автономии, преодолевает сковывающие его узы в окружающем мире и в себе самом. Поэтому понятно, что огромное значение в человеческом бунте принадлежит мысли и науке, при помощи которых человек выделяет себя из окружающего мира и как бы «присваивает себе», по выражению Бакунина, законы, управляющие этим миром.
Следование законам Природы как «абсолютного всемогущества» и «единственного сущего», сочетается с необходимостью бунта личности против конкретной внешней, внутренней (своей собственной) природы и конкретного окружающего общества. «Значит, этот мир или эту внешнюю природу человек, оснащенный способностями и свойствами, которыми его одарила всеобщая природа, может и должен победить, может и должен побороть; рожденный в первоначальной квазисовершенной зависимости от внешней природы, он должен, в свою очередь, покорить ее и отвоевать у нее свою собственную свободу и свою человечность» (234; 384). В процессе этого бунта, пишет Бакунин, человек «добивается постепенного сбрасывания ига внешней природы, ига своих собственных естественных несовершенств и… ига авторитарно установленной социальной организации» (234; 387). Рассматриваемое под этим углом зрения развитие как отдельной личности, так и всего человечества в целом, есть бунт – бунт, опирающийся на исходные условия среды и одновременно отрицающий их. В такой трактовке бунта не как абсолютного – одноразового – акта, но как процесса, сочетающего в себе моменты отрицания и созидания, очень ярко проявилась виртуозная диалектика Бакунина.
Нетрудно заметить, что употребляя в своих высказываниях слово «человек», Бакунин подразумевает то человечество в целом, то отдельную личность. И в этом нет никакого противоречия, ибо, как мы показали выше, бунт и свобода есть для Бакунина важнейшие проявления как личного, так и общечеловеческого развития, «человек» же есть потенция личности, личность – актуализация «человечности», «человек» проявляется через личность, развитие личности аналогично развитию человечества.
Хотя бунт есть специфически личное, специфически человеческое проявление, но «дух возмущения», из которого он вырастает, присущ уже и дочеловеческой стадии животного мира: «Возмущение это – инстинкт жизни; даже червь и тот возмущается против давящей его ноги, и можно сказать вообще, что жизненная энергия и сравнительное достоинство всякого животного измеряется интенсивностью присущего ему бунтарского инстинкта» (цит. по 357; Т.3, 251-252). Будучи вечным источником развития, движения, бунт не имеет конечной цели и будет существовать до тех пор, пока в человеке будет жить жажда свободы.
Переходя от общефилософского рассмотрения бунта к его более конкретным формам, Бакунин останавливается на таких видах бунта, как 1) бунт человека против внешней природы (понимаемой в узком смысле слова); 2) бунт против своей внутренней природы – точнее, против элемента «животности» в ней, вытесняемого растущей свободой, отождествляемой им с человечностью; 3) бунт против Бога как сакральной основы любой идеальной и реальной тирании; 4) бунт против любого внешнего авторитета, навязываемого личности извне и воплощаемого прежде всего в государстве.
Человек преобразует и отчасти подчиняет не только внешнюю природу, но и свою собственную природу. Это внутреннее «иго представляется ему сначала в форме его несовершенств и слабостей или даже его индивидуальных как телесных, так и умственных и нравственных болезней; затем в более общей форме своей дикости или своей животности перед лицом своей человечности, поскольку последняя осуществляется в нем поступательно посредством коллективного развития его социальной среды» (234; 385-386).
Человеческая личность устраивает «прежде всего бунт против тирании высшего призрака теологии, против Бога» (234; 502), против небесного Господина, санкционирующего земное рабство – духовное и материальное. «Затем, как следствие бунта против Бога, является бунт против тирании людей, против авторитета… представленного и легализованного государством» (234; 503). Неоднозначным является отношение Бакунина к бунту личности против общества. В тех случаях, когда общество влияет на личность благотворно, способствуя развитию ее мысли и свободы, бунт, конечно же, не нужен. В тех же случаях, когда общество давит и порабощает личность, развращает ее, бунт человека против общества, в котором он живет, становится необходимым, как условие его духовного самосохранения в качестве личности. Если бунт против Бога, Церкви и государства безусловно, всегда оправдан и необходим, то «бунт против естественного влияния общества много труднее для индивидов, чем бунт против официально организованного общества, против Государства, хотя часто он так же совершенно неизбежен, как последний» (234; 503).
Бакунин подчеркивает, что государство, почти всегда воздействующее на человека грубо, извне, насильственно, как бы само провоцирует на бунт против себя, и этот бунт многократно легче, нежели бунт личности против общества – предшествующего ей, окружающего ее, незаметно и естественно формирующего ее по своему образу и подобию: «Таким образом каждый является в некотором роде более или менее участником этого насилия против себя самого и очень часто даже не подозревает об этом. Отсюда вытекает, что для того, чтобы восстать против этого влияния, которое общество естественно оказывает на него, человек должен, по крайней мере отчасти, восстать против себя самого, ибо со всеми своими материальными, интеллектуальными и моральными задатками и стремлениями он сам есть лишь продукт общества» (234; 503).
Комментируя бакунинское учение о бунте, Алексей Боровой указывает на важнейший и принципиальнейший момент этого учения – диалектическое соотношение детерминистской и волюнтаристской, объективистской и субъективистской установок: «Так объективный ход вещей, мировая причинность, дав место в космическом потоке человеку, тем самым подготовил своего собственного отрицателя, постоянно прогрессирующего – в глубине своих бунтарских замыслов и в совершенстве своих практических методов… Бунтарь может недостаточно посчитаться с объективными условиями существования, в патетическом порыве он может рискнуть пойти на «невозможное», совершить тяжкие ошибки, вскрываемые последующей историей, но самое его право на бунт – бесспорно в силу объективного хода вещей, в силу имманентного человеку творческого инстинкта. Бухгалтерские просчеты, стратегические крахи, даже разгромы не опорочивают ни наших прав, ни наших реальных возможностей врываться в «разумную» действительность и пробовать по-своему переставлять «объективный» ход вещей» (48; 5-6).
Помимо исторического и онтологического бунта, Бакунин указывает также на бунт, так сказать, «гносеологический» [102], – человек стремится постичь весь мир в его целом, дойти до последних пределов, познать непознаваемое, – но это невозможно, поскольку разум личности ничтожен перед величием мироздания, мир бесконечен, и жизнь богаче мысли. В своей жажде решить «последние вопросы» бытия человек готов скорее поверить в «фикцию Бога», чем отказаться от поисков ответа. Сходная мысль о драматической диалектике познания, неспособного ответить на «последние вопросы» и одновременно не могущего вновь и вновь не отвечать на них, встречается, как известно, в самом начале кантовской «Критики чистого разума». Бакунин так описывает этот гносеологический бунт личности: «Человек никогда не станет кротким и не покорится. Это противоречие находится в природе человека, и особенно в природе нашего ума: вооруженный огромной силой отвлечения, он не признает и никогда не признает никаких пределов для своей властной, страстной любознательности, алчущей все узнать и все схватить. Ему достаточно сказать: «Ты не пойдешь по ту сторону», чтобы он со всей силой этой любознательности, раздраженный препятствием, устремился по ту сторону… Эта неумеренность, это неповиновение, этот бунт человеческого ума против всякого навязанного предела либо во имя господа Бога, либо во имя науки составляют его честь, тайну его силы и его свободы. Именно домогаясь невозможного, человек всегда осуществлял и распознавал возможное, и те, которые благоразумно ограничились тем, что казалось им возможным, не продвинулись вперед ни на один шаг» (234; 402-403).
Подводя итог бакунинской философии бунта, отметим, что она принципиально важна для мыслителя, поскольку позволила ему утвердить в мире, связанном жесткой закономерностью, человеческое и личное начало, служа своеобразным персоналистическим и гуманистическим «противовесом» исповедуемого им всеобщего детерминизма. Можно без преувеличения сказать, что в учении о бунте Михаил Александрович почти на столетие опередил свое время и явился предшественником экзистенциальной философии бунта Альбера Камю (о соотношении философии бунта у Бакунина и Камю см. в нашей работе – 338). Если бунт позволил состояться человечеству как свободному, надживотному и автономному миру, то он же позволяет состояться и отдельной личности, способной перерасти окружающую ее среду и бросить вызов косности и несправедливости окружающего мира.
Существует необходимость, детерминации, законы и рамки, но существует и бунт, и свобода; значит, возможна личность в полном смысле этого слова. Действительность имеет свои причины и логику, она по-своему «разумна» – но вовсе не всегда и не во всем она приемлема для личности. Все понять, постичь и «просчитать» невозможно. Но значит ли это, что надо отказываться от действия, от бунта, от борьбы, пока «все не познано» (например, что не надо бунтовать народ, пока он не просвещен)? Нет – утверждает Бакунин – этого вовсе не следует! Ибо жизнь – богаче мысли, личность имеет свои права, «просвещение» достигается в борьбе, опыт приобретается в практическом бунте.
Разумеется, свобода и ответственность человека относительны, а его зависимость и обусловленность «мировой причинностью» – абсолютна, констатирует Бакунин (если бы было иначе, ему пришлось бы признать наличие чуда, трансцендентного, Бога – персонифицированного деспота). Конечно, человек есть «равнодействующая» миллионов причин и обстоятельств, но ведь познать все эти причины, обстоятельства и законы нельзя – значит, надо действовать на свой страх и риск, исходя из наличных знаний и ценностей, обретая познание в действии и в практической борьбе. Идея бунта личности в ее онтологическом аспекте вытекает из противоречия между наличием мировой необходимости и констатацией того факта, что не все действительное «разумно», не все есть благо с точки зрения человеческой личности, а, коль скоро сама эта личность является фактором мирового процесса, она может бросить свою активность на чашу весов мироздания и что-то в этом мироздании изменить. Идея же бунта личности в ее гносеологическом аспекте вытекает из противоречия между наличием «рациональной позитивной науки», как некоторой ограниченной суммы знаний, и тем фактом, что наука по определению не может охватить жизнь, индивидуальность, не может ими руководить, тогда как мысль стремится за пределы известного, а жизнь заставляет нас действовать прежде, чем наука осветит путь этому действию.
Так Бакунин начинает с того, что отрицает кантовскую антиномию царства Природы (необходимости) и царства Свободы, подчиняя все природе, но потом вновь воздвигает эту противоположность – уже в защиту личного достоинства человека. Разрушив стену, воздвигнутую теологами и метафизиками между человеком и животным миром, Бакунин затем противопоставляет их, резко выделяя специфически человеческое: человеческую свободу, индивидуальность, труд, мысль и бунт. И утвердить значение и ценность человеческой личности призвано именно бакунинское учение о бунте.
Завершив рассмотрение и анализ бакунинского учения о личности, подведем краткие итоги. По нашему мнению, философия личности, созданная Бакуниным, явилась вершиной анархической мысли в разработке этой проблемы, соединив глубину теоретического обоснования с гуманизмом практических выводов.
Учение о личности – важная часть мировоззрения Бакунина, органично сочетающаяся с его учением о свободе и о
