Сайт продается, подробности: whatsapp telegram
Скачать:TXTPDF
Аристократия в Европе. 1815—1914. Доминик Ливен

с головокружительной скоростью и не проявляли никакой сентиментальной привязанности к старым фамильным имениям, которая была так свойственна России. По тому же образцу, как в России, мелкие землевладельцы часто полностью прогорали, тогда как крупные обычно выживали. В Российской империи, например, в период между 1900 и 1914 гг. 155 крупнейших землевладельцев продали 3 процента своей собственности, а дворянство в целом — более одной пятой. В 1885 г. в Пруссии, при том, что 43,1 процента из всех Ritterguter оказалось в руках буржуазии, в это число вошло лишь 32 процента поместий площадью свыше 1000 гектаров. Из 159 владений величиной свыше 5000 гектаров в семи восточных областях только десять принадлежало буржуазии[126].

В противоположность России, в сельских краях Пруссии еще до реформы наличествовали довольно многочисленные группы крупных фермеров из буржуазии. 10 процентов Ritterguter, хотя и не законно, принадлежали собственникам недворянского происхождения. И еще много дворянских поместий были переданы фермерам-арендаторам, представителям буржуазии. Это также касалось части обширных королевских земель, которые до реформы не разрешалось сдавать в аренду. В Восточной Пруссии в 1800 г. насчитывалось около 800 землевладельцев и 250 зажиточных арендаторов; подобное соотношение, согласно Шислеру, существовало и в других провинциях. В экспортирующих зерно Прибалтийских портах также обитали состоятельные купцы, поддерживавшие тесные связи с сельским хозяйством. После 1807 г. эти группы населения, и в особенности фермеры-арендаторы, стали собственниками большого числа поместий. В последующие годы они в большей степени, чем дворянство, представляли передовой рубеж в прогрессе сельского хозяйства, отчасти потому что проявляли к нему больший профессиональный интерес и большую осведомленность в новых английских технологиях, а отчасти потому что жили менее расточительно и значительную долю получаемых доходов вкладывали вновь в поместья.

Эти землевладельцы, выходцы из буржуазии, в целом стремившиеся к ассимиляции с благородным обществом, существенно помогли юнкерам справиться с теми требованиями — как политическими, так и экономическими — которые предъявлял им меняющийся мир. Примером тому может служить история семьи Натузиус. После отмены крепостного права Готхобб Натузиус, занимавшийся производством табака, приобрел бывшее имение Альвенслебен вблизи Магдебурга. Он не только превратил его в образец земледельческого хозяйства на капиталистической основе, но также создал в нем целый ряд производств по переработке сельскохозяйственной продукции, в том числе по переработке фруктов и изготовлению картофельного крахмала, а также маслобойные и винокуренные. Все четыре сына Натузиуса получили дворянское звание, двое из них стали известными животноводами, а двое других играли важную роль в политике[127].

Чтобы найти объяснение, почему крупные поместья процветали в одном случае, и не процветали в другом, следует обратиться к структуре дореформенного сельского общества в Пруссии и в России, а также к пореформенным порядкам, установившимся в обеих странах. Прусское крестьянское общество до 1806 г. было сильно дифференцировано, и особенно ярко этот процесс проявился после освобождения крестьян. Чтобы защитить свою частную собственность и ориентированное на рынок сельское хозяйство, крупные крестьянские фермеры вскоре примкнули к дворянству и относились враждебно к работникам, зараженным идеями бунта или социализма. В самых восточных провинциях даже в 1806 г. свыше половины населения не владели земельной собственностью или имели ничтожно малые наделы. Они создали рынок рабочей силы, из которого после раскрепощения могли черпать юнкера. Более того, прусские реформы 1807–1819 гг. коснулись лишь зажиточных крестьян, то есть таких, кто был в состоянии приобрести собственный плуг. Многочисленное крестьянство, не входившее в эту категорию, продолжало нести трудовые повинности и после революции 1848 года. Прусским землевладельцам, которые до 1872 г. в своем округе пользовались политической и судейской властью и до 1918 г. жестко контролировали жизнь фермерских тружеников, принадлежали все рычаги управления рабочей силой.

Совсем иным было положение в России. До 1861 г. ни одного арендатора, принадлежащего к так называемой буржуазии, в сельской местности не было. Если купцы и покупали поместья, то не для того, чтобы заниматься сельским хозяйством, а в спекулятивных целях. После перераспределения общинных земель между крестьянами установилось относительное равенство, и помещики лишились при этом верных сторонников закона и собственности, что усугубило общее ощущение незащищенности, которое, в особенности в двадцатом веке, побуждало дворян продавать земли, а не вкладывать деньги в сельское хозяйство. До 1900 г. совершенно безземельные, постоянно батрачившие крестьяне, встречались редко и зачастую представляли собой подонки деревенского общества. После 1861 г. русские сословные суды и помещичьи полицейские функции были упразднены, а русского эквивалента Gesindeordnung в царской России не существовало. Равно как не существовало и таких слоев крестьянства, которые исключались из новых порядков и были обязаны нести трудовые повинности. И, наконец, в полную противоположность Пруссии, русские крестьянские земли оставались защищенными: их нельзя было ни продать, ни конфисковать за неуплату долгов[128].

К несчастью для русского и прусского дворянства, издержки и неурядицы, связанные с освобождением крестьян, сопровождались почти сразу последовавшим за ним падением международных цен на сельхозпродукцию и долгими годами депрессии. В Пруссии бремя депрессии 1820-х гг. усиливалось еще тем, что за предыдущие десятилетия дворяне привыкли к стремительному росту цен на зерно и поместья, и, исходя из этого, строили свой образ жизни и экономическую стратегию. В период между 1797 и 1817 гг. цены на рожь в портах восточных областей более, чем удвоились. В Силезии в период 1801–1805 гг. стоимость поместий более, чем утроилась, а в Бранденбурге увеличилась почти в пять раз по сравнению с той, какой была в течение предыдущих пятидесяти лет. Спекуляция землей приняла массовый характер, поскольку дворянство могло получить у государства ссуду за проценты, которые были гораздо ниже, чем взвинчивающиеся цены на поместья. Когда цены на сельхозпродукцию резко упали, а вместе с ними прекратился и спекулятивный бум вокруг поместий, многие землевладельцы обнаружили, что заложили свою собственность за цену, существенно превышающую ее рыночную стоимость[129].

Падение цен на зерно после 1817 г. стало катастрофическим. В 1825 г. цены на хлебные злаки в германских портах составляли 28 процентов от уровня 1817 г., на внутреннем рынке они соответствовали всего 23 процентам. Но тут вмешалось правительство, наложив запрет на лишение права выкупа по закладной и оказав многим дворянам прямую финансовую помощь. Кое-кто из предприимчивых землевладельцев переключился с производства зерна на разведение овец, но для многих продажа своего поместья была единственно возможным выходом. Кроме того, наибольший удар пришелся по тем областям Померании, Западной и Восточной Пруссии, которые были ориентированы на экспорт зерна, — прежде всего потому, что в 1820-х годах Хлебные законы[130] закрыли перед ними прибыльный английский рынок. Согласно Вильгельму Абелю, цены на пшеницу в портах Германии составляли 28 процентов от уровня английских в 1825 г., и даже если к этому прибавить расходы на транспортировку и доставку в Англию, все равно германская пшеница была на 56,6 процентов дешевле английской. Хотя английские фермеры также громко сетовали на депрессию 1820-х годов и с тоской вспоминали на редкость благоприятные годы войны, их положение было куда легче, чем у прусских землевладельцев. То же можно сказать и о русских помещиках, которые в этот период значительно меньше были вовлечены в международную торговлю зерном, чем прусские[131].

Однако, когда в 1870-х годах сельское хозяйство охватила Великая депрессия конца девятнадцатого века, она отразилась на землевладельцах всей Европы, поскольку к этому времени щупальца рынка проникли во все ее уголки. Основной причиной падения цен на сельхозпродукцию был выход Европы на мировой рынок. Перед сельским хозяйством уже открылись обширные территории Нового света. Производство зерна получило бурное развитие в Северной Америке, животноводство — в Южной Америке, а овцеводство — в Австралии. Стоимость продукции, произведенной на колониальных целинных землях была ниже, чем в Европе. Транспортные расходы стремительно падали; судя по обычно приводимым цифрам, с конца 1860-х до начала 1890-х годов стоимость морских перевозок пшеницы из Чикаго в Ливерпуль снизилась на 75 процентов. Тем временем, появление судов-рефрижераторов позволило транспортировать мясо на большие расстояния[132].

Депрессия отразилась на всем сельском хозяйстве Европы, но наибольший удар пришелся на крупные поместья, главным образом, по трем причинам. Во-первых, сельское хозяйство в дворянских поместьях было преимущественно ориентировано на производство зерна, а во-время депрессии больше всего пострадало именно зерновое земледелие. Между 1808 и 1866 гг. процент выращивания зерновых культур в Англии и Уэльсе поднялся с 40 до 58 процентов. Огромные хлебные поля в южных российских степях в эти десятилетия пустовали. В северо-восточных провинциях Пруссии, на родине дворянского земледелия, в девятнадцатом веке также наблюдалось усиленное расширение производства зерна за счет освоения прежде не возделываемых земель. Когда же в 1870-х годах в Европу стало поступать американское зерно, для мелкопоместного хозяйства это превратилось в сущее бедствие. В 1850-х годах среднегодовой экспорт зерна США в Европу составлял 5 миллионов бушелей. К 1875–1879 гг. он достиг 107 миллионов. Цены падали до тех пор, пока не были установлены тарифы: в 1894 г. минимальные цены на английскую пшеницу соответствовали всего третьей части от уровня 1867–1868 г. В Пруссии цена на пшеницу при наименьшем уровне (1901–1905 гг.) была на 20 процентов ниже, чем в 1871–1875 гг., а цены на рожь упали на 25 процентов. По сравнению с застоем в 1820-х годах, сельскохозяйственная депрессия конца века сказалась на Англии и Пруссии противоположным образом, в основном, потому что на Этот раз прусские фермеры оказались защищенными, а Англичанам пришлось испытать на себе всю тяжесть международной конкуренции[133].

Второй главной проблемой, с которой столкнулось дворянское земледелие, было повышение стоимости рабочей силы. В России тариф ежедневной заработной платы сельских работников вырос на 40 процентов между 1882–1891 гг. и 1911–1914 гг., правда, региональные различия были тут весьма велики. То же самое происходило в Германии. Так, например, королевство Саксония, где оплата сельскохозяйственного труда между 1896 и 1911 гг. повысилась на 50 процентов, переманило к себе из восточных поместий многих работников, что вызвало гнев юнкеров. Однако быстрое увеличение оплаты труда было характерно даже для восточной части Пруссии: как и в Англии, этому преимущественно способствовали железные дороги, облегчившие доступ к городам, а также вызванная дефицитом рабочей силы конкуренция с промышленностью. В первой половине девятнадцатого века на сельском юге Англии, как и в восточной Пруссии, отмечался быстрый рост населения, изрядный излишек рабочей силы и весьма низкая заработная плата. В северной Англии, где как и в западной Германии, была сильно развита промышленность, приходилось гораздо щедрее оплачивать труд сельскохозяйственных рабочих. Однако в последней четверти девятнадцатого века из сельской южной Англии, да и из восточной Пруссии начался отток рабочей силы. Даже там (как, например, в Пруссии), где политические и законодательные репрессии не позволяли рабочим объединяться в союзы,

Скачать:TXTPDF

в Европе. 1815—1914. Доминик Ливен Аристократия читать, в Европе. 1815—1914. Доминик Ливен Аристократия читать бесплатно, в Европе. 1815—1914. Доминик Ливен Аристократия читать онлайн