работа дала бы — как мы уже видели в одной из предыдущих глав — по меньшей мере все необходимые овощи и фрукты и даже всю возможную в этом отношении роскошь для 75 000 или 100 000 человек. Допустим, что из них 36 000 изъявили бы желание заниматься огородничеством.

Каждому из них пришлось бы тогда посвятить на это 100 часов в год, распределенных на протяжении всего года; и это время явилось бы для них временем отдыха в кругу друзей и детей, в прекрасных садах — лучших, по всей вероятности, чем сказочные сады Семирамиды[50].

Мы видим, таким образом, какое небольшое количество труда нужно для того, чтобы получить в изобилии и фрукты, которых мы должны лишать себя теперь, и овощи, которые стольким матерям приходится осторожно делить между членами своей семьи, чтобы выгадать гроши, служащие для обогащения капиталистов и вампиров-домохозяев.

Пусть бы только человечество сознало, что оно может сделать, и пусть бы это сознание дало ему силу захотеть этого! Пусть бы только оно поняло, что тот подводный камень, о который разбивались до сих пор все революции — это умственная трусость!

VI

Нетрудно видеть, какое будущее откроется тогда перед социальной революцией.

Всякий раз, когда мы говорим о социальной революции с серьезным рабочим, которому приходилось видеть в своей жизни голодающих детей, он нахмуривается и упорно ставит нам вопрос: «А откуда взять хлеб? Хватит ли его всем, если каждый будет есть досыта? А что если невежественная деревня, настроенная реакционерами, захочет морить голодом горожан, как она морила их в 1793 году?»

Но пусть только деревня попробует? Тогда большие города сумеют обойтись без нее.

Куда, в самом деле, употребят свободное время те сотни тысяч рабочих, которые задыхаются теперь на фабриках или в мастерских? Неужели они и после революции будут продолжать сидеть взаперти?

Неужели они будут продолжать выделывать разные мелкие предметы роскоши на вывоз, даже когда они увидят, что хлеб на исходе, что мяса становится мало, что овощи исчезают и заменить всего этого нечем?

Конечно, нет! Они несомненно выйдут из города в поле; а там машины даже самым слабым из них дадут возможность принять участие в общем труде; они внесут таким образом в старое земледельческое хозяйство ту же революцию, которая уже будет совершена в учреждениях и идеях.

В одном месте сотни десятин покроются стеклянными кровлями, и как мужчины, так и женщины с нежными руками будут ухаживать там за молодыми растениями. В другом вспашут сотни десятин трактором[51], улучшат почву при помощи удобрения или размельченного графита и известняка. И под руками этой веселой толпы случайных хлебопашцев поля покроются богатыми жатвами; руководить работой будут, конечно, люди, знающие земледелие, главным же образом — великий практический ум народа, пробудившегося от долгого сна и идущего вперед по пути, освещенному ярким светом всеобщего счастья.

И вот уже через два-три месяца первая жатва удовлетворит насущным потребностям и обеспечит пищу народу; после стольких веков ожидания он сможет впервые наесться досыта.

В то же время народный гений — гений народа, восставшего и сознавшего свои потребности, — будет работать над введением новых приемов земледелия — приемов, которые мы предчувствуем уже и теперь, но которые еще требуют проверки на опыте. Тогда будут произведены опыты над влиянием света — этой неоцененной еще в земледелии силой, которая дает возможность ячменю созревать в 45 дней в якутском климате; сконцентрированный солнечный свет или искусственный свет будет соперничать с теплотой в деле ускорения роста молодых растений. Какой-нибудь будущий Муше изобретет машину, которая сможет направлять и заставлять работать солнечные лучи, вместо того чтобы добывать из недр земли солнечную теплоту, заложенную там в виде угля. Будут сделаны опыты над орошением земли культурами микроорганизмов — мысль вполне рациональная, но еще новая, осуществление которой даст, вероятно, возможность разводить в земле живые клеточки, необходимые растениям как для питания их корешков, так и для разложения составных частей почвы.

Испробуют… но нет, лучше не будем вдаваться в область фантазии. Останемся на почве установленных фактов. Уже те приемы земледелия, которые существуют теперь, которые прилагаются в крупных размерах и успешно выдерживают торговую конкуренцию, могут нам дать и довольство, и роскошь, требуя взамен лишь небольшое количество приятного труда. Недалекое будущее покажет нам, какие практические применения, которые мы отчасти угадываем и теперь, скрыты в недавних научных открытиях.

Пока мы ограничимся тем, что наметили новый путь — путь изучения потребностей и средств к их удовлетворению.

Единственное, чего может не хватить революции, это — смелого почина. Забитые с самой школы, рабы прошлого в зрелом возрасте и до самой смерти, мы почти не смеем думать. Когда появляется какая-нибудь новая идея, мы, прежде чем выработать себе собственное мнение о ней, справляемся с книгами, писанными сто лет тому назад, чтобы узнать, что думали об этом старые мудрецы.

Но если у революции хватит смелости мысли и смелости почина, то в жизненных припасах она нужды терпеть не будет.

Из всех великих дней Революции 1789-93 гг. самым прекрасным, самым великим днем, который навсегда запечатлелся в умах, был день, когда собравшиеся со всех сторон участники праздника Федерации работали, как землекопы на Марсовом поле, приготовляя его к празднеству. В этот день Франция действительно была единой: одухотворенная новыми веяниями, она как бы провидела будущность, открывавшуюся перед нею, в общем труде над обработкой земли. Этот же общий труд на земле объединит и возродившееся общество, изглаживая в нем все следы вражды и угнетения, разбивающих его теперь на части.

Новое общество поймет, что такое солидарность, этот великий двигатель, увеличивающий во сто раз энергию и творческую силу человека, и пойдет со всею энергией молодости на завоевание будущего.

Оно перестанет производить на неизвестных покупателей и обратится к потребностям и вкусам, существующим в его собственной среде; оно обеспечит всем своим членам и существование, и довольство, и то нравственное удовлетворение, которое дает свободно избранный и свободно выполняемый труд, и наслаждение жить, не мешая жить другим. Полные смелости, вдохновляемые чувством взаимности, люди все вместе двинутся вперед, на завоевание тех высоких наслаждений, которые дает научное знание и художественное творчество.

Обществу, проникнутому таким духом, нечего будет бояться ни внутренних раздоров, ни внешних врагов. Всем силам прошлого оно противопоставит свою привязанность к новому порядку вещей и смелую инициативу как каждой личности в отдельности, так и всех вместе, — Ту геркулесову силу, которую придаст ему пробуждение его гения.

И против этой непреодолимой силы никакие «соединенные короли» не смогут сделать ничего. Им останется только преклониться перед нею и впрячься, в свою очередь, в общую колесницу человечества, уносящую его к новым горизонтам, открытым социальною революцией.

Примечания.

В основу книги положены статьи, написанные Кропоткиным для газет «Le Revolte» и «La Revolte». Впервые опубликована в 1892 г; на французском языке под названием «La Conquete du Pain» (Завоевание Хлеба). На русском языке работа впервые вышла в 1902 г. (Лондон; СПб.) В 1919 г. в издательстве «Голос труда» вышло последнее прижизненное издание работы, осуществленное под редакцией самого Кропоткина, с его новым предисловием и дополнением к тексту (Обл.-Пб.; М., 1920). Авторские сноски отмечены просто цифрами, комментарии — цифрами со звездочкой.

[1] * Работа «Речи бунтовщика» (Paroles d’un Revolte) вышла в Париже на французском языке в 1890 г. В основу книги легли статьи в газетах «Le Revolte» и «La Revolte». Впервые по-русски: Речи бунтовщика. Пер. с франц. Н. и С. Тамашевых. СПб., 1906.

[2] * Газета «Le Revolte» (Бунтовщик) издавалась с 22 февраля 1879 г. по 10 сентября 1887 г. сначала в Женеве, а после 1881 года в Париже; редактором и автором большинства статей (до ареста в 1883 г.) был Кропоткин. С 17 сентября 1887 по 10 марта 1894 г. она выходит под названием «La Revolte» (Бунт), редактирует ее в этот период известный анархист Жан Грав.

[3] * Тьерри одним из первых в европейской историографии «нового времени» пытался создать «историю общества» — бесконечного процесса взаимовлияния и борьбы различных социальных слоев. Большое место в творчестве Тьерри занимал анализ европейской истории XI-XII столетий (так называемая «революция городов», или «движение городских коммун»). В широком политическом движении этого периода, освободившем города и создавшем коммунальное самоуправление, он видел одну из первых попыток в европейской истории заложить основы свободного и справедливого общественного устройства. Субъектом этого процесса для Тьерри является «третье сословие», толкуемое шире, чем «буржуазия», охватывающее все население городской и сельской Франции, за исключением светской и духовной знати. Раскрытие Тьерри созидательной роли «простого народа», «Жана-простака» и его внимание к догосударственному периоду во французской истории чрезвычайно импонировали Кропоткину.

[4] * Fields, Factories and Worshops. L., 1898; русский перевод — Пг.; М., 1921.

[5] * Элизе Реклю (1830-1905) — виднейший французский анархо-коммунист, выдающийся ученый-географ, друг Кропоткина.

[6] * Речь идет о Всемирной выставке, посвященной столетию Великой Французской революции.

[7] Ватрен был надсмотрщик, ненавидимый рабочими и убитый в восьмидесятых годах. Тома был генерал, убитый 18 марта 1871 года. Это была единственная казнь, совершенная народом в этот день провозглашения Коммуны. (Примечение: Кропоткин неточен. 18 марта 1871 г. вместе с генералом Тома был расстрелян и генерал К. Леконт).

[8] * Уже в эпоху Великой Французской революции было распространено понятие «communaute des biens» — общность имуществ, которое понималось как экономическая альтернатива частной собственности. На его основе в 40-е годы XIX века впервые возникает термин коммунизм (от лат. communis — общий).

[9] * Как и Маркс, Кропоткин считал, что в коммунистическом обществе основу социальных отношений будет составлять общественная собственность на средства производства, что коммунизму будет соответствовать способ распределения по потребностям, полное исчезновение государства, права, различий между классами, городом и деревней, умственным и физическим трудом. Но в отличие от марксистов, анархо-коммунисты считали возможным установление коммунизма сразу же после победы социальной революции, без всяких «переходных периодов», «диктатуры пролетариата», «полу-государства» и т.д.

[10] * Система представительной демократии является объектом резкой критики со стороны анархистов. По мнению Бакунина, если народоправие институционализируется, то оно неизбежно отчуждается от гражданского общества и становится еще более изощренной формой классового господства. Парламентская республика представляет собой, таким образом, мнимое государство «мнимой народной воли, будто бы выраженной мнимыми представителями в мнимо-народных собраниях» (Бакунин М. А. Избр. соч. Пг.; М., 1919. Т. 1. С. 68). Исходя из такого понимания парламентаризма, анархисты в 1-м Интернационале выступали за «отказ от политики»: поскольку парламентаризм скрывает истинную эксплуататорскую природу государства, постольку любое участие трудящихся в легальной политической деятельности является компромиссом, ослабляющим революционное движение. Бакунин критиковал Маркса и Энгельса за оппортунизм и реформизм.

«Вот существенный пункт, — писал он, — в котором мы расходимся