чудовищная натяжка), а философ, тем не менее обличение буржуазных ценностей и бюрократических учреждений, религии и идеологии, призыв к бедным восстать и «осуществить захват», мысль о том, что пролетариям нечего надеяться на филантропию со стороны богачей, призыв к людям осознать свои реальные, а не мифологизированные интересы и отстаивать их в реальной жизни, глубокая антииерархичность, антиэтатизм и антиэлитарность взглядов Штирнера – все это, выходя за узкие рамки какого-то определенного класса, страны и эпохи и имея смысл прежде всего как голос осознавший себя пробудившейся личности, заявившей о своих священных правах, – все это скорее на руку именно трудовым классам населения, а отнюдь не буржуа, чиновникам или аристократии. М.Адлер совершенно справедливо писал о Штирнере: «поразительно, как некоторые критики, введенные в заблуждение индивидуалистическими понятиями, хотели сделать из него апологета буржуазной конкуренции. В подобной классификации по чисто внешнему признаку Штирнер невыносимо опошлен. Вся его книга наполнена пламенными обращениями к современникам, в особенности к рабочим, призывами к революционизированию сознания» (413; 492-493). Даже такие правоверные марксисты, как Г.В.Плеханов и (независимо от него) Ф.Меринг вынуждены были признать, что: «Штирнер на свой лад проповедует классовую борьбу» (413; 396).
Сколь ни скромное место уделяет Макс Штирнер собственно социальным, экономическим и политическим вопросам, но все же он высказывает все основные анархические идеи: отрицание авторитетов и опеки над личностью, критика связи (и тождества) власти и собственности и мысль о том, что падение государства и падение эксплуатации возможно лишь как одновременный акт, мысль о свободной общественности («союзе эгоистов»), критика религии в любых ее формах, беспощадная критика государства, права, государственной системы воспитания, цензуры, частной собственности, буржуазного либерализма, моногамной семьи, наконец, отрицание казарменного, государственного социализма. Все эти идеи присутствуют в книге Штирнера. Содержится в ней даже общая «программа» будущего переворота: сначала неимущие, «чернь» проводят «самооценку», осознают свои интересы и возможности, отказываются служить своим «господам» и верить в «святое», берут явочным порядком свои права, – отрицая цензуру, нарушая законы государства, объявляя забастовку, захватывая имущество богачей, а затем – на основе «взаимной платы», договариваются друг с другом и образуют «союз эгоистов»; приходят от внутреннего духовного «восстания», через «внешнюю» «революцию» и борьбу – к союзу, к ассоциации (см.например, 413; 258-260 и в других местах его труда).
Не ограничиваясь изложением общих принципов и абстрактным отрицанием, Штирнер на страницах «Единственного и его собственности» дает конкретную и беспощадную критику государства, как учреждения, враждебного личности и исключающего ее. Приведем лишь несколько высказываний Штирнера на сей счет, отличающихся особенной глубиной, силой и выразительностью: «Деятельность государства заключается в насилии; свое насилие оно называет «правом», насилие же каждой личности – «преступлением»» (413; 184). «Таким образом, самостоятельное бытие государства утверждает мою несамостоятельность; его «самобытность», его организм требуют, чтобы моя натура не развивалась свободно, а перекраивалась по его мерке. Для того, чтобы оно могло самобытно развиваться, оно подрезает меня ножницами «культуры», оно дает мне воспитание и образование, соответствующее лишь его целям, а не моим, и оно поучает меня, например, уважать законы, воздерживаться от покушения на государственную (то есть частную) собственность, почитать божественную и земную верховность и т.д.» (413; 211). «Ничего так не боится государство, как моей самооценки и ничего оно так не старается предотвратить, как всякую представляющуюся мне возможность самооценивания. Я – смертельный враг государства, у которого только одна альтернатива: оно или я» (413; 244).
Штирнер отлично видел как связь государства с буржуазией, связь рабства личности и рабства труда, так и то, что могильщиком государства и буржуазии может выступить рабочий класс. Государство «отрывает людей друг от друга, чтобы стать между ними как «дух». С рабочими, требующими повышения платы государство обращается, как с преступниками, как только они хотят насильно добиться повышения… Что же делать рабочим? Опираться на самих себя и не спрашивать государство?» (413; 243-244). Развенчивая государственнические иллюзии «политических либералов» и социалистов-государственников, в другом месте книги Штирнер отвечает на данный вопрос. И эти его слова полностью опровергают все обвинения, предъявляемые Штирнеру, в мизантропии, созерцательности или «мелкобуржуазности»: «Но рабочий класс остается силой, враждебной государству, этому государству имущих, этому «буржуазному королевству»… Принцип рабочего класса – труд не ценится, его грабят, это – военная добыча имущих, его врагов. Рабочие имеют огромную силу в своих руках, и если бы они ее почувствовали и воспользовались ею, то ничто не могло бы устоять против них; стоило бы им только приостановить работу и все выработанное ими считать своим, пользуясь им для себя… Государство покоится на рабстве труда. Когда труд сделается свободным, государство будет сокрушено» (413; 108-109).
Помимо блестящей и смелой критики государства – буржуазного и «социалистического», демократического и монархического, следует еще указать на критику Штирнером партийности. Партия, по его мнению, представляет собой маленькое «государство в государстве»; она вся пронизана духом авторитета и сакральности, подчинена жесткой дисциплине, имеет свой «символ веры» и борется за власть. Естественно, личность в ней всегда отчуждена. Поэтому «Единственный», хотя и может примыкать к партии, пока его цель совпадает с ее целью, но он должен оставаться глубоко беспартийным и покидать партию, когда она начнет подавлять его, или их цели разойдутся (см.413; 223-225). Штирнер ищет способы и формы для того, чтобы объединить людей на иных, неотчужденных, не авторитарных принципах: «Я найду достаточно людей, которые соединятся со мной, не став под мои знамена» (413; 224).
Чрезвычайно высоко оценивая рассмотрение Штирнером проблемы взаимоотношений личности и общества, мы все же должны и здесь указать на некоторые глубокие противоречия во взглядах немецкого мыслителя. Главное из них – наличие в высказываниях Штирнера совершенно различных идей: то апология одной сильной личности (что позволяло трактовать его в ницшеанском духе – см., например, работы П.И.Новгородцева, Н.А.Бердяева и С.Л.Франка), то констатация гоббсовской «войны всех против всех» как естественного состояния общества (при желании это можно интерпретировать и как апологию буржуазной конкуренции (марксова трактовка), и как обоснование тирании (К.Фишер, Л.Фаббри), то симпатии Штирнера к пролетариям и изложенная выше «программа» духовно-социально-политического переворота, наконец, гармония «союза эгоистов». И это противоречие можно разрешить, если согласиться с анархистом Л.Фаббри: «единственный может быть свободен среди массы рабов только в том случае, если он – тиран» (413; 439).
Личное освобождение неизбежно связано с освобождением общественным. Штирнер же высказывается на этот счет неопределенно. Ясного осознания того факта, что рабство окружающих людей исключает свободу «Единственного» (если он не хочет и не может быть тираном), у него не было, как не было и однозначно выраженного стремления к господству и насилию над другими личностями. Указанное противоречие в штирнеровском учении вызвано отчасти его метафизически абсолютизированным противопоставлением личности и общества, отчасти же его «философией жизни» с апологией силы и борьбы. Штирнер полемически восклицая, что «свобода народа – не моя свобода», а есть власть народа – надо «мной», заблуждался, и М.А.Бакунин убедительно показал, что, напротив, свобода личности невозможна без свободы других, без свободы народа, без свободы человечества.
Теперь попробуем разобраться: что же такое «союз эгоистов», «общение», «ассоциация», проповедуемые Штирнером и противопоставляемые им «обществу» и «государству». Макс Штирнер так определяет различия между «союзом» и «обществом»: «В союз ты вносишь всю свою мощь, свое состояние, и ты проявляешь свою ценность, в обществе же утилизируют твою рабочую силу. В союзе ты живешь эгоистично; в обществе «по-человечески», то есть религиозно, как «член тела господина твоего». Обществу ты обязан служить всем, что имеешь, ты его должник, ты одержим «социальным долгом»; союзом же ты пользуешься, и если ты, не зная ни долга, ни верности перед ним, увидишь, что не сможешь извлечь из него дальнейшей пользы, то ты выйдешь из него. Если общество – нечто большее, чем ты, то оно стоит над тобой; союз же только твое орудие или твой меч, которым ты обостряешь свою естественную силу и увеличиваешь ее. Союз существует для тебя и благодаря тебе, общество же, наоборот, существует и без тебя, а тобою оно пользуется для себя» (413; 301).
По мнению Штирнера, люди «сами придут к тому убеждению, что для того, чтобы лучше всего сохранить свое благо, нужно объединиться, то есть «пожертвовать частью своей свободы», но не ради блага всех, а ради собственного блага» (413; 297). Однако, подчеркивает немецкий анархист, если в «союзе» личность жертвует частью своей свободы, то «общество» и государство требуют от нее пожертвовать своей особенностью, своим своеобразием: «Глубокая разница в том, ограничивается ли обществом моя свобода или моя собственность. В первом случае это – ассоциация, соглашение, союз, но если общество угрожает гибелью моей особенности, оно – власть для себя, власть надо мною, нечто недосягаемое для меня … конечно, союз представляет большую свободу – что, конечно, можно рассматривать как «новую свободу» – ибо благодаря ему исчезнет свойственное государству и обществу принуждение, но в нем будет еще достаточно несвободы и принуждения… Государство – враг и убийца особенности, союз же – оружие и сотрудник ее» (413; 295-296).
По Штирнеру, «союз» возникает, когда гибнет «общество», а «общество» возникает, когда «союз» отчуждается, застывает и вырождается: «Конечно, и из союза может возникнуть общество, но только так, как из мысли рождается навязчивая идея: это происходит тогда, когда мысль лишается энергии мышления, этого беспрерывного уничтожения всех застывших мыслей. Если союз выкристаллизовался в общество, то он перестал быть ассоциацией, ибо ассоциация есть беспрерывное соединение; он остановился в своем течении, выродился в нечто окаменелое, он мертв, как союз, труп союза или ассоциации, то есть он – общество, община» (413; 294). Наконец, принципиальную противоположность между «союзом» и «обществом» Штирнер иллюстрирует на следующем примере: «Разница только та, что тогда, действительно единичные личности будут соединяться одна с другой, в то время как раньше они были связаны друг с другом разными оковами. До совершеннолетия сына связывают с отцом семейные узы, а после него они могут сходиться друг с другом самостоятельно; до него они принадлежали к семейству (были «членами семьи»), а после него они соединяются как эгоисты: сыновность и отечество остаются, но ни сын, ни отец уже не связаны ими» (413; 128-129).
Приведенных высказываний достаточно, чтобы понять – что Штирнер понимал под «союзом» и что – под «обществом». «Общество» – образование механическое, отчужденное, застывшее, мертвое, деспотическое. Оно связывает людей, угнетает их, оно – несвободное, доличностное образование: или бывшее до личности и навязанное ей извне, или выродившееся из союза в нечто самодостаточное и неизменное. «Общение», «союз эгоистов», «ассоциация» – напротив, есть образование живое, динамичное, добровольное, созданное и непрерывно обновляемое личностями, свободными в выходе из этого