претенденты-неудачники уже кричат его имя на дорогах Палестины и мира, или даже присваивают его, соперничая теперь уже с апостолами, а точнее — им помогая (прав Цельс, много их было, были и заметные). Вослед им из Иудеи глядят, отворачиваясь, не слышат имеющие уши заступники прямой веры, неколебимые хранители далеких истин своих пророков. Это, конечно, поэтизированная (в память Мережковского), но чисто эволюционная, биологическая картина. Здесь можно было бы повторить и притчу Иисуса о зернах колоса (семенах одуванчика в нашем примере), склеванных, иссохших и т. д., и лишь одно из их множества, заготовленного эволюцией, проросло.
Безусловно, для возникновения новой религии ожидалась личность. Заметная личность ожидалась довольно долго. Состоялись, однако, и личность, и ошеломляющее событие — в делах легендарных, культовых дополнение знаковое. Хотя распять, как уже говорилось, по тем временам не великое дело, но в данном конкретном случае казнь была освящена личностью — Иисусом, уже названным Христом. Христианство получило мощный импульс к жизни. Правда, поначалу, в первые десятилетия, мало кто эту казнь заметил, — ну, погиб один раб из миллионов рабов (Павел Штейнманн), а прозвище «христиане» (можно перевести как «мессиянцы» или «помазанцы») вообще придумали насмешливые жители Антиохии, язычники. Однако первое деление зиготы можно и не уследить. Раскрутка имени Христа наберет силу лишь через века.
Чуть вернувшись, обратим внимание на замечание Штейнманна. Того не ведая, он высказал всеобъемлющий закон жизни, статистику успеха и прогресса, лежащие в основе эволюции: одна удачная попытка из непреложного миллиона, один гений из непреложной тысячи провозвестников-предшественников, одна спора из сотен тысяч и т. д., т. д., и, наконец, одна счастливая планета из миллиона миллионов безжизненных.
Отправные положения
Оставим пока религии религиям, очерк этот об Иисусе Назарянине. Об Иисусе, он же Христос, преступнике, и его подельниках. О преступнике, уничтоженном и пока не реабилитированном официальной иудейской церковью. Преступнике с точки зрения тогдашнего иудейского и римского права — опасном государственном преступнике, агитировавшем к насильственному свержению официальной церковной власти, разрушению ее идеологии и даже к собственному воцарению. Совершенно правильно отметил Ренан: только за проповеди не убивают. Собственно, и Иоанн Креститель пострадал не за проповедническую смелость обличать фальшивую набожность фарисеев или отпускать грехи, а, скорее всего, за то, что обвинил Ирода и его вторую жену Иродиаду в порочном прелюбодействе и кровосмешении, полагают историки. А уж головы лишился совсем ни за что — по прихоти разнузданной падчерицы-танцовщицы, наученной Иродиадой. Хотя такие замашки при царских дворах и не были чем-то из ряда вон выходящим, народ все-таки содрогнулся и был возмущен.
Здесь, пожалуй, оговоримся о методике анализа, реконструкции событий тех времен, осмысления действий персоналий. Так вот, методический подход настоящих записок — это ненаучная, обычная бытовая логика обычного среднестатистического человека. А чем отличается современник от человека, жившего 2000 лет назад? В поведении — ничем. Отметим в тех временах лишь еще первобытную кровожадность. Кровожадность с одной стороны власти и смиренную кровощедрость с другой, поскольку жизнь тогда считалась делом эфемерным (захоронения в Кумране показывают, что немногие дотягивали до 40 лет). Однако мы нынче недалеко ушли, если вспомнить обоюдосторонние первобытные народные зверства в недавнем югославском конфликте, в центре просвещенной Европы, или в той же Чечне.
Небольшое отступление. Знаменательно поведение противостоящих сторон в критических ситуациях, так сказать, в присутствии смерти. Даже в конфликтах соплеменников, не говоря уже о людях разной веры. Обратимся для примера к своей гражданской войне. Белый христианин, предержа в руках безграничную власть в виде парабеллума, в жесткой форме загоняет за черту смерти связанного красного христианина, находящегося по другую сторону этой власти. Изверг, зачастую нелюдь по изощренности. Поменяй их сиюминутно местами, и ситуация зеркально отобразится, повторится: в изверги немедленно превращается недавняя жертва. И повторялась ситуация с тем же накалом садизма, бывало. Интересно, что этот поведенческий процесс типичен на всех социумных уровнях. Мы знаем, как люто всевластная церковь расправлялась с атеистами и прочими еретиками в свое золотое время, но вот знаковое высказывание исторически известного английского атеиста тех времен, философа Т. Гоббса (1580–1670): «Если бы в каком-либо государстве, где дотоле совсем не признавали бога, кто-нибудь из граждан предложил создать религию, я бы велел его повесить». Так что можно представить и атеистическую инквизицию: поведение по разные стороны власти, а, наверное, точнее — смерти вполне предсказуемо. Кстати, что-то похожее (по типу инквизиции, но с ее масштабами не сравнить) было в России по отношению к церковникам, когда материалисты революционным способом перешли на другую, положительную сторону власти, а идеалисты Божьим промыслом оказались со стороны отрицательной (для наглядности представим шкалу номиналов власти как ряд действительных чисел). Конец отступления.
Определим также свое отношение к апокрифам. Апокриф (греч. «сокровенный») по определению — произведение исторического характера, притязавшее на авторитет, равный Священному Писанию, но не включенное в канон Библии. По данным о. Меня, вся сохранившаяся новозаветная письменность представлена греческими манускриптами в количестве, превышающем 2500 экземпляров. И эти евангельские манускрипты отдалены от подлинников и событий всего несколькими десятилетиями. Равноудалены, а значит и равнодостоверны. О. Мень, оправдывая церковное пренебрежение к апокрифам, приводит характерное утверждение двух известных французских специалистов: «Прошло время, когда в апокрифических произведениях пытались увидеть источник наших канонических текстов. Более того, трудно себе даже представить, как мог возникнуть и вырасти этот сорняк на поле боговдохновенной литературы (почему не наоборот? — В. Е.). Он был следствием народного любопытства, склонного к необычному и жадного до подробностей, и вечного стремления к сказке (что тут предосудительного? — В. Е.)». Противоположную же попытку русского критика Мережковского найти в апокрифах истину «едва ли можно назвать успешной» — считает о. Мень. Вполне понятная субъективная позиция. Объективно же апокрифы, в сравнении с принятыми церковью источниками, практически равнодостоверны, точнее, — равнонедостоверны. Для настоящих записок они — почти равноценный исторический материал. Теперь о мифологичности текстов. Мы обойдем таки соблазн мифизации образа Иисуса. Мифический ‘подкрас’ чудес Иисуса в евангелических текстах просматривается, но реальность, историчность фигуры Иисуса уже ни у кого из серьезных исследователей сомнения не вызывает. Неплохой перечень подтвердительных документов по этому поводу перечислен о. Менем. Интерес этого плана можно удовлетворить в полной мере и со всеми подробностями в трудах Штрауса. Здесь же это исследовательское направление для краткости опущено.
Еще один технический момент. Цитируемый здесь церковно-славянский перевод Нового завета располагает к славянскому же восприятию Христа, «славянизирует» его мысленный образ и облик: мы невольно вписываем его в свой, русский менталитет. Здесь трудно что-то посоветовать читателю Завета и данного очерка. Наверное, нужно как-то абстрагироваться, пытаться представить еврейские лица, характеры, даже одежды и смотреть на события сквозь туман, тьму веков.
Итак, анализ не сложнее досужего рассуждения с приемами логической интерполяции. Как говорят, просто о сложном. Здесь также защитимся от возможных выпадов специалистов-библеологов — выпадов типа, к примеру, отповеди К. Еськова, автора «Евангелия от Афрания». Еськов, узкий специалист-палеозоолог, в своем евангелии мимоходом, но хорошо прошелся по дилетантам, как пример — из числа астрофизиков, лезущих со своими раздражительными догадками в палеозоологию (в начале романа Еськов сразу отмежевался от проблем библеологии, оставив их специалистам). Так, мы заметим, что «узкий специалист» зачастую тем и слаб, что находится в цеховых рамках, в шорах специальности, да еще и отбивается. Славный инженер-конструктор, к примеру, в отличие от такого обособившегося спеца интересуется всем, универсалист. Известны, например, инженерные способы «мозговых атак» на проблему, когда к ее обсуждению приглашались узкие специалисты из других областей науки и, среди пестроты суждений, иногда отыскивался импульс к решению задачи. Не так страшна и палеозоология, как ее малюют палеозоологи, скорее она скучна. Нередки к тому же случаи, когда хобби специалистов перекрывают по достижениям плодотворность в основной профессии. И если убрать из вводной части исследования Еськова многозначительные и важноспециальные предпослания и термины типа: дедуктивный путь, индуктивное обобщение, пространство логических возможностей и, особенно, — неполная индукция, то оно превратится в обычное, интересное досужее рассуждение. И в библеологию он все-таки влез, как ни отмежевывался. Кстати, есть логические упущения в интерпретации, реконструкции евангельских событий в авторстве Еськова. Для краткости — лишь один пример. В евангельском описании действий «группы захвата» в Гефсиманском саду он находчиво усматривает излишние, демаскирующие указанную группу, пылающие среди полнолунной пасхальной ночи факелы. Подчеркивает, что это нонсенс, и далее в занимательном детективном плане сообщает этому факту свой смысл. При этом Еськов помнит со второй половины дня казни странную черную тучу по Булгакову и знает, конечно, о сильном затемнении неба, до сумерек, по евангелиям. И там, и там перебор, но увеличение облачности до сильной и даже грозовой со второй половины дня и к ночи можно основательно предположить. И с хорошей вероятностью можно предположить также облачную ночь накануне (погода в апреле достаточно инерционна), плюс тени деревьев, плюс темнота пещеры. Да и ставка у когорты была, скорее всего, не на внезапность, а на преследование. И тогда — никакого нонсенса.
Заключая раздел, добавим, что труд сей — не более чем апелляция к здравому смыслу читателя и лишь приглашение к единомыслию, и рассчитано изложение на читателя массового, не относящегося к профессионалам от веры или науки, то есть — на людей в норме просвещенных.
Младенчество Иисуса
О дате рождения Иисуса можно не рассуждать. Вся интернациональная сумма исследований по этому поводу давно и благополучно разрешилась четким выводом: 4-й год до нашей эры. То есть, фактически Иисус родился за 4 года до своего канонического рождества, положившего начало новой эре летоисчисления. Однако исчислений было немало. К примеру, по летоисчислению иудеев на дворе в тот момент шел 3760 год от сотворения мира; по исчислению римлян и греков — 750 и 776 годы от основания Рима и после первой Олимпиады соответственно. И, наконец, наши отечественные подвижники, переписывая «скок исторьи» с математических (!) позиций, положили датой рождения Иисуса 1152 год нашей эры (!). Отсылаем заинтересовавшегося читателя к соответствующим увлекательным текстам (А. Т. Фоменко и Г. В. Носовского).
Теологические споры о происхождении Иисуса, месте его рождения принципиально нас не интересуют. Только с точки зрения генетической обусловленности его поведения. Характер — поведенческий комплекс, по терминологии теории эволюции, — конечно, зависит от родословной. Наследственность здесь прежде всего, а уж потом — научение, приобретения, модификация поведения.
Мария — мать, по апокрифическим сведениям, исходит из благочинной семьи (зачата также непорочным путем по католическому догмату 1854 года, а по более позднему, 1950 года, также и вознеслась). До 12 лет содержалась в Иерусалимском храме с обетом девственности. Из древнего (ок. 200 года) апокрифа следует, что хранителем ее девственности был избран солидного возраста вдовец Иосиф. По достижении 12 лет (возраст совершеннолетия в тогдашней Иудее) содержание ее в
