являлся прусским. Единственный среди очень богатых прусских титулованных дворян — графов и выше, он указал как свое постоянное место жительства не сельское поместье, а городской дом[95]. Равным образом не вписывался в общепринятые рамки С. Ф. фон Бюлов, богатейший землевладелец в Шлезвиг-Гольштейне, отпрыск древнейшего рода, умудрившийся остаться простым дворянином. Гораздо легче объяснить ситуацию с Альбертом фон Бургсдорфом и бароном Теодором фон Флотов, представителями старинных провинциальных родов мелкопоместного дворянства, состояния которых намного превышали состояния всех других представителей восточного так называемого «местного дворянства». Бургсдорф породнился через женитьбу с очень богатым родом Пёэнсгенов из Дюссельдорфа, где впоследствии и поселился. Флотов женился на девице из семьи Грюнелиус, одной из богатейших во Франкфурте[96].
Среди тридцати двух титулованных «старых дворян» семнадцать были из Силезии. Таким образом, Силезия и тут прочно занимала очень большое место, хотя и не столь огромное, как в первом списке, куда вошли богатейшие слои прусской аристократии. Из этих силезцев несколько принадлежали к дворянским семьям, чьи имена встречались и среди «звездных» миллионеров (Хенкель фон Доннерсмарк, Гогенолоэ), но большинство происходили из других менее состоятельных родов (например, Маргнис, Бирон фон Курланд, Мальтцан, Опперсдорф, Лихновский). Многие из этих тридцати двух были из богатых родов Standesherren, и некоторые жили в Силезии (например, Солмс-Барут, Хатцфельд-Трасенберг), остальные — в других местах. Несомненно, крупнейшим родом в прусской Саксонии были, например, Штольберги: состояние одной их ветви — Вернигероде — равнялось 27–28 миллионам марок, двух других — Россла и Штольберг-Штольберг — оценивалось соответственно в 18–19 миллионов и 10–11 миллионов.
Сердце Пруссии — Померания и Бранденбург — подарило этой группе из тридцати двух имен только две фамилии — Путбус и фон Бер-Регенданк. Одна из ветвей семьи Арним, всегда занимавшая выдающееся место среди прусского юнкерства, в финансовом отношении оставила других аристократов далеко позади, благодаря приобретению поместья принца Пюклера в Мускау и превращению его в крупный промышленный центр.
Большой интерес представляет группа состоятельных землевладельцев из Вестфалии, уступающая в этом списке миллионеров только силезцам. Самым богатым аристократом был, пожалуй, герцог Аренберг, за ним следовали члены трех семей из прежних Stiftsadel: графы фон Вестфален, Фюрстенберг-Гердринген и Дросте Вишерингский. Согласно данным Мартина, эти трое были несравненно богаче, чем обе ветви Сайн-Витгенштейнов, выходцев из вестфальских Standesherren, не говоря уже об очень известных баварских, гессенских и, тем более, о восточных провинциальных фамилиях мелкопоместного дворянства. Поскольку никакие события, происходившие в девятнадцатом веке, не объясняют столь разительный скачок в благосостоянии этих вестфальских фамилий, следовательно, источники, которые в 1820-х годах подчеркивали процветание этой части германского провинциального дворянства, были вне всякого сомнения верны.
Подавляющее большинство, которое составляло пятьдесят три Freiherren и простых нетитулованных дворян, были из семей финансистов и коммерсантов, пожалованных в дворянство не далее, чем два поколения назад. Девять из них жили в Берлине, двенадцать — во Франкфурте и пять — в Кельне. Двое Экардштейнов, из семьи, пожалованной во дворянство в 1799 г., и двое Карстаньенов, получивших это звание в 1881 г., назвали своим основным местом жительства сельские имения. Как и Freiherr Карл фон Камп-Массаунен, который в фискальных статистических данных фигурирует как самый богатый налогоплательщик по всей сельской Восточной Пруссии. Однако по происхождению Камп-Массаунен был отнюдь не из старинных юнкеров. Преуспевающий гражданский служащий, он сколотил свое состояние благодаря браку, породнившему его с текстильной династией Байер. В предвоенные годы по своему доходу он вдвое превосходил принца Рихарда Дона-Шлобиттенского, второго по богатству человека в Восточной Пруссии, потому что прибыли от хозяйства Дона не могли сравниться с дивидендами ведущей промышленной фирмы[97]. Доход «нового дворянства» по отношению к стоимости их состояний равнялся 5,46 процентам, тогда как представители «старого дворянства» получали ежегодно лишь 3,83 процента от стоимости имущества. И тут наивысшие дивиденды шли богатым предпринимателям, восемьдесят два представителя которых получали в среднем 5,66 процентов чистого дохода в год.
[Таблица 2.13]
[Таблица 2.14]
Можно в порядке критики указать, что эти статистические данные, охватывающие миллионеров-дворян не включают восточное провинциальное нетитулованное дворянство, то есть ту часть дворянства, которая играла наиболее важную роль; в конце концов, именно это рядовое дворянство, а не Standesherren и не силезские магнаты, создали Пруссию. Именно они, а не богатая аристократия, проводили аграрную политику, которая явилась столь значительным фактором при жизни Вильгельма. В таблице 2.15 [Таблица 2.15] мы попытались учесть данную критику и представить всех землевладельцев-дворян Прусского королевства, чья собственность в 1912 г. оценивалась свыше миллиона марок (50 000 фунтов)[98].
Из приведенной таблицы становятся вполне очевидными различия между провинциями Пруссии. В 1912 г., как и в 1806 г., на всех имущественных уровнях силезцы представлены в наибольшем числе, но в пропорциональном соотношении они превалировали в более богатых категориях, чем в бедных. В историческом ядре Пруссии, в Бранденбурге и Померании, крупных землевладельцев почти не существовало, и подавляющее число дворян владело собственностью стоимостью от 1 до 5 миллионов марок, если вообще попадали в эти оценочные рамки. Причем померанских дворян, «стоивших» свыше 5 миллионов марок, было гораздо меньше, чем бранденбургских. Картина богатства в Прусской Саксонии и Познани напоминала бранденбургскую с той разницей, что в Познани многие дворяне-землевладельцы были поляками. Дворянство Восточной и Западной Пруссии было гораздо слабее, чем в других восточных провинциях.
В таблице 2.15 хорошо видны основные различия, касающиеся всех восточных княжеств, с одной стороны, и Шлезвиг-Гольштейна, Вестфалии и Рейнской области, с другой. В этих трех германских государствах дворян, владеющих собственностью, оцениваемой от 1 до 2 миллионов марок, фактически было меньше, чем владеющих собственностью в 2–5 миллионов марок. Значительного числа бедного провинциального «джентри» здесь не наблюдалось. Напротив, наличествовало более малочисленное, но зато явно более обеспеченное сельское дворянство.
Различия между структурой и имущественным состоянием дворянства в Рейнской области, Вестфалии и Шлезвиг-Гольштейне, с одной стороны, и юнкерами, с другой, имело огромное политическое и культурное значение в Германии в девятнадцатом веке. Характеризуя члена богатого знатного рода Рейнской области, барон фон Штейн говорил о юнкерстве:
«Дворяне Пруссии являются бременем для нации, так как они многочисленны, в большинстве своем бедны и жадны до всякого рода должностей, жалований, привилегий и льгот. Из-за бедности им недостает образования, они вынуждены получать его в нищенски оборудованных кадетских корпусах, и высокие должности для них закрыты <…> эта огромная армия полуобразованных людей реализует свои претензии за счет своих соотечественников в двойном качестве — как дворяне и как чиновники»[99].
Католицизм, исповедуемый дворянами Вестфалии и Рейнской области, резко отличал их от юнкерства при всем сходстве и различии этих двух групп. Однако хотя дворянство Шлезвиг-Гольштейна было протестантским, оно во многих отношениях не походило на высшее сословие Пруссии. Вот что пишет об этом Иоахим фон Диссов:
«…среди дворян Шлезвиг-Гольштейна откровенно провинциальные и неотесанные юнкера встречаются реже, чем в других наших аграрных районах Северной Германии. Отчасти это происходит от того, что эти семьи исторически связаны с Королевством Дании, а отчасти благодаря лучшему экономическому положению. Наследники крупных майоратов (Fideikommissi!) в юные годы посещали иностранные государства и несли военную службу не в маленьких гарнизонных городках, а по большей части в полках гвардейской кавалерии, главным образом в Берлине и Потсдаме. И культурные традиции в этой земле были также не редко более прочными, чем в соседних, богаче поместные библиотеки, ценнее мебель, а семейные портреты писались более изрядными живописцами»[100].
Из этой сложной, порой, возможно, даже утомительной главы, насыщенной статистическими данными, следуют четыре основных вывода.
Во-первых, хотя проследить географическое распределение аристократии в обществе и измерить различие в ее доходах вполне возможно, дать точное перекрестное сопоставление дворянства разных стран — задача крайне сложная. Статистические данные для разных стран известны с разной степенью достоверности и относятся к различному времени. Сравнение статистических данных о налогах в Пруссии, начиная с 1912 г., скажем, с частными отчетами русских дворян примерно за тот же период и английскими данными, составленными за четыре предшествующие десятилетия, таит немалые опасности.
Тем не менее, можно все же наметить отдельные основные пункты для сравнения. Если в 1800 г. русская и английская аристократическая элита имела примерно равные доходы, то к 1850-му году англичане вырвались далеко вперед, сохраняя первенство вплоть до 1914 г. Немцы, за исключением крупных собственников Богемии, в 1815 году были гораздо беднее как англичан, так и русских. К 1914 г. наиболее богатые немцы догнали русских и стали в один ряд с англичанами. Доход Хенкеля фон Доннерсмарка, равный 12 миллионам марок в год (600 000 фунтов), уступал, по-видимому, лишь ежегодному доходу герцога Вестминстерского. Семнадцать британских пэров в 1883 г. имели доход свыше 100 000 фунтов в год, однако, поскольку большинство из них владели городской и промышленной собственностью, состояния их за последующие три десятилетия, несомненно, увеличились. В 1912 г., с другой стороны, только шестеро прусских титулованных землевладельцев получали доход свыше 100 000 фунтов в год. Английские магнаты по-прежнему оставляли прусских далеко позади.
Однако, что касается большинства аристократов и более богатых родов поместного дворянства, то здесь картина вырисовывается гораздо менее ясно. В 1873 г. 2500 британских землевладельцев, не считая тех, кто имел собственность в Лондоне, получали доходы от ренты свыше 3000 фунтов. К 1912 г. их число несомненно сократилось из-за падения арендной платы на пахотные земли в южной части Англии и резкого ухудшения положения ирландских джентри. В Пруссии, менее плотно населенной стране, 493 землевладельца из дворян владели собственностью, которая в 1912 г., согласно налогообложению, оценивалась свыше 2 миллионов марок (100 000 фунтов), и даже самые бедные из них имели годовой доход в 4000 фунтов. Многие из 636 дворян-землевладельцев, владевших собственностью от 1 до 2 миллионов марок, получали такой же доход и даже выше. Однако, для достоверного сравнения с Британией необходимо учесть как прусских землевладельцев недворянских сословий, так и многочисленных собственников земли, дворян и недворян, ежегодный доход которых соответствовал 3000–4000 фунтам. Стоит добавить эти группы, к тому же учесть различие в численности населения Великобритании и Пруссии, и разрыв между доходами аристократии этих двух стран исчезнет. В полную противоположность ситуации, характерной для 1815 г., столетие спустя представители прусской знати уже не уступали типичному английскому аристократу, не принадлежащему к плутократии, или наиболее состоятельным семьям в графствах.
Однако ни в Германии, ни в Британии, ни в России, богатство аристократии не могло уже играть решающую роль в обществе, как это было в прединдустриальную эпоху. Прибыли от торгово-промышленной деятельности, или даже от государственных облигаций, приносили большие доходы. Подавляющее число богатых людей не были ни аристократами, ни землевладельцами. Поэтому вполне логично, что во всех этих грех странах, аристократам, чтобы не сдавать своих позиций, оставаясь
