несущественны и незначительны. Все люди в главном одинаковы, ибо все они, по Годвину, во-первых, разумные существа и, во-вторых, продукты среды.
Говоря о гуманизме Годвина, можно добавить, что он, как и последующие анархисты, большое внимание уделил развращающему личность влиянию власти и собственности, причем в этой связи указал не только на угнетенных и управляемых, но и на управляющих и угнетающих. Они – не меньший предмет заботы и любви Годвина, чем «униженные и оскорбленные» (ведь, коль скоро Истина и Добро – едины для всех, то переход к «политической справедливости» был бы благом и для них тоже). Мыслитель видел в социальном преобразовании и переходе к обществу «политической справедливости» спасение не только для порабощенных классов, но и для самих поработителей и не раз на страницах своего труда обращается к ним с пылкой проповедью Истины (см., например, 94; 165-167), убежденный в том, что, поняв эту Истину, эксплуататоры и правители сами отрекутся от своих привилегий. Бакунин и Кропоткин, также многократно указывавшие на двоякий характер отрицательного воздействия власти и собственности на личность «раба» и «деспота», уже не разделяли гуманных, но во многом наивных иллюзий Годвина относительно возможности добровольного отказа власть придержащих от своих привилегий; если Годвин в этом убеждении выступает как истинный представитель эпохи Просвещения («Я должен стремиться не к тому, чтобы насильственно изменить учреждения, но к тому, чтобы доводами разума изменить идеи») (94; 156), то последующие классики социалистического анархизма – как люди более реалистического и прагматического XIX-го столетия.
Центральные для Годвина понятия, образующие единый и неразрывный ряд: «Справедливость», «Разум», «Польза», «Общественное благо», «Истина», соотносятся друг с другом следующим образом: Разум познает ту Истину, что Человек, стремясь к Общему Благу, как к высшей цели, одновременно получает наибольшую Пользу для себя и утверждает в обществе Справедливость. При этом человек понимается как нечто универсальное и безличное, а Благо, Польза, Истина, Справедливость и т.д. – как единственные и единые для всех, универсальные и неизменные понятия. И, по Годвину, лишь невежество людей приводит их к тому пагубному заблуждению, что, будто бы, «польза» каждого достигается в борьбе, противоборстве и конкуренции людских эгоизмов. Что же мешает Истине (которая, как утверждает Годвин, несомненно и несравнимо могущественнее и сильнее всяческих заблуждений) [14], выйти на сцену, что гасит лучи Разума? Не что иное, как существующая «среда» – экономические, социальные и политические институты: власть, собственность, семья и право. [15] Эти общественные учреждения олицетворяют собой «зло», но зло, признаться, довольно странное: во-первых, неизвестно откуда взявшееся (коль скоро природа человека, вопреки христианскому догмату о грехопадении и порочности человека, блага), во-вторых, в сущности, зло пассивное (не способное творить, созидать, но лишь – паразитировать, задерживать, не пускать), в-третьих, наконец, зло, неизбежно и фатально обреченное на скорую гибель. Достаточно убрать эту досадную помеху [16], достаточно открыть людям Истину, пробудить в них Разум – и человечество вновь ускоренно двинется по пути прогресса, на котором оно было случайно задержано неблагоприятной «средой». Нового (качественно, а не просто количественно) «зла», по Годвину, не может возникнуть, ибо «зло» случайно, Истина во всех случаях сильнее заблуждений, и любое «зло» может выступать лишь как внешняя, посторонняя по отношению к человеку реакция, задерживающая неуклонный и неизбежный прогресс.
В целом, учение Годвина о человеке представляется очень стройным и поразительно (и подозрительно) гармоничным. Личное и общее, полезное, разумное и благое – у Годвина не просто гармонирует, но почти отождествляются друг с другом. Безусловно, из безграничной веры в человека, столь характерной для мыслителя, вытекает такой привлекательный и характерный для всей анархической традиции либертарный дух, отрицающий всякую опеку над личностью [17], исходящий из того, что свобода есть не только Цель, но и Путь, и к свободе можно прийти только через свободу же. «Пока человек находится в оковах послушания и по привычке ждет, чтобы его поведением руководили другие, его сознание и сила духа будут находиться в состоянии дремоты. Если я желаю, чтобы он проявил всю ту энергию, на которую он способен, то я должен возбудить его самосознание, научить его не склоняться ни перед какими авторитетами, рассматривать те принципы, которых он сам придерживается и давать отчет в основаниях своих поступков собственному разуму» (94; 227). Говоря о нынешнем жалком состоянии людей, погрязших в рабстве и невежестве, Годвин пылко восклицает: «Освободите их от оков, предложите им изучать, рассуждать и судить, и вскоре увидите, как они станут совершенно другими существами» (94; 228). (Правда, под свободой Годвин понимает в основном свободу суждений, свободу мысли – в этом узость и ограниченность его сверхрационализма). Годвин ничего не предписывает жизни, не пытается, подобно Платону и Мору, Кампанелле и Бабефу, Энгельсу и Ткачеву, Сен-Симону и Вейтлингу, детально описывать будущее общество – он доверяет свободному творчеству и зрелости людей, созидающих это общество, и ограничивается лишь указанием общих принципов такого созидания.
Отказываясь идти на жалкие компромиссы с грубой и пошлой действительностью, Годвин стремится способствовать раскрытию в человеке собственно человеческого начала. Глубочайший нонконформист (по крайней мере, в своих теоретических рассуждениях), Годвин призывает судить о человеке не по тому, каков он есть сейчас – в порочных и развращающих условиях власти и собственности, – а по тому, каким он может (и должен) стать; призывает судить о демократии не в сравнении с монархией и аристократией и судить о праве, не сравнивая его с деспотизмом (такие сравнения изначально суживают выбор – «из меньшего зла», ведут к соглашательству), а о них самих по себе, как они есть со своими пороками и недостатками – перед судом «политической справедливости». [18]
Такой подход, при полном доверии к свободному развитию личности и общества, приводит Годвина к категорическому отрицанию внешних регламентаций, к отрицанию попыток загнать жизнь в мертвые и косные рамки права и подчинить человека любым внешним авторитетам.
«Нет более ясного положения, чем следующее: каждое дело заключает в себе самом свою норму. Никогда два человеческих действия не были совершенно одинаковы… Казалось бы, дело правосудия заключается в том, чтобы распознавать качества людей, а не смешивать их, как это практиковалось до сих пор» (94; 223). В этих словах Годвина уже слышатся темы и мысли, подробно развитые потом Бакуниным. (Впрочем, если у Бакунина противоречие формулируется как противоречие между свободной, стихийной жизнью и косной мыслью, неспособной, но претендующей управлять ею, то у рационалиста Годвина «прогрессивное», новое – противостоит «реакционному», старому: формам, законам, оковам для развития). Вывод Годвина таков: «В попытке отнести поведение всех людей к нескольким типам не больше настоящей справедливости, чем в попытке свести всех людей к одному масштабу» (94; 226). Но из безграничной веры Годвина в Человека, Прогресс, Разум, Истину и т.д., вытекают как сильные, пророческие, вдохновенные мысли английского анархиста, так и слабые стороны его учения о личности.
Человеческая личность для Годвина, являясь высшей ценностью, вместе с тем на деле сплошь и рядом оказывается ценностью декларативной, основанной на противоречивых и философски неглубоких основаниях.
В отношении к природе – личность прежде всего и почти исключительно оказывается тождественна «разуму» [19], отличающему человека от всех иных существ, – разуму, во-первых, отделенному от всего чувственного («низшего», «плохого») и эмоционально-волевого и, во-вторых, общему, универсальному, внеисторическому – в конечном счете, безличному.
В отношении к государству – личность оказывается абсолютным антиподом, ибо государство развращает, подавляет и усредняет личность, деформирует ее естественные склонности и развивает в ней эгоистические и низменные инстинкты. Личность заинтересована в безусловном уничтожении государства, в децентрализации общественной жизни и производства.
И напротив, в отношении к обществу, личность по существу есть нечто абсолютно гармонично и неразрывно подразумеваемое, связанное с обществом. Лишь в нынешнем, существующем обществе из-за «неправильной среды» личности оказались враждующими друг с другом и с обществом. В гармоничном же обществе «Политической справедливости» личности сольются в братской любви и солидарности, считая благо общества своим высшим и единственным благом. На смену внешним авторитетам и оковам права придет торжество разума (у всех, в сущности, тождественного) и морали (другие личности будут корректировать поведение своих собратьев посредством общественного мнения). На смену нынешнему соревнованию в погоне за богатством и властью, придет соревнование в погоне за добродетелью и разумом. Годвин считает стремление к самоутверждению, самореализации и признанию человека другими людьми важнейшим качеством, имманентно присущим каждой личности. Если в настоящем – порочном – обществе это качество деформируется и направляется по пути межличностной борьбы, то в «правильном» и справедливом обществе это же качество приведет к расцвету гармоничных личностей, образно говоря, с разной скоростью [20] наперегонки бегущих по одной столбовой дороге – дороге Истины, Справедливости и Счастья.
Оценивая в целом место и роль личности в воззрениях Годвина, мы можем отметить следующие сильные стороны в этих воззрениях. Во-первых, это отрицание принципа любой опеки, любого внешнего авторитета, утверждение того положения, что только в свободе и через свободу как личность, так и общество, может достичь «совершеннолетия», прийти к какому-либо благу.
Во-вторых, это идея о неотчуждаемости суверенитета личности. [21]
Критикуя либеральные «договорные» теории происхождения государства и права, проповедующие отказ человека от части своей свободы, компромисс людей с будто бы неизбежной социальной «действительностью», ограничивающей их права и свободы и вгоняющей в усредненные рамки законов и правил, Годвин подчеркивает, что свобода имманентна человеку и он не вправе и не в состоянии отречься от нее, не может передать права отвечать за себя и совершать какие-либо поступки кому-то другому. [22] Поэтому мысль Локка и Руссо об отказе людей от части своей свободы в пользу государства для Годвина нелепа.
В-третьих, Годвин всячески пытается избежать крайностей как «эгоизма», противопоставляющего личность обществу, так и «рабства», растворяющего личность в обществе.
Годвин специально оговаривает этот вопрос, указывая на свои ценностные приоритеты: «Если бы в системе имущественного равенства заключалось бы что-нибудь, противоречащее указанному требованию (личной свободы и независимости – П.Р.), то это обстоятельство было бы решающим. Если бы эта система, как часто доказывалось, была системой администрирования, принуждения и регламентации, то она находилась бы, бесспорно, в прямом противоречии с принципами нашего исследования» (94; 115). Но Годвин убежден в обратном: его социалистическое общество сумеет сочетать общественную гармонию с расцветом «индивидуализма» – и потому столь важна для него критика предлагаемой другими (государственными) социалистами системы общих складов, общих трапез, централизации производства и общественной жизни и т.д. «Еще раз предостережем от превращения человека в простой механизм» (94; 119) – едва ли не первым в социалистической традиции, до него (а во многом, и после него) – сплошь казарменной – предостерегает английский анархист. Изучив горький опыт якобинцев, Годвин также всячески предупреждает
