиций, детскими впечатлениями, реминисценциями и другими милыми сердцу вещами, недостаточна для того, чтобы заставить чувствительного человека чувствовать себя как дома. Определённая атмосфера «принадлежности», сознание «одним» с людьми и окружением, более сущностно для ощущения дома. То же относится и к отношениям с семьёй, близкому кругу знакомых, равно как и к более широкой сфере жизни и деятельности, которая обычно называется чьей-то страной. Индивид, чьё видение охватывает весь мир, часто нигде не чувствует себя столь стеснённым и лишённым контакта с окружением, как в на родине.
В довоенное время индивид мог, в худой конец, избежать национальной и семейной тоски. Целый мир был открыт его стремлениям и целям. Теперь мир стал тюрьмой, а жизнь — постоянным одиночным заключением. В особенности это стало правдой с появлением диктатуры, правой и левой.
Фридрих Ницше называл государство хладнокровным чудищем. Как мы могли бы называть чудище, таящееся за нарядом современной диктатуры? Не то, чтобы правительство когда-либо особенно давало индивиду жить своей жизнью, но чемпионы нового государственной идеологии не позволяют даже этого. «Индивид — это ничто», говорят они. «Всё, что важно — это коллектив». Ничто меньшее, чем полнейшая капитуляция индивида, не удовлетворит ненасытный аппетит нового божества. Достаточно странно, но самые шумные адвокаты этого нового песнопения обнаруживаются среди британской и американской интеллигенции. Вот сейчас они вооружены «диктатурой пролетариата». Только в теории, разумеется. На практике, они всё же предпочитают немного свобод в своих собственных странах. Они едут в Россию с коротким визитом или как торговцы «революцией», но дома они чувствуют себя более надёжно и комфортно.
Возможно, что это не только недостаток смелости, который удерживает этих добрых британцев и американцев в их странах скорее, чем в светлом будущем. Подсознательно тут, возможно, проскакивает чувство, что индивидуальность остаётся наиболее фундаментальным фактом в человеческом сообществе, угнетённая и преследуемая, но никогда не побеждённая, а когда-нибудь — и победитель.
«Человеческий гений», что всего лишь ещё одно имя для личности и индивидуальности, пробивает себе дорогу сквозь пещеры догм, сквозь толстые стены традиции и привычки, сметая все табу, оставляя авторитет ни с чем, сталкиваясь с насмешками и препонами — чтобы быть названным грядущими поколениями пророком и мучеником. Но для «человеческого гения», этой естественной, постоянной черты индивидуальности, мы всё ещё бродим по первобытным лесам…
Пётр Кропоткин показал, какие замечательные результаты были достигнуты этой уникальной силой человеческой индивидуальности, если она усиливалась сотрудничеством с другими индивидуальностями. Односторонняя и совершенно неадекватная теория Дарвина о борьбе за существование получила биологическое и социологическое дополнение от анархистского учёного и мыслителя. В своём глубоком труде «Взаимопомощь» Кропоткин показывает, что и в царстве животных, и в человеческом обществе кооперация — противопоставленная междоусобице и борьбе — работала на выживание и эволюцию вида. Он показал, что лишь взаимная помощь и добровольная кооперация — а не всемогущее, разрушающее всё государство — могут создать основу для свободного индивида и жизни в сообществе.
В настоящий момент индивид является пешкой для приверженцев диктатуры и столь же одержимых приверженцев «безоглядного индивидуализма». Алиби первых — это стремление к новым целям. Последние же даже и не притязают на что-то новое. В подтверждение этому «безоглядный индивидуализм» ничему не научился и ничего не забыл. Под его предводительством всё ещё продолжается жестокая борьба за физическое выживание. Каким бы странным это ни показалось, и каким бы глубоко абсурдным это ни было, борьба за физическое выживание весело продолжается, хотя необходимость в ней давно пропала. В самом деле, борьба ведётся отчасти потому, что необходимости в ней нет. Не доказывает ли это так называемое перепроизводство? Не является ли мировой кризис ясно демонстрацией того, что борьба за выживание продолжается благодаря слепоте «безоглядного индивидуализма», грозящего уничтожить самого себя?
Одной из безумных характеристик этой борьбы является полнейшее отрицание отношения производителя к вещам, им производимым. Простой рабочий не имеет внутренней точки соприкосновения с промышленностью, в которой он занят, он чужой в процессе производства, в котором он является механической частью. Как и всякая другая шестерёнка машины, его можно заменить в любое время такими же де-персонализированными человеческими существами.
У интеллектуального пролетария, хотя он и считает себя ошибочно свободным агентом, дела едва ли лучше. У него тоже есть лишь маленький выбор в его отдельной области, как у его брата, работающего руками. Материальные вопросы и желание большего социального престижа обычно являются решающими факторами при выборе интеллектуальной профессии. Добавьте к этому стремление следовать семейной традиции и становиться врачами, адвокатами, учителями, инженерами и т.д. Монотонность требует меньше усилий и индивидуальности. Следовательно, почти всякий находится не на своём месте при современном положении вещей. Массы развиваются медленно отчасти потому, что умы их затемнились умерщвляющей рутиной работы и потому, что вынуждены выживать. Это сливается с возросшей силой политической фабрики сегодняшнего дня. В её структурах нет места свободному выбору независимой мысли и дела.
Интересы государства и интересы индивида различаются фундаментально и антагонистичны друг другу. Государство и политические и экономические институты, которые оно поддерживает, могут существовать лишь формируя индивида по своим собственным нуждам; уча его уважать «закон и порядок», уча его послушанию, подчинению и неприкословной вере в мудрость и справедливость правительства; кроме того, лояльной службе и полному самопожертвованию, когда государство это приказывает, как на войне. Государство ставит себя и свои интересы даже выше притязаний религии и Бога. Оно преследует религиозные или аргументы совести в пользу индивидуальности, т.к. Без свободы нет индивидуальности, а свобода — наибольшая опасность для авторитета.
Борьба индивида против этих возмутительных нападок тем более трудна — слишком опасна она для жизни и сохранности — т.к. это не правда и не неправда, что служит критерием для его сопротивления. Это не годность и не польза его мыслей и действий, которая поднимает против него силы государства и «общественного мнения». Преследование новатора и протестующего всегда вдохновлялось страхом организованного авторитета, испуганного сомнениями в своей непогрешимости и подрыва своей власти.
Истинное освобождение человека, индивидуальное и коллективное, заключается в эмансипации от авторитета и веры в него. Человеческая эволюция была борьбой в этом направлении и ради этой цели. Не изобретения и не механизмы создали это движение. Способность путешествовать на скорости 100 миль в час — не доказательство цивилизованности. Истинная цивилизация измеряется индивидом, единицей всей общественной жизни; его индивидуальностью и границами, в которых она свободна расширяться без препятствий со стороны внешнего и принудительного авторитета.
Говоря социально, критерий цивилизации и культуры есть уровень свободы и экономических возможностей, которыми пользуется индивид; общественного и интернационального единства и кооперации не ограниченной человеческими законами и иными искусственными помехами; отсутствием привилегированных каст и реальностью свободы и человеческого достоинства; короче, истинной эмансипацией индивида.
Политический абсолютизм был упразднён потому, что люди поняли со временем, что абсолютная власть зла и разрушительна. Но это же утверждение верно касательно всей власти, будь то власть привилегий, денег, священника, политика или так называемой демократии. В её влиянии на индивида не играет роли, каков частный характер принуждения — будь она чёрная, как фашизм, коричневая, как нацизм или красная, как большевизм. Это власть, которая коррумпирует и унижает и хозяина, и раба, и нет различия владеет ли властью автократ, парламент или советы. Более вредная, чем власть диктатора, власть класса; самая ужасная — тирания большинства.
Долгий исторический процесс научил человека, что разделение и распри означают смерть, и что единство и сотрудничество способствуют его целям, приумножают его силу и увеличивают его благосостояние. Дух правительства всегда работал против общественного применения этого жизненного урока, за исключением моментов, когда он служил государству и его собственным частным интересам. Это анти-прогрессивный и анти-социальный дух государства и привилегированных каст за ним ответственен за жестокую борьбу человека против человека. Индивид и всё больше группы индивидов начинают видеть под поверхностью устоявшегося порядка вещей. Они более не ослеплены ни сиянием и блеском государственной идеи, ни «благами безоглядного индивидуализма». Человек тянется к более широким рамкам человеческих отношений, которые могут быть созданы лишь свободой. Ибо истинная свобода
