нет, собственно, никакого Промысла, и склоняются к учению Эпикура и Цельса».
Post Scriptum к разделу
2009 год. В сентябре лондонский еженедельник «Санди таймс» опубликовал статью, подытоживающую религиоведческие исследования ученых британского Бристольского университета (руководитель проф. Брюс Худ).
Человек рождается с интуитивной верой в сверхъестественные силы — вывод ученых. Вывод «Санди таймс»: человек рождается с верой в Бога. Немедленно это и без того тенденциозно передернутое заявление было подхвачено заинтересованными лицами: вера в Бога врожденная, наделенная человеку Им же; без веры в Бога не могли бы появиться на свет ни человек, ни современное общество; атеизм — противен человеческой природе. Вот так, — теологи впереди паровоза. Перечитаем два абзаца из первого раздела нашего очерка.
Абзац 1. «Религиозность как поведенческий признак особи, вида, безусловно, имеет эволюционные корни. Оглянемся на нашу первобытность. В чем первобытный человек не испытывал недостатка, возымев некую способность мышления, так это в страхе. В страхе самых разных оттенков. От панического во время стихийных катаклизмов до испуга от неожиданного непонятного звука, вида неизвестного животного. Люди, в отличие от животных, 35–40 тысяч лет назад имели уже повыше организованную психику, утонченные чувства (шутка с правдой). Естественно, такая психика не выдержала бы осознанной постоянной угрозы воздействия множества сил явных и неведомых. Должны были возникнуть какие-то механизмы разгрузки, сброса нервного напряжения. Поскольку причины потрясений чаще всего не укладывались в немощное сознание, ничего не оставалось, как объединить их в нечто, подлежащее заискивающему молению, уговорам, поклонению. Появились фетиши, далее божки и боги. В строгих рамках науки достаточно конкретно об этом сказал Б. Малиновский: „Религия удовлетворяет когнитивную и эмоциональную потребность индивида в стабильном, понятном и упорядоченном мире и дает ему возможность чувствовать себя защищенным перед лицом природного хаоса“ (цит. по: Гирд К. Религиоведение, 2/2002). Вдобавок человек разумный быстро выяснил, что он смертен. Ясно, что естественный страх перед смертью также должен был быть компенсирован в его сознании. Продвинутые предки в просветлении инициировали также и веру в загробную жизнь. Эта религиозная ступень, как и религиозное поклонение разного рода божкам, доказана палеонтологическими материалами, исследованиями».
Практически идентичны положения этого абзаца выводам проф. Оксфордского университета Ричарда Докинза (Richard Dawkins) в его труде «Бог, как иллюзия» переведенном в 2009 году на русский язык. Настоятельно рекомендуем его хотя бы к выборочному прочтению, дабы не утомлять здесь цитируемыми длиннотами (и так грешим).
Абзац 2. «Поле причин возникновения религиозных верований, конечно, шире и формы причудливы. Главное, далеким предкам нашим даже примитивное пока моление примитивным же фетишам успокаивало нервы, положительно влияло на психическое и общее здоровье и выживание в итоге. К тому же предварительный религиозный ритуал перед охотой вселял уверенность, повышая шансы на успех. А склонность к такому поведению, продлевая жизнь, репродуктивный период, закреплялась отбором, оседала генетически в морфологии человека. Это типичная схема формирования признака, инстинкта — инстинкта религиозности».
Ричад Докинз пришел к тому же выводу, не пожелав лишь назвать врожденную религиозность инстинктом. Слова «интуитивная вера» ему оказались ближе (как и Брюсу Худу). Собственно, недалеко отодвинулся Докинз от Рудольфа Отто, в философском понимании которого феномен религии — это «религиозное стремление, находящееся изначально в сознании в потенции».
Подкрепим дополнение цитатой Паскаля Бойера (проф., Вашингтон): «В своем докладе я говорю лишь о том, что генетически закреплен порождающий суеверия механизм нашего восприятия мира и что именно он и делает невозможной рациональную борьбу с верой в магическое».
Повторимся, термины нуминозность, врожденная вера в сверхъестественное — всё это включает широкий спектр от неуловимого чувства таинственности, суеверия до ортодоксальности и фанатичной веры в конкретного бога. Вместе представляя собой наполнение инстинкта религиозности. Понятно, что этот инстинкт, как и все другие, имеет в каждом индивидууме разную силу.
Иисус веры, Иисус эволюции
За многие века отношение церкви к науке эволюционировало разительно. Выше мы отмечали агрессивную, непримиримую позицию средневековой церкви по отношению к естествознанию, просветителям и ученым тех времен. Просветительство оборачивалось инквизиционными судами, кострами, поглощавшими и научные труды, и самих ученых. Самодовольство, самодостаточность богословия довлели и властвовали. Не будем приводить примеры, они общеизвестны. Но к началу ХХ столетия ситуация изменилась. Научные достижения следовали чуть ли не в геометрической прогрессии, человечество стремительно просвещалось, жизнь становилась сложнее. В этот прогресс неотвратимо вовлекалась и неотделимая от человечества церковь. Конфронтировать с наукой стало бессмысленно и неумно. Церковь, имеющая тысячелетнюю привычку главенствовать, с сожалением наблюдала выбившийся из-под ее опеки бурный научный поток, не только ею не контролируемый, но и основательно поколебавший тысячелетние ее догматы. Стало ясно, по крайней мере передовым ее конфессиям, что агрессивный консерватизм неэффективен и просто губителен для авторитета церкви. Наметилась стратегия если не контроля (об этом трудно уже мечтать), то, по крайней мере, трансформации достижений науки в рамках конфессиональных догматов. Проще говоря, целесообразно стало выбрать позицию «впереди паровоза», чтобы научные достижения лишь подтверждали догматические установки. Демагогия этого направления стала содержательной частью теологических рассуждений последнего времени, определяя потребительское отношение к научным гипотезам и открытиям. Образно ситуация может быть оговорена так: «Ну, так что у вас там нового?» — теологи вопрошают у лотка ученых. «Да вот, физический вакуум», — отвечают физики. «Ну, так и хорошо, Бог создал мир из вакуума», — заключают теологи, занимая передний план.
Чуть конкретнее рассмотрим ситуацию на примере модификации отношения теологии к дарвинизму, к эволюционной теории.
Всемирно известный французский философ П. Тейяр де Шарден, теолог-католик, страстный христианин, едва ли не первый серьезно озаботился проблемой отставания церкви от науки, точнее, не только от науки — от человечества вообще. В своем эссе «Христос эволюции, или Логическое развитие понятия искупления» он написал еще в 1942 году: «Происхождение человека эволюционным путем: для науки не представляет сегодня уже никаких сомнений. Да будет это хорошенько усвоено: вопрос уже улажен, так прочно улажен, что продолжение его обсуждения означало бы такую же пустую трату времени, как продолжение дискуссий о невозможности вращения Земли» (курсив автора). И более конкретно: «Подобно всему живому, человек возник не только как индивид, но и как вид» (курсив автора). Отмечая стремительное и неуклонное продвижение вперед науки и человечества в целом, Тейяр де Шарден силится убедить своих «законников» считать этот прогресс не «риском» для религии, а обратить его в «величайшее благо» для нее: «Бог действует только эволюционным путем; этот принцип, повторяю, мне кажется необходимым и достаточным, чтобы модернизировать и влить новые силы во все христианское вероучение» (курсив автора). Далее он пророчествует о «новом богословии»: «Христос Искупитель, чей страдающий лик отнюдь не тускнеет, завершается в динамической полноте ХРИСТА ЭВОЛЮЦИИ» (выделено автором). И уже чуть ли не в качестве завета прозвучало заключение Тейяра де Шардена: «Каким бы ни был шаг вперед, на который отважится христианская мысль, можно утверждать, что он произойдет в сторону более тесной органической связи: между Искуплением и эволюцией». Папа тех лет — Пий XII и епископат, естественно, не были готовы к такому вольнодумию, и Тейяр де Шарден был основательно критикован в энциклике «Humani generis». Но он был прав. Уже папа Иоанн Павел II признал, что теория Дарвина «больше чем гипотеза». Нынешний понтифик Бенедикт XVI в своей книге «Сотворение и эволюция» не отрицая критикует теорию эволюции за неполноту, за неспособность (по его мнению) ответить на некоторые философские вопросы. Научные и философские доводы должны работать вместе, не исключая веры, заключает он.
Интересно разыгрывается еще один аспект сопряжения науки и веры. Большинство самых знаменитых ученых были людьми верующими — таков «убойный» аргумент современных церковников. При этом прощаются конфессионные различия, не учитываются степень религиозности и собственно предмет веры. А вера ученых весьма причудлива и с тем, что представляет собой Бог не связана, не связана и с научными поисками. «Ни Галилей, ни Ньютон, ни Лейбниц не пытались объяснить физические процессы с помощью божьей воли — иначе мы просто не знали бы этих имен» [С. Соловьёв]. Альберт Эйнштейн, усиленно затягиваемый клириками на свою сторону, в конце концов вынужден был сказать: «Это была, конечно, ложь — то, что вы читали о моих религиозных убеждениях, ложь, которая систематически повторяется. Я не верю в бога, обладающего личностью, и я никогда не отрицал этого, но выразил это отчетливо. Если во мне есть что-то, что можно назвать религиозным, то это только безграничное восхищение устройством мира, постигаемого наукой». Аргумент, собственно, не убойный а коварный. Попутно подчеркнём свою позицию. Инстинктом веры, как мы уже договорились, генетически наделен каждый человек, вся соль в степени его осмысления, самораскрутки или нивелирования.
В иудаизме ХХ столетия также пошли процессы спекулятивного сплава библейских и талмудических откровений с передовой научной мыслью. Так, в части «Большого взрыва», по мнению, например, д-ра Д. Шредера, наука своими потугами якобы лишь подтверждает тысячелетние истины Библии. Доказательством тому выдвигаются похожие сочетания слов, переводческие варианты и проч. лингвистические аллегории.
Нельзя сказать, чтобы православная русская христианская мысль не была озабочена рассматриваемой проблемой и совсем уж отстала. Епископ Василий (Родзянко) высоко оценил творения Тейяра де Шардена: «Далеко не всем богословам было дано так глубоко постичь основную сущность предания, изложить ее разумным языком, сказать это так, как сумел наш почти современник Тейяр де Шарден». Владыка Василий согласился, что «во вселенной вообще и на нашей планете в частности идет также и обратный разрушению и хаосу процесс — эволюция». Известны честные, но все же дилетантские гипотезы епископа Василия по поводу «Большого взрыва» с естественным для богослова стремлением с пользой для церкви вписать его в библейскую структуру.
Конечно же, и уже упоминавшийся нами о. Александр Мень, богослов с мировым авторитетом, не обошел проблему. Он написал теологически емкое, проникновенное предисловие к одному из российских изданий трудов Тейяра де Шардена: «Пьер Тейяр де Шарден: христианин и ученый». В этом предисловии он обозначил свою позицию, во многом согласную с постулатами автора.
О наметившейся эволюционистской «традиции православного академического богословия» говорит в своей публицистике наш современник, христианский журналист о. Андрей Кураев. Сознательно или интуитивно работая на процесс утилизации православием некоторых эволюционных идей, о. Андрей пишет: «Но в Православии нет ни текстуального, ни доктринального основания для отторжения эволюционизма» и, далее, пытается ревизовать доктрины Шестоднева, связь первородного греха и смерти и др. Отец Андрей упоминает также имена прогрессивных сторонников эволюционистских идей — архиепископа Михаила (Мудьюгина) и протоиерея Василия Зеньковского. Цитирует богословскую позицию проф. Московской Духовной Академии А. И. Осипова, принципиально допускающего и креационную, и эволюционную гипотезы.
Можно назвать еще немало имен святых отцов, поставивших православию на вид «несколько запоздалое признание эволюционной теории», но официальная православная церковь, дальновидность которой ни к чему, пока раздражается на подобные реформаторские высказывания (история повторяется). Консервативное православие с сожалением отмечает,
