241); (72; 11-18); (130; 91); (137; 79-88); (326; 14-35, 44-48) и, особенно, – (310; 81-184, 392-395, 402-405, 416).

[7]

Эта замечательная девушка Мэри Шелли, дочь основоположника анархизма – Годвина, и одной из основательниц феминизма – Мэри Уолстонкрафт, подруга и возлюбленная великого поэта Шелли, была, кроме того, основательницей жанра новоевропейского научно-фантастического романа, автором знаменитого «Франкенштейна».

[8]

«При всем различии существующих мнений истина вечна и всегда едина. Следовательно, существует только один истинный общественный порядок, естественный для человечества и пригодный для общества всегда, независимо от условий места и времени. Разум, свободный от невежества и ошибок, неизбежно должен прийти к его признанию» – так резюмирует В.П.Волгин мировоззренческие предпосылки годвиновского учения. (72; 21)

[9]

«Человеческий дух есть механизм: соединение сил, деятельность которых совершается, согласно закону причинности и не допускает никаких случайностей в последовательности явлений» (цит.по 31; 143).

[10]

По справедливому замечанию Е.М.Макаровой: «В неразрывной связи со взглядом мыслителя на Вселенную было его положение о том, что человек и природа подчинены строгим законам необходимости. Свобода воли казалась ему «слепым и капризным принципом», который мог нарушить его проникнутое оптимизмом представление о всемогуществе истины и разума и способности человека к совершенствованию. В «Политической справедливости» Годвину не удалось в плане этики разрешить проблему соотношения детерминизма и свободы воли» (310; 403).

[11]

К примеру, Годвин пренебрежительно высказывается о «понятии страсти, вызвавшем столько недоразумений в философии сознания, но не соответствующем никакому реальному явлению» (94; 109).

[12]

«Человек первоначально не порочен» – утверждает английский анархист (94; 218). См.также: «… в человеке нет никакой врожденной склонности ко злу. Наши пороки и наши добродетели могут быть сведены к процессам, происходящим во внешнем мире» (цит.по 31; 144).

[13]

«Мы все обладаем одинаковой природой… Наши чувства и способности одинаковы» (94; 193).

[14]

«… Состязание между правдой и ложью само по себе слишком неравно» (94; 203), убежден Годвин, а потому, не будь порочных социальных учреждений, правда всегда и везде торжествовала бы. «Эта аксиома о всемогуществе истины должна быть для нас рулем в наших начинаниях… Мы не должны с тревогой следить за поводами и случаями: воздействие истины не зависит от случайностей» (94; 163).

[15]

«Построенный на ложных порядках, внешний мир порождает ложные впечатления и, следовательно, ложные мысли, которые в практике жизни становятся принципами нашего поведения» (цит.по 31; 144).

[16]

«…человеческая природа почти исключительно продукт окружающих условий; ее пороки, пошлость, легкомыслие, – отражение характера господствующей власти и общественных учреждений. Их, а не человеческую природу надо исправлять, чтобы правильно жил и развивался человек» (94; 112).

[17]

Не случайна постоянно проводимая Годвином аналогия: авторитарное общество – авторитарное воспитание. И наоборот, в обществе «политической справедливости»: «будут считать одинаково неправильным превращать в рабов как мальчиков, так и взрослых людей» (94; 130).

[18]

«Каким путем могли бы люди дойти до теперешних своих достижений, если бы они всегда удовлетворялись тем состоянием общества, при котором им случилось родиться?» (94; 198). И далее: «Нельзя представить себе ничего более неразумного, чем суждение по современному человеку о том человеке, каким он будет впоследствии» (94; 202). Наконец, сам Годвин отчасти так объясняет свой теоретический максимализм и нонконформизм: «Хорошо известно то правило нравственности, согласно которому человек, желающий достичь совершенства, хотя никогда своей цели не достигнет, но сделает гораздо большие успехи, чем человек, довольствующийся стремлением к несовершенному» (94; 171).

[19]

Пожалуй, наиболее адекватным определением личности по Годвину, было бы определение ее как «капли в океане разума», (см.: «Я лично представляю собой лишь каплю в океане мысли» (94; 108)), капли, полностью похожей на другие капли, чисто интеллектуальной по содержанию и «механической» по строению: личность рождается из сочетания внешних воздействий среды и реакций нашего разума, отзывающегося на эти воздействия (непонятно только, почему эта реакция у разных людей в сходных условиях различна, если их разум, в сущности, тождественен).

[20]

Ибо, признает Годвин, «можно предполагать, что различия в силе рассудка до известной степени сохранились бы навсегда…» (94;73).

[21]

«Законы, которыми регулируется мой образ действий, имеют исключительное значение для меня; никто не может перенести на другого свое сознание и суждение о своих обязанностях… Даже наше собственное согласие не может лишить нас способности суждения. Это – свойство нашей природы, которое мы не можем ни продать, ни подарить, и, следовательно, невозможно ни для какого правительства выводить свою власть из какого-либо первобытного контракта» (94;135).

[22]

Здесь можно при желании найти предвестие мысли, столь существенной для экзистенциальной философии, о том, что свобода не есть просто атрибут человека, но есть сама сущность человека, и неотчуждаема от него («человек обречен быть свободным», «я сам есть свобода» и пр. – особенно подробное развитие этой мысли см. у Сартра).

[23]

«Собственность сливает людей в одну общую массу, чтобы легко распоряжаться ими как примитивным механизмом. Когда этот камень преткновения будет удален, каждый человек будет в тысячу раз теснее соединен со своим соседом в любви и взаимном доброжелательстве, но каждый человек будет думать и судить самостоятельно» (94; 84-85).

[24]

Говоря об обещаниях, данных нами, Годвин вводит главного в его книге, без-личного и над-личностного кумира, которому человек должен покорно служить, принося в жертву все свое, личное, особенное – кумира Справедливости (потом этот Кумир приобретет особую власть и значение у Прудона, за что того будет сурово критиковать Герцен): «Мы уже установили, что справедливость является общей суммой наших моральных и политических обязанностей. Колеблется ли сумма справедливости или она неизменна? Конечно, неизменна». И потому, я должен выполнять свое справедливое обещание «не потому, что я это обещал, а потому, что справедливость предписывает это… Никакое обещание с моей стороны не может ни обесценить, ни изменить внутренней ценности данного момента». Поэтому «справедливость должна быть осуществлена, независимо от того, приняли ли мы присягу или нет» (цит.по 326; 137-138).

[25]

«Всякая личная привязанность, кроме тех случаев, когда она вызывается заслугами, явно неосновательна. Поэтому желательно, чтобы мы любили людей вообще, а не определенного человека» (94; 124) (подчеркнуто нами – П.Р.). И еще: «Я не должен ни одному существу оказывать предпочтение потому только, что это мой отец, жена или сын, но предпочитать надо такого человека, который имеет к тому основания, одинаково убедительные для всех» (94; 128).

[26]

Справедливости ради, надо отметить, что это моральное господство общества над личностью означает не господство «большинства» над «меньшинством» (как в либеральных концепциях демократии) – по Годвину меньшинство не должно быть подавляемо большинством – но господство Истины и Справедливости, единственных, познанных и воплощенных в общественном устройстве и в общественной морали. По Годвину, ни один человек не может подчиняться другому человеку или людям, но лишь – Разуму и Справедливости. На практике же мыслитель предлагает заменить государственное право «общим наблюдением членов небольшой общины за поведением друг друга» (94; 212).

[27]

Вот, например, весьма характерное своим безапелляционно-мессианским тоном, высказывание Годвина: «Мы не должны любить ничего, кроме добра, чистого и неизменного счастья, блага для большинства, добродетели для всех. Сверх этого нет ничего существенного, кроме справедливости, принципа, покоящегося на той единственной предпосылке, что все люди представляют существа одной общей природы и что они имеют право, с некоторыми ограничениями, на одинаковые блага» (94; 100-101). От этого высказывания так и веет возвышенностью и безличностью, светом и холодом.

[28]

«Индивид обязан, утверждает Годвин, сопротивляться обществу, когда его индивидуальный разум признает то или иное действие общества несправедливым. Сопротивление угнетению – наиболее бесспорный долг индивида» (72; 49). Годвин отрицает «моральную независимость» индивида и, вместе с тем, провозглашает полнейшую его интеллектуальную независимость (ибо личное для него – это прежде всего и исключительно – разум): «Но если мы никогда не должны поступать независимо от начал разума и ни в коем случае не должны страшиться откровенного наблюдения со стороны других людей, то тем не менее очень важно, чтобы мы всегда могли свободно развивать свою индивидуальность и следовать велениям собственного рассудка» (94; 116).

[29]

При этом Годвин, противореча себе, справедливо полагает, что общество «не имеет реальности, независимой от индивида, следовательно, оно не может иметь собственных прав и не может присваивать себе «прерогативу непогрешимого судьи», являясь не чем иным, как просто «суммой индивидов» (см.310; 407-408).

[30]

Так как, по Годвину, мир устроен разумно, и человек разумен, то происходит полная корреляция: разумность мироздания, разумность отдельного индивида, разумность человека вообще – это одна и та же разумность (отсюда-то и проистекает вера в Прогресс, вера в универсальность, познаваемость и объективность Истины).

[31]

Надо заметить, что главный труд Штирнера вышел через полвека после «Исследования о политической справедливости» и через 8 лет после смерти В.Годвина. Оба мыслителя, по всей видимости, ничего не знали друг о друге.

[32]

Поэтому, по нашему мнению, Франц Меринг совершенно справедливо ставит в один ряд «Святое семейство» Маркса и Энгельса и «Единственного и его собственность» М.Штирнера (см.413; 394-395).

[33]

См. об этом следующее справедливое замечание В.С.Соловьева: «Утверждение Гегелевой философии, что сущность всего есть логическое понятие, равнялось с субъективной стороны утверждению, что сущность человеческого я есть логическое познание, что субъект или лицо имеет значение только как познающее» (351; 94). О гегельянском антиперсонализме см.также у Н.А.Бердяева (36; 271-272) и (397;19).

[34]

Так, для методологии Штирнера весьма характерно идущее от Гегеля сопоставление стадий развития отдельной личности и человеческой истории – говоря по-современному, «онтогенеза» и «филогенеза» (аналогия триад: «древние-новые-эгоист» и «ребенок-юноша-муж»).

[35]

Так, Фейербах говорит об индивиде, что «совершенно неоспорима и ясна его идентичность другим индивидам, его обыденность» (см.413; 359).

[36]

Интересно отметить, что Фейербах, который не вполне воспринял критику Штирнера и довольно беспомощно ответил на нее, тем не менее отдал ему должное и, говоря об авторе «Единственного», признавал: «Во всяком случае, это самый гениальный и самый свободный писатель, какого я только знал» (цит.по 205; 167).

[37]

В связи с этим отметим частичную справедливость упреков Маркса и Энгельса, обращенных ими к Штирнеру в «Немецкой идеологии». Несмотря на мелочные, и, как правило, несправедливые придирки, существенные искажения большинства мыслей Штирнера и игнорирование того ценного, что содержится в его книге (и, кстати сближает ее со многими идеями самих классиков «научного социализма») надо признать, что обвинения Штирнера в наличии в его книге софистики, логической и терминологической путаницы и неизжитых элементов спекулятивного мышления, предъявляемые ему авторами «Немецкой идеологии», не лишены оснований. И все же попытка Маркса и Энгельса изобразить Штирнера невежественным и жалким «школьным учителем», «идеологом мелкой буржуазии» и «идейным ничтожеством» – в целом представляется неудачной – да, вероятно, они и сами в глубине души не разделяли резких крайностей своих выпадов; иначе зачем было бы писать разгромную критику сочинения Штирнера, по объему превышающую саму его книгу. Известно также о большом положительном впечатлении, которое первоначально произвел «Единственный» на Энгельса.

[38]

«Отдельные современные «штирнероведы» видят в «Единственном» обоснование экзистенциализма» (208; 185). Чтобы подтвердить правомерность