человеке. В своих произведениях М.А.Бакунин убедительно показал одновременно и ничтожество человеческой личности, и ее величие, и напряженный драматизм человеческого существования.
В философских основаниях своего учения о личности Бакунин опирался на основные достижения современной ему философской мысли (философия Гегеля, Фихте, Фейербаха, позитивистов, естественнонаучные идеи Сеченова, экономическое учение Маркса). Отталкиваясь от гегельянства и позитивизма, как от первоначальных главных источников своего философствования, Бакунин в своем внутренне драматическом учении о личности, сочетающем рационалистические и иррационально-интуитивистские, детерминистские и волюнтаристские, материалистические и агностические, объективистские и субъективистские элементы, парадоксальным образом выступил в какой-то мере предтечей таких антиподов и гегельянской, и позитивистской философии, как «философия жизни», экзистенциальная философия и субъективная социология (Ницше, Бергсон, Камю, Михайловский).
Проблема личности для Бакунина – острейшая, мучительная, даже трагическая проблема. В ее осмыслении он поднимается и над плоским рационализмом позитивизма, и над безличным прогрессизмом Гегеля, рассматривающего отдельных личностей, как ступеньки на пути восхождения Абсолютного Духа. Для Бакунина, напротив, единичное – выше общего, конкретный человек несводим к рациональным абстракциям. А потому, восстав против надличностных фетишей и деспотов: Бога и Государства, Михаил Александрович не останавливается на этом. При всем своем уважении к мысли вообще и к науке в частности, как к благодетельным источникам развития человечества, Бакунин, однако, провозглашает примат жизни над теорией, примат живого и неповторимого человека над человеком абстрактным.
Если влияние книги Штирнера на учение Бакунина мало заметно, то из учения Прудона о личности Бакунин заимствует многие элементы. На наш взгляд, русскому анархисту удалось осуществить в своем учении о личности великолепный синтез, преодолев как плоский рационализм, фатализм, объективизм и детерминизм учения Прудона, так и односторонний субъективизм и волюнтаризм учения Штирнера и сохранив в полной мере их лучшие стороны: индивидуализм Штирнера и социализм Прудона. В учении Бакунина о личности нет и следа прудоновской патриархальности, телеологии и фатализма, нет никаких кумиров – будь то даже гипостазированные идеи: Справедливость, Разум, Наука и «социальный гений», как у Прудона, будь то даже «Я» и «Единственный», как у Штирнера. Вера в жизнь, в свободу, в творческую потенцию личности пронизывает философию Бакунина, но эта вера далека от поверхностного рационалистически-фатального оптимизма. Жизнь богаче мысли, личность – творческая, уникальная, свободная, страстная, бунтующая, имеющая право на ошибку, не является слугой Прогресса и Законов, не сводится только к Разуму, не превращается в инструмент и орган общества, как в учении Прудона.
Если, по мнению Прудона, личность есть лишь выразитель «социального гения», лишь слуга «идеи Справедливости»; если, по Штирнеру, напротив, личность есть единственная реальность, а все общее, все идеи и коллективы суть «фантомы» и «кумиры», то по учению Бакунина, – личность, несомненно, детерминирована, обусловлена, подчинена и включена в поток социальной жизни, но она одновременно и самоценна, она имеет свои права, свою свободу, свои способности – мысль и бунт, она не слуга абстракций, не орган и не инструмент только, личность выше всех общих идей. Бакунин бунтует против зла, существующего в мире, говорит о возможности пересмотра и преобразования мироздания, ставит личное, живое, единичное, реальное выше безликого, мертвого, общего и абстрактного. Причем он делал это не только в философских абстракциях, как Макс Штирнер, не только в социологических теориях, как Пьер Прудон, но в конкретной жизни, анализируя конкретные обстоятельства и сам – живя, борясь за освобождение окружающих его личностей.
Противопоставив философский материализм надличностному деспотизму Бога и учение о бунте – всепоглощающему детерминизму и объективизму, Бакунин не только абстрактно постулировал величие личности, подобно Штирнеру, и не только сумел разработать социологическую теорию свободного общества, состоящего из свободных личностей, как Прудон, но соединил в теории и на практике эти две стороны, дал глубокое философское обоснование достоинства и ценности личности, либертарной социологии и анархического идеала. Важнейшими элементами и предпосылками этого бакунинского философского учения о личности, нам представляются его мысль о примате жизни над наукой и непостижимости личности для научного познания, учение о свободе и бунте и представление о «человеке», как динамической потенции, воплощающейся в многообразных, уникальных, но равноценных по своему человеческому достоинству личностях. Бакунин в своей философии не довел до предела противоречие между личностью и обществом, как Штирнер, но и не обошел его стороной, как Прудон и Годвин; он сделал, казалось бы, невозможное, – сумел создать основы философски глубокого и гармоничного анархического учения о личности и обществе, исполненного внутренней диалектики, свободы и динамизма.
В своем учении о свободе Бакунин убедительно раскрыл социальный характер свободы, ее позитивную и негативную стороны, показал неделимость свободы и необходимость для личности, желающей самоосвобождения, одновременно бороться за свободу общества, за свободу всех других личностей; он неразрывно связал понятия свободы и равенства, отвергнув принципы опеки и авторитета, заявил, что никакое «добро», никакая «человечность» невозможны без свободы и вне свободы.
Наконец, признавая вслед за Гегелем наличие мировой необходимости, Бакунин в то же время показал возможность для свободной и мыслящей личности противостоять этой необходимости и бунтовать против нее, если она угрожает человеческой свободе и достоинству. Пусть этот бунт не всегда завершается успехом, пусть окончательное совершенство, абсолютная свобода и вечная гармония недостижимы, пусть бунт носит лишь относительный и частичный характер и сам является диалектическим порождением «мировой причинности», но именно в нем рождается и утверждается специфически человеческая реальность, рождается свобода, рождается личность. Итак, человеческая личность погружена в бесконечный, предопределяющий ее мир, но со своим появлением, она обретает мысль – способность абстрагироваться, «выходить за свои пределы», и бунт – способность протестовать, восставать, утверждать свои ценности. Поистине вдохновенным пафосом исполнены слова Бакунина, в которых пронзительно переданы и неизбывный трагизм человеческого существования, и великий триумф безнадежной и бесконечной борьбы личности за свою человечность: «Мимолетное и неприметное существо среди безбрежного океана всеобщей изменяемости, с неведомой вечностью позади него и неведомой вечностью впереди, человек, мыслящий, деятельный, сознающий свое человеческое назначение, остается гордым и спокойным в сознании своей свободы, которую он сам завоевывает, просвещая, освобождая, в случае необходимости поднимая на бунт окружающий его мир и помогая ему. В этом его утешение, награда, его единственный рай» (28; 79).
§ 3. Философия взаимопомощи (проблема личности в учении П.А.Кропоткина)
…Цель каждого индивида – жить интенсивной жизнью и…
эту наибольшую интенсивность жизни он находит
в наиболее полной общительности, в наиболее полном
отожествлении себя самого со всеми теми, кто его окружает.
П.А.Кропоткин «Нравственные начала анархизма»
Личность Петра Кропоткина, его мировоззрение и место в истории анархизма
«Высокий строй мысли, стремление к постижению сущности явлений, благородство и самоотверженность, доброта и душевное обаяние в сочетании с революционностью натуры – таков образ Петра Алексеевича Кропоткина» – пишет историк Н.М.Пирумова (289; 38), и в этих словах нет ни малейшего преувеличения.
Петр Алексеевич Кропоткин (1842-1921) даже в свою эпоху, щедрую на выдающихся людей, был личностью исключительной по своим нравственным и интеллектуальным качествам.
Кропоткин происходил из высшей русской аристократии, но, по окончании Пажеского корпуса, выбрал не блестящую придворную карьеру, а службу в далеком Амурском казачьем войске. В 1860-ые годы он совершил ряд выдающихся путешествий по Сибири и Маньчжурии, начал заниматься наукой и пытался принимать участие в «великих реформах», но на практике убедился, что через государство невозможно осуществление никаких позитивных и, тем более, освобождающих людей, преобразований. Выйдя в отставку, Кропоткин занялся естественными науками, но вскоре отказался и от научной карьеры, как за 10 лет до того – от придворной карьеры, ради служения делу освобождения народа в рядах революционеров.
Совершив поездку за границу, Кропоткин, под влиянием событий Парижской Коммуны и общения с бакунистами из Юрской Федерации, становится анархистом. В 1872-1874 гг. Кропоткин активно участвует в революционной пропаганде кружка «чайковцев»: ведет агитацию среди рабочих, создает литературные произведения для народа, популяризирующие социалистические идеи, пишет программу кружка. В 1874 году следует арест и заключение в каземате Петропавловской крепости. После дерзкого побега из военного госпиталя, Кропоткин на 40 лет оказывается в эмиграции, где становится признанным вождем и теоретиком международного анархизма, авторитетным ученым мирового масштаба. За эти годы Кропоткин неоднократно высылался властями из страны в страну, подвергался арестам, провел три года во французской тюрьме; на него готовила покушение русская монархическая «Священная Дружина» (ошибочно видевшая в Кропоткине организатора первомартовской казни Александра II); немало пришлось пережить и материальных лишений. Однако Кропоткин продолжал свою разностороннюю научную, общественную и публицистическую деятельность: выступал с лекциями и речами, писал статьи и обзоры для научных изданий, был соавтором грандиозного труда по географии мира, предпринятого его другом – анархистом и географом Элизе Реклю, издавал анархические газеты «Револьте» (в Женеве), «Револьт» и «Тан Нуво» (в Париже), «Хлеб и Воля» и другие. Он оказывал активное содействие революционерам всего мира – от Японии и России до Канады и США, способствовал переселению семи тысяч духоборов, преследуемых царским режимом, в Канаду. С ним общались, переписывались, к его голосу прислушивались крупнейшие деятели культуры и общественного движения во всем мире.
С началом Первой Мировой войны Кропоткин выступает в поддержку Франции, Англии и России против германского империализма (он считал Францию – центром мирового революционного движения, а Германию, напротив, оплотом реакции и милитаризма, угрозой для европейской цивилизации). Эта позиция не была поддержана большинством анархистов мира, и Кропоткин оказывается в изоляции от анархического движения. Вернувшись в Россию в июне 1917 года, престарелый князь-бунтарь оказывается в гуще событий: выступает за провозглашение России федеративной республикой, за борьбу против немецкого вторжения и против угрозы гражданской войны. На предложение А.Ф.Керенского занять любой министерский пост во Временном правительстве, Кропоткин отвечает: «Я считаю ремесло чистильщика сапог более честным и полезным делом» (цит. по 293; 192).
Октябрьский переворот Кропоткин первоначально встречает положительно, видя в нем углубление революции и начало социально-экономических преобразований, но вскоре его отношение к большевистскому режиму начинает меняться. В эти годы Кропоткин, помимо теоретической работы, участвует в пропаганде идей федерализма (он организовал Лигу Федералистов), содействует развитию кооперативного движения. Петр Алексеевич вызволяет немало людей из застенков ЧК, протестует против порабощения Советов парткомами, против разгрома новой властью кооперативного движения, против всесилия политической полиции и эскалации «красного террора» (и особенно против введения института заложников и последующих расстрелов сотен невинных людей), против ликвидации свободной печати и уничтожения негосударственных издательств. Все это он справедливо расценивал как узурпацию, перерождение и гибель революции. Весной 1920 года в своем обращении к рабочим Западной Европы Петр Алексеевич писал: «Я должен честно сказать, что, по-моему, строительство коммунистической республики по принципу строго централизованного государственного коммунизма, под железным правлением партийной диктатуры, закончится крахом» (175; 44). А еще раньше, в марте 1919 года в одном из писем он пророчески предсказывал: «метод, которым большевики думают совершить переворот, из
