свобода противопоставлялась порядку и единству, которые отождествлялись с централизацией. В противовес господствующему мнению, Прудон приходит к неожиданному выводу о том, что свобода – не противоположность и даже не следствие, но причина порядка и единства (понимаемого как живое единство в многообразии). Не на основании государственной регламентации и централизации, но лишь на основании широчайшей и полной свободы личностей, осознания ими своих интересов и их взаимного согласования – возможны истинная анархия, истинный порядок и единство. (Сколь многие потом пытались представить анархию в виде хаоса и общественной дезорганизации и воспринимали прудоновский тезис: «анархия – мать порядка», как насмешку и иронию, тогда как он – парадоксальная истина!). Лишь свобода – здоровая и твердая основа единства общества, тогда как государство, декларируя стремление к «порядку» и общественному единству, на деле убивает и жизнь, и общество, и личность, и приводит к внутренним расколам и конфликтам. Приносить свободу в жертву «порядку», по Прудону – значит, не укреплять, но подтачивать изнутри этот принудительный порядок и готовить его крушение: «свобода значит порядок» (319; 183). Прудон стремится к такому обществу, в котором «свобода освобождена от всех оков, суеверий, предрассудков, ложного умозаключения, барышничества и насилия; свобода взаимна и неограниченна, свобода не дочь, но мать порядка» (цит. по 51; 57).
Уже сама по себе эта идея была смела и оригинальна, но Прудон, не ограничиваясь одним ее провозглашением, подробно разбирает способы, при помощи которых можно достичь подобного общественного состояния. Для этого прежде всего необходимо уничтожение государств, поскольку – «внутри их единственным занятием было создавать рабство, а во внешних отношениях – поддерживать войну в перспективе или на деле» (цит.по 89; 100). Поэтому «по мере постепенного роста общественной сознательности и развития цивилизации все ярче проявляется антагонизм межу обществом и правительством» (цит. по 358; 13). Но «правительственный предрассудок» еще очень силен: различные партии, сменяя друг друга у власти, сулят народу облегчение его доли, однако, меняется лишь Господин, но не существо дела. В «Исповеди революционера» Прудон так прекрасно выразил эту мысль:
«Некогда церковь, как нежная мать, говорила, что все для народа, но все через священнослужителей.
Монархия, восторжествовавшая после церкви, провозгласила: все для народа, но все через государей.
Доктринеры заявляют: все для народа, но все через буржуазию.
Якобинцы изменили не принцип, но лишь его форму: все для народа, однако все через государство.
Кто же наконец, отважится сказать: все для народа и все через народ, даже управление?» (цит. по 209; 234).
На это отважился сам Прудон: «…все партии, без исключения, поскольку они добиваются власти, суть разновидности самодержавия…
Долой партии!
Полная свобода человеку и гражданину!
Такова, в трех словах, вся наша политическая и социальная вера» (цит. по 89; 106)
Отрицая как вооруженную, так и парламентскую борьбу, Прудон, вместе с тем, ошибочно осуждал забастовки рабочих (он полагал, что повышение заработной платы, которого рабочие добиваются, автоматически приведет к росту цен, и трудящиеся ничего не выиграют), поэтому арсенал средств борьбы, предлагаемых им, довольно скромен: организация в существующем обществе учреждений, основанных на принципе взаимности и вытесняющих структуры старого общества, пропаганда анархических идей и гражданское неповиновение властям. Впоследствии М.А.Бакунин и революционные синдикалисты пополнят этот арсенал как идеей вооруженного восстания, так и идеей всеобщей захватной стачки.
Экономическая программа Прудона имеет меньшую ценность и актуальность, чем его политические идеи. Стремясь к ликвидации крупной буржуазии и пролетариата, Прудон неоднократно менял свое отношение к частной собственности: от полного ее отрицания до желания сделать всех собственниками. При этом некоторые виды собственности он отрицал безусловно (например, интеллектуальную собственность). Эквивалентный обмен, уничтожение ростовщичества, снижение квартплаты, индивидуальная трудовая собственность, ликвидация монополий и государственного бюджета, – таковы некоторые меры, предлагаемые Прудоном. Многие из них реалистичны, другие – утопичны, но все они идеализировались мыслителем, явно преувеличивавшим их способность привести к такому порядку вещей, «когда все пользуются плодами своего труда, когда богатства и состояния возможно более уравнены и когда каждый работает» (319; 378).
Отметив теоретические заслуги П.Ж.Прудона, мы должны упомянуть также и о его ошибках и промахах. Эти ошибки вызваны пробелами в образовании мыслителя, элементами патриархализма, политической наивности и реформизма, а также метафизичностью, мессианством, гиперрационализмом, чрезмерным морализаторством и элементами софистики в его воззрениях. К числу недостатков Прудона – мыслителя можно отнести и его негативное отношение к национально-освободительным движениям в Польше, Венгрии и Италии и к «северянам» во время гражданской войны в США и целый ряд серьезных экономических ошибок (в частности, недооценку роли крупной промышленности и производства вообще, и переоценку роли сферы обмена и кредита), и некоторые вульгарные суждения по эстетическим вопросам, и сомнительные идеи о прогрессивной (в прошлом) роли войны, и осуждение рабочих союзов и забастовок, и телеологизм, фатализм, внеисторичность в сочетании с культом идей, и крайне патриархалистские взгляды на семью (апология домашнего рабства женщин и детей), и культ Труда в сочетании с «честной бедностью» как единственного и извечного призвания человека.
Прудон, подобно русским народникам, принадлежит к тому направлению в социализме (общинному, крестьянскому, «мелкобуржуазному» – в терминологии марксистов), которое не принимало индустриальную эпоху (с ее структурами, ценностями, моралью) но, опираясь на элементы прошлого общества: общину, традиционную мораль и пр., – пыталось трансформировать их в направлении либертарно-социалистических ценностей. Для этого направления характерен особый акцент на моральном моменте, глубокие пророчества в отношении грядущего общества-фабрики (с которым марксисты всецело связывали свои оптимистические надежды на переход к социализму), но, вместе с тем, и определенная слепота и наивность. П.Ж.Прудон – при всех своих явных симпатиях к мелкому производителю, видел неизбежность роста крупного производства и задавался вопросом: как избежать на крупных предприятиях, сохранив их высокую производительность, их отрицательных последствий (одностороннее развитие работников, стирание личности, казарменный деспотизм фабрики и пр.). [77] Выходом Прудону виделась ассоциация, взаимность, кооперация, сохраняющие свободу при соединении усилий трудящихся.
Интересно, что, признавая умственное и научное превосходство Маркса над Прудоном, Бакунин многозначительно прибавляет: «с другой стороны, Прудон гораздо лучше его (Маркса – П.Р.) понимал и чувствовал свободу» (цит. по 358; 6). И это, несомненно, верное замечание.
Что же касается соотношения взглядов П.Ж.Прудона и М.А.Бакунина, то несомненно, что, если Прудон со слов Бакунина «позаимствовал» гегелевскую диалектику, то сам Бакунин явился прямым продолжателем Прудона в критике государства, государственного социализма и в обосновании идей федерализма. При активном участии М.А.Бакунина его близким другом и соратником Джемсом Гильомом была написана книга «Анархия по Прудону», в которой реконструировались взгляды Прудона и давалась критика содержащихся в них противоречий. Признавая правоту Маркса в критике метафизичности и идеалистичности метода Прудона и его экономических воззрений, М.А.Бакунин радикализировал учение Прудона, систематизировал многие его идеи, отверг прудоновские взгляды на семью и его недооценку роли крупного производства, заменил прудоновский «выкуп» – экспроприацией, заменил прудоновские мирные реформы, допускающие участие государства (через «декреты») – народной революцией, подвел под анархическое мировоззрение более серьезный философский фундамент и придал анархическому движению новый могучий импульс своей энергичной проповеднической и организаторской деятельностью.
Возвращаясь к характеристике философских взглядов Прудона, особо подчеркнем его уверенность в том, что «Решений Провидения нельзя оспаривать, против Бога нельзя рассуждать» (цит. по 89; 196). Д.Гильом и М.А.Бакунин так отзываются об «этой мании Прудона требовать, чтобы все в истории было непременно рационально»: «…всякое событие, которое объяснено, делается в его глазах вследствие этого рациональным оборотом дела, актом высокой мудрости масс, вдохновением общей мысли; и пошлая интрига ловких бездельников превращается в необходимый фазис истории человечества, оправдывается, узаконяется, освящается…» (89; 198-199).
Для Прудона в высшей степени характерна вера в способность человеческого разума постичь «идею» данного явления или состояния. Сам П.Ж.Прудон так сформулировал это свое убеждение в книге «Война и мир»: «Принципы составляют душу истории. Всякий предмет имеет свою идею; следовательно, свой принцип и свой закон; всякое явление соответствует какой-нибудь идее; ничто не происходит в мире, не выражая какой-либо идеи, – все это составляет аксиому новейшей философии… На принципах основана вся жизнь народов и все нравственное значение их быта; во имя принципов совершаются все государственные перевороты; во имя их умирают и возрождаются общества» (312; Т.2, 5-6).
Стремясь найти во всем вечную и твердую, рациональную почву принципов и норм, Прудон обращается к платоновским «идеям»: психология, этика, право выступают у него в качестве основы и объяснения всей человеческой реальности.
Интересна иерархия уровней детерминирования социальной жизни, выстраиваемая Прудоном. Политика детерминирована экономикой – политические учреждения, «несмотря на свое кажущееся величие, играют гораздо менее важную роль, чем учреждения экономические» (319; 200). Прудон утверждает, что «всякая философия и всякая религия – это метафизическое и символическое выражение народного хозяйства» (цит. по 421; 72), но, тем не менее, и экономика, и политика, и конкретные правовые, философские и религиозные системы, по Прудону, находятся в зависимости от вечных Идей, служат воплощением вечной Справедливости. Вечное и неизменное воплощается в жизнь через конкретное и преходящее; поэтому, при всем реализме конкретных оценок, даваемых французским мыслителем социальным явлениям, для него характерны фундаментальный антиисторизм и идеалистическая метафизичность.
Бакунин и Гильом подчеркивают: «Для Прудона, который на свою беду был, как известно, столько же метафизиком, сколько экономистом, история есть метафизика в действии» (89; 127). Понятно, что историю Прудон трактует в духе Гегеля – как смену идей и идеалов: «Всякое общество образуется, преобразуется и изменяется с помощью идеи. Так было в древности и так происходит в наше время» (319; 86). Прудон верит в постижимость Истины и Справедливости в их полноте, идеализирует постоянство, вечность и устойчивость в ущерб изменчивости и относительности. Абсолютизируя платоновско-гегелевски-просветительский рационализм, Прудон самого Бога растворяет в нем: «Кто-то сказал, что действиями человека руководит Бог. Но Бог есть всеобъемлющий разум» (314; 39-40).
Рационализм и идеализм Прудона логично приводят его к провиденциализму и фатализму в понимании истории. Уже в работе «Что такое собственность?» Прудон уверенно заявляет: «Я предваряю на несколько дней историю; провозглашаю истину, обнаружению которой мы напрасно стараемся помешать… Философия, увы, не в состоянии изменить хода событий: то, чему суждено, свершится независимо от предсказаний» (320; 14). Говоря об «истинной системе», «идее» происходящего, «социальном гении», Прудон фактически подразумевает то, что христиане называют Божественным Провидением, а Гегель – диалектикой самопознания Абсолютного Духа. Но – «телеология – это тоже теология» – справедливо возражает ему Герцен (85; Т.6, 194).
Прудон уверен в том, что, открыв миру вечную Истину и Справедливость, он тем самым уничтожит существующую ложь и несправедливость (так как идеи движут миром, человек разумен, и справедливость всегда торжествует). Так, в «Что такое собственность?» он пишет, что, сокрушив аргументы юристов в защиту собственности, он сокрушил саму собственность, разрушил ее «принцип», и нет нужды в конкретно-историческом анализе конкретной
