— то с ним вместе и всякий труд вообще.

Множество рабочих и неудачников артистов находится именно в таком положении.

Напротив того, человек, который с детства привык хорошо играть на рояли, хорошо владеть рубанком, резцом, кистью или напильником, так, чтобы чувствовать, что то, что выходит из его рук, красиво, никогда не бросит ни рояли, ни резца, ни напильника. Он будет находить в своей работе удовольствие, и она не будет казаться ему утомительной, если, конечно, не будут заставлять его работать до полного утомления.

Таким образом, под общим названием лени обозначают, в сущности, целый ряд последствий разнообразных причин, из которых каждая могла бы сделаться источником пользы для общества, вместо того чтобы быть источником зла. Как и в вопросе о преступности, как вообще во всех вопросах, касающихся человеческих способностей, здесь сваливают в кучу явления, не имеющие между собою ничего общего. Люди употребляют слова «лень» и «преступление», не давши себе труда разобраться в их причинах, а затем спешат наказывать, не задав себе вопроса о том, не составляет ли самое наказание именно поощрения этой «лени» или этого «преступления»[30].

Вот почему если бы в свободном обществе начало возрастать число тунеядцев, то общество, вероятно, постаралось бы прежде всего отыскать причины их лени и попыталось бы их устранить, прежде чем прибегать к каким бы то ни было карательным мерам. Вот перед нами, например, простой случай малокровия, как тот, о котором мы говорили выше. Прежде чем набивать голову ребенка знаниями, дайте ему крови; укрепите его, а чтобы он не терял времени, отправьтесь с ним в деревню или куда-нибудь на берег моря. Там начните учить его геометрии на открытом воздухе — не по книжкам, а измеряя с ним вместе расстояние до ближайшей скалы; учите естественной истории, собирая цветы и ловя рыбу, физике-помогая строить ту лодку, на которой он поедет на рыбную ловлю. Но прежде всего — не набивайте его мозг пустыми фразами и древними языками: не делайте из него «лентяя»!

Другой ребенок, например, не привык к порядку и правильности в работе; против этого есть одно средство — чтобы дети сами вырабатывали друг в друге эти привычки; чтобы сама жизнь школы помогала этому. Впоследствии, когда этому ребенку придется работать в лаборатории или в мастерской — вообще в тесном пространстве, где нужно иметь дело с разнообразными приборами и инструментами, — это приучит его к известным приемам порядка. Только сами не делайте вы из него беспорядочного человека вашей школой, в которой порядок выражается лишь в правильном расположении скамеек, а самое преподавание представляет собою настоящий хаос, который никому не может внушить любви к гармонии, последовательности и методичности в труде.

Неужели вы не видите, что с вашими методами преподавания, выработанными министерством сразу для миллионов учеников, представляющих собою столько же миллионов различных способностей, вы только навязываете им всем систему, годную для посредственностей и созданную посредственностями. Ваша школа становится школой лени, точно так же как ваши тюрьмы представляют школы преступности. Сделайте же школу свободной, уничтожьте все ваши ученые степени, обратитесь к добровольцам в деле преподавания — сделайте все это, прежде чем изобретать против лени законы, которые послужат только к тому, чтобы заключить лень в установленные рамки.

Дайте рабочему, которому противно выделывать всю свою жизнь ничтожную часть какой-нибудь булавки, которого тоска берет около своей машины и в конце концов становится ненавистью, — дайте ему возможность обрабатывать землю, рубить деревья в лесу, бороться с бурей на море, нестись в пространстве на локомотиве. Но не делайте сами из него лентяя, заставляя его всю жизнь наблюдать за машиной, оттачивающей какой-нибудь кончик винта или прорезающей ушко в иголке!

Уничтожьте сперва причины, которые создают лентяев, — и поверьте, что людей, действительно ненавидящих труд, особенно труд добровольный, почти не останется и что для решения вопроса о них совершенно не нужно будет ни вашего арсенала законов, ни вашей задельной платы с угрозою голода.

Наемный труд в коллективистском обществе

I

В своих планах перестройки общества коллективисты впадают, по нашему мнению, в двоякую ошибку: они хотят уничтожения капиталистического строя и вместе с тем стремятся сохранить те два учреждения, которые составляют самую его подкладку: представительное правление и наемный труд.

Что касается так называемого представительного правления, то нам часто приходилось уже говорить о нем[31]. Для нас остается совершенно непонятным, как могут умные люди — а в таковых нет недостатка в коллективистской партии — оставаться сторонниками национальных и городских парламентов после всех тех уроков, которые нам дала в этом отношении история — и во Франции, и в Англии, и в Германии, и в Швейцарии, и в Соединенных Штатах.

Мы видим, что повсюду парламентаризм приходит в упадок и что повсюду поднимается критика — не только применений этой системы, но и самых основных ее положений; каким же образом могут социалисты-революционеры защищать этот осужденный на смерть образ правления?

Выработанное буржуазией, с одной стороны, для противодействия королевской власти, а с другой, с целью расширения и упрочнения своего господства над рабочими, представительное правление является в истории политическою формою по преимуществу буржуазного строя. Защитники этой системы никогда и не утверждали серьезно, чтобы парламент или городской совет действительно представлял собою нацию или город: наиболее умные из них знают, что это — невозможно.

Представительное правление просто послужило буржуазии для того, чтобы воздвигнуть плотину против захватов королевской власти — не давая вместе с тем свободы народу. Но по мере того как народ все лучше сознает свои интересы, а вместе с тем растет и разнообразие самих интересов, эта система оказывается негодной. Потому-то демократы всех стран и занимаются теперь тщетными поисками за различными поправками: пробуют в Швейцарии всенародное голосование законов (referendum) и находят, что оно тоже никуда не годится; говорят в Бельгии о пропорциональном представительстве или о представительстве меньшинства, т. е. опять-таки о разныx парламентских утопиях, — одним словом, ищут того, чего найти нельзя. В конце концов им приходится все-таки признаться, что они пошли по ложному пути, и вера в представительное правление все более и более подрывается в народе.

То же самое происходит и с наемным трудом. Можно ли, в самом деле, после того, как мы провозгласили необходимость уничтожения частной собственности и коллективное владение орудиями труда, требовать, в той или иной форме, сохранения системы наемного труда? А между тем, проповедуя рабочие чеки, коллективисты поступают именно так.

Что эту систему предлагали английские социалисты в начале века (Роберт Оуэн) — вполне понятно: они в то время хотели примирить труд с капиталом и отказывались от всякой мысли нарушить насильственным путем собственность капиталистов. Понятно и то, что эту мысль принял впоследствии Прудон: в своей системе взаимного кредита он стремился сделать капитал менее вредным при сохранении частной собственности, которую он ненавидел в душе, но считал необходимой гарантией для личности против государства.

Что рабочие чеки признают и более или менее буржуазные экономисты — это также не удивительно.

Для них безразлично, будет ли получать рабочий свою плату в этой форме или в форме денег с изображением республики или империи. Им нужно спасти от грозящего им погрома частную собственность на жилые дома, на землю, на фабрики, во всяком случае — собственность на жилые дома и на капитал, нужный для фабричного производства. А для этой цели введение рабочих чеков оказалось бы как нельзя более подходящим.

Лишь бы только такой чек можно было обменять на всякие драгоценности, — и всякий хозяин дома охотно примет его в уплату за квартиру. А до тех пор, пока жилые дома, земля и заводы будут принадлежать отдельным собственникам, рабочему поневоле придется так или иначе платить им, чтобы иметь возможность работать в их полях или на их заводах и жить в их домах.

Но как можно защищать рабочие чеки — эту новую форму наемного труда, — раз мы установили, что дома, поля и заводы не составляют больше частной собственности, а принадлежат общине или всей нации? Этого мы не понимаем.

II

Присмотримся ближе к этому способу вознаграждения труда, проповедуемому французскими, немецкими, английскими и итальянскими коллективистами[32].

Он сводится приблизительно к следующему: «все работают — в полях, на заводах, в школах, в больницах и т. д. Продолжительность рабочего дня устанавливается государством, которому принадлежат земля, заводы, пути сообщения и проч. Каждый рабочий день вознаграждается рабочим чеком, на котором значится, скажем, — «восемь часов труда». За этот чек рабочий может приобрести в магазинах, принадлежащих государству или различным корпорациям, всевозможные товары. Этот чек может также дробиться, как деньги, так что, например, можно купить на рабочий час мяса, на десять минут спичек или на полчаса табаку. Вместо того, чтобы говорить: «Дайте мне на пять копеек мыла», — после коллективистской революции станут говорить: «Дайте мне на пять минут мыла».

Большинство коллективистов, кроме того, остаются верными разделению, установленному буржуазными экономистами (и Марксом), между трудом сложным, требующим предварительного обучения, и трудом простым; они говорят, что труд сложный, т. е. профессиональный, должен оплачиваться в несколько раз больше, чем труд простой. Так, например, один час труда врача будет считаться соответствующим двум или трем часам труда больничной сиделки или трем часам труда землекопа. «Профессиональный, или квалифицированный труд будет иметь ценность в несколько раз большую, чем труд простой», — говорит коллективист Гренлунд, потому что этот род труда требует более или менее долгого обучения[33].

Другие коллективисты — например, французские марксисты — не признают этого различия и провозглашают «равенство заработной платы». Врач, учитель, профессор будут получать (в виде рабочих чеков) такое же вознаграждение, как и землекоп. Восемь часов, проведенные за осмотром больных в больнице, будут стоить столько же, сколько восемь часов работы землекопа или работы на фабрике.

Некоторые делают еще одну уступку и допускают, что работа неприятная или вредная для здоровья — например, работа в сточных трубах — должна оцениваться выше, чем труд приятный. Час работы в сточных трубах соответствовал бы, например, двум часам работы профессора.

Прибавим, наконец, что некоторые коллективисты принимают также вознаграждение по группам, по корпорациям. Артель литейщиков сказала бы, например: «Вот сто тонн стали. Когда мы работали над ней, чтобы добыть руду, выливать железо и т. д., нас было сто рабочих и мы употребили на это десять дней. А так как каждый рабочий день заключает в себе восемь часов, то это составляет восемь тысяч рабочих часов для получения ста тонн стали, т. е. восемьдесят часов на тонну». Тогда государство выдало бы им восемь тысяч рабочих чеков, по одному часу каждый, и эти восемь тысяч чеков были бы затем распределены,