войной всех против всех. Бедняки только тогда сделаются свободными и собственниками, когда они восстанут, поднимутся. Сколько бы им ни дарили, они захотят большего, ибо они хотят, чтобы наконец им ничего не дарили. Спросите вы, что же будет, когда неимущие воспрянут? Какое произойдет тогда соглашение? Это то же самое, что потребовать от меня составления гороскопа ребенку. Что сделает раб, когда он разобьет наконец оковы? Это мы – увидим!» (413; 248). «Если люди дойдут до того, что потеряют уважение к собственности, то всякий будет ее иметь: рабы сделаются свободными, когда они перестанут уважать в господине господина. Средства же единичных личностей будут умножаться посредством союзов, и эти союзы будут охранять собственность… Все попытки осчастливить чернь, все братские лобзанья, вызванные любовью, ни к чему не приводят. Только эгоизм может помочь черни, и эту помощь она должна сама себе оказать, и она ее окажет. Нужно только, чтобы она не поддавалась страху, – тогда сила за нею» (413; 246-247). Можно ли яснее и выразительнее, чем в приведенных высказываниях Макса Штирнера, высказать мысль о необходимости борьбы, стачек, экспроприаций, как единственного пути освобождения «черни»?
Вновь и вновь повторяет немецкий анархист: свободу и право не получить как милостыню свыше, не обосновать их «святостью» перед лицом врагов свободы – их можно лишь завоевать в борьбе, противопоставляя врагу – волю и силу. Приводя ряд исторических примеров, Штирнер выражает свое горячее сочувствие не к тиранам и богачам, но к революционерам и бунтарям: не к Нерону, Коцебу и Людовику XVI, но к восставшим против Нерона римлянам, Карлу Занду – убийце Коцебу и к французским революционерам.
Мы можем добавить: чтобы «правда» и «свобода» утвердились, они нуждаются в личностях, в их воле, силе, жизни (и личности не должны служить «правде» и «свободе» как мертвым, застывшим абстракциям). Но и воля, жизнь, сила личности – без «смысла, свободы, правды», без содержания и идеалов – бесцельны и пусты. «Политические либералы», с которыми полемизирует Штирнер, – лицемерные моралисты (лицемерие и бессильный морализм обычно взаимосвязаны) – выпячивают одну сторону дела: они думают, что (безжизненный) Смысл, (абстрактная) идея Права, (бессильная) Правда – без борьбы, без крови, без усилий и жертв (с их стороны), «победят», – а они могут лишь указывать на их «святость», бессильно и униженно просить, причитать и ворчать. Сам же Штирнер, споря с ними, утверждает, что только воля, сила, борьба решают, кто прав, тогда как понятия о «злом и добром», о «правом и неправом» бессмысленны. И в этом вопросе мы отмечаем у Штирнера полемическую односторонность и противоречивость.
И все же последовательное проведение реалистической мысли о неразрывной связи силы и права – одна из заслуг Штирнера. Мыслители, бывшие до него и не уделявшие личности должного внимания и места, верили в надличностные силы, творящие историю (Общество, Бог, Право, Мировая Идея), могли верить во внешнее, извне приходящее освобождение человека, в возможность получения личностью прав «сверху», в филантропию буржуа, в защиту прав граждан государством, в благую миссию социальных институтов и коллективов. И только на штирнеровской вере в личность как в главного творца истории, основана идея самоосвобождения, самодобывания прав: за меня меня никто не освободит. То, что дается личности извне, легко может быть и отобрано назад. Пожалованное право – не право; всякое право основывается на балансе сил и на борьбе сил, – таково открытие, сделанное Максом Штирнером, горячо восставшим против всех патерналистских иллюзий.
Идея обретения личностью своих прав в борьбе, самоосвобождения и самообретения – пожалуй, центральная идея книги Штирнера. Но эта мысль не всегда доводится им до логического завершения. Так, он заявляет: «Право всех (например, право есть) – право каждого в отдельности. Пусть каждый охраняет это право для себя, и тогда все будут им пользоваться, но нечего каждому заботится о всех и яростно отстаивать это право всех» (413; 175). Здесь явное противоречие: Штирнер не хочет ни провозглашать «законов джунглей», по которым все пожирают всех, ни – гуманистической идеи всеобщности освобождения и равноправия (эта идея кажется ему абстрактным морализаторством) и оказывается посередине между этими двумя позициями. Но, если нет иных критериев «правоты», кроме силы, почему сам Штирнер всегда оказывается на стороне народа, «черни», бедняков, пролетариев и – против силы государства и буржуазии? На этот вопрос Штирнер не отвечает.
«Но кто поручится, что это свободное творчество жизни не повторит известных нам опытов прошлого? Безусловная свобода личности включает в себя всякие возможности, в том числе и отрицание свободы. Полный рост жизненных сил может принести расцвет одним и рабство другим. Если все освобождено, то почему окажется связанным зло?» – спрашивает П.И.Новгородцев, возражая анархистам (413; 533). Если другие социалисты и анархисты однозначно оптимистически отвечали на поставленные Новгородцевым вопросы (если вообще задавались ими), то Штирнер далек от безоглядного оптимизма, равно как и от веры в Прогресс или в «конечный идеал» (хотя и он не чужд, как гегельянец, определенного прогрессизма – вспомним его схему: древние-новые-эгоист; ребенок-юноша-зрелый муж). Не веря в спасительность одних только социальных перемен и не разделяя веры социалистов в социумы и «учреждения», как в творческое и всегда благотворное начало, Штирнер лишен иллюзий своего века, проникнутого верой в прогресс науки, общества и человека.
Подводя итоги рассмотрению взаимоотношений личности и общества в учении Штирнера, повторим, что он последовательно проводит мысль о том, что – личность – часть общества, личность причастна социуму, но она не сводится к обществу и никогда не может раствориться в нем полностью, она имеет свое собственное значение и достоинство: «единичная личность не переносит того, чтобы ее принимали за часть, за простую часть общества, ибо она больше, чем только «часть», единичность Я отбрасывает это ограниченное понимание» (413; 253).
Штирнер выступает за общественные преобразования, но подчеркивает, что «всякое общество до тех пор не может обновиться, пока остаются прежними, совершенно не изменившимися те, из которых оно составляется» (413; 157). И, указывая на реальные социально-экономические интересы, связывающие буржуазию и государство и превращающие рабочих в противников существующего порядка вещей, Штирнер не останавливается на этом и дополняет идею социальной и политической революции идеей личностного «восстания». Он справедливо (хотя и несколько утрировано) указывает на то, что только личность является первичным и вполне реальным субъектом и творцом общественной жизни, что любая социальная организация – лишь форма, нечто вторичное и, как таковое, не может автоматически гарантировать свободу и своеобразие личности, тогда как свободная личность, напротив, неизбежно будет стремиться (в числе прочего) к свободным формам общения. Метафизически разрывая связь между личностью и «учреждениями», Штирнер, однако, справедливо выступает против преувеличения роли социальных институтов. До Штирнера же мыслители, напротив, полагали, что личность – нечто случайное и несущественное, что «свобода народа», «свобода человечества» автоматически гарантируют и свободу личности. Штирнер убедительно показал, что это не так. Да, личность связана с обществом, но все же не это делает ее личностью – единственной и самобытной – повторяет немецкий мыслитель: «Комичен тот, кто «похваляется» заслугами членов своего рода, семьи, нации и т.д., которые, действительно, много сделали, но ослеплен и тот, кто хочет быть только «человеком». Никто из них не видит своей ценности в исключительности, видит ее только в связи или в «узах», связывающих его с другими, в кровных узах, национальных, человеческих и т.д.» (413; 231). Штирнер, впрочем, признает, что личность «вырабатывается из общества», и достоинство социализма заключается в том, что он обеспечивает личности необходимый материальный минимум (тогда как в буржуазном обществе борьба за этот минимум отнимает у личности все силы). Получив необходимое материальное обеспечение, личность уже начинает утверждать саму себя. Честная, оригинальная и глубокая постановка вопросов о соотношении «силы» и «права», «свободы внутренней» и «свободы внешней», «восстания» и «революции», «свободы» и «своеобразия», «общества» и «союза» – как мы показали, также относится к числу достижений философии Штирнера, позволивших ему открыть новые пути в рассмотрении проблем взаимоотношений личности и общества.
Итак, личность – центр, основа, творец общественной жизни, тогда как Общество, Нация, Государство – созданы творчеством личностей: они вторичны, не обладают творческим началом и самоценным значением. В нынешнем своем деспотическом, окаменевшем виде они должны быть разрушены и заменены «ассоциациями», «союзами эгоистов» – таков общий вывод Штирнера о проблеме взаимоотношений личности и общества.
Учение Макса Штирнера о личности и анархическая традиция
Прежде, чем рассмотреть, какое место философия Макса Штирнера занимает в истории анархической мысли, мы не можем обойти вниманием вопрос о соотношении учений Штирнера и Ф.Ницше. Дело в том, что многие авторы (в том числе, Н.К.Михайловский и П.И.Новгородцев, Э.Фромм и А.Камю) были склонны видеть в Штирнере – предшественника Ницше и сближать их учения. Вульгарные ницшеанцы и вульгарные штирнерианцы начала ХХ века зачастую смешивали учения Ницше и Штирнера, выхолащивая их содержание. (Подробный разбор этого вопроса см. в 92; 399-421, а также в интересной работе А.Леви (413; 475-478)). Этой точки зрения придерживаются и многие современные авторы.
Как убедительно доказали Б.В.Гиммельфарб и М.Л.Гохшиллер (см.92; 399-409), Ф.Ницше, несомненно, читал книгу Штирнера и кое-что позаимствовал из нее. И все же мы полагаем в высшей степени неверным сближение учений Штирнера и Ницше. Зачастую их толкуют превратно, объединяя под общим названием: «индивидуализм» или «анархизм» и полагая, что то, что Штирнер выразил как философ и критик, то Ницше выразил как художник и поэт. По нашему мнению, то главное, что сближает Штирнера и Ницше – это даже не общая для них критика морали, государства, религии и идеологических фетишей, но – «философия жизни», попытка дойти до оснований человеческой жизни, коренящихся не в мысли, а в жизненной стихии, указание на решающую роль иррационального, биологического, природного фактора и, соответственно, на роль воли и силы, развенчание и десакрализация фантомов мысли и идеологии. В этом заключается их глубинное сходство. Но различие, пожалуй, еще глубже и серьезнее. Если учение Штирнера глубоко антропоцентрично и критично по своему пафосу, в центре его находится личность и проповедуется освобождение всех личностей, наслаждение жизнью, принятие личностью себя как «совершенной», то философия Ницше стремится к «переоценке ценностей», к подчинению личности неким надличностным целям («родовым», природным), к преодолению человека в сверхчеловеке, культивирует «волю к власти» и, будучи глубоко иерархичной, приходит к проповеди аристократии и кастовой системы. Таким образом, хотя взгляды Штирнера и Ницше имеют много общего, но их ни в коей мере нельзя считать выразителями одного мировоззрения, а Штирнера – «предшественником» Ницше на ниве индивидуализма.
Для Ницше субъект истории – биологичен: человечество, как животный вид, раса и т.д., тогда как для Штирнера
