этих элитных групп. В ней также будут изучены законы, нормы и нравы высшего класса общества, как и его повседневная жизнь и досуг в условиях города и деревни. Книга охватывает образование, культуру и сферы деятельности, причем основной упор делается на традиционно сложившийся главный род занятий аристократии — воинскую службу. Труд мой включает и исследование роли традиционно элитарного сословия в правительстве и политике. Однако изучение викторианской и эдвардианской аристократии только тогда обретает смысл, когда оно производится в контексте огромных перемен, происходивших в экономике и обществе, и сложных проблем, которые встали перед традиционной элитой. Цель данной книги — объяснить, какой вызов был брошен аристократии и как она на него ответила. Другими словами, разобраться, чем девятнадцатый век был для аристократии, а также как и почему отклик высших классов на вторгшееся в его жизнь новое время повлиял на судьбу Европы, и не только накануне 1914 г., а повлиял таким образом, что его последствия сказываются и в наши дни.
Читатель найдет в моей книге множество упущений. Некоторые из них — неизбежное следствие попытки охватить столь широкий и сложный предмет в рамках одной книги. Причина других — в собственных моих недостатках как историка. Как ни неловко в том признаваться, но в моей книге основное внимание уделено изучению мужской половины аристократии, и ничтожно мало — женской. Полагаю, мне не удалось сполна истолковать влияние религии на аристократические ценности и менталитет, как и обстоятельно исследовать поразительные различия, какие в данном отношении являют собой лютеранство, англиканство, русское православие и католицизм. В свое время я читал Пушкина и Фонтане, Тургенева, Троллопа и Пруста и, возможно, благодаря им обрел некоторое представление о внутреннем мире аристократии. Но систематически использовать литературу девятнадцатого века как руководство для понимания склада ума этого класса я не сумел. Также не нашлось в моей книге места для обсуждения мыслей об аристократии таких ведущих политических и социальных теоретиков, как Маркс и Вебер, Берк и Милль, Токвиль и Карамзин, славянофилы и Ленин.
Историк России, я большую часть жизни прожил в Англии. Немецкий историк, возможно, почувствует, что этим объясняются некоторые необычные акценты и упущения. Возможно, он (или она) сочтет, что я не осознал значение юридических различий между дворянином и недворянином, как и не проникся воздействием, которое эти различия оказали на психологию дворянства и ощущение им своей исключительности. Если это и так, то данное «упущение», несомненно, коренится в незначительности подобных юридических различий в России после 1861 г. и в том факте, что, за исключением сословия пэров, никакие правовые рамки не отделяли английский высший класс от остальной части общества в девятнадцатом веке.
Надеюсь, что, по крайней мере, часть этих недостатков будет восполнена преимуществами сравнительного метода, к которому я прибегнул. Лично для себя я многое приобрел, оторвавшись от ограниченной области своих интересов — Имперской России последних лет ее существования — и, словно аэронавт, поднялся над окопной войной, которая ведется в ученом мире, завязшем в вопросах: «кто потерял Россию» и почему победил большевизм. С моей точки зрения, стоит заняться и фундаментальными вопросами о том, какие возможности существовали у традиционной европейской элиты, чтобы противостоять модернизации и какие факторы оказали влияние на разные элитные группы в выборе различных стратегий выживания. Надеюсь, читатель этой книги найдет в ней небесполезную информацию о взаимосвязи экономики и культуры, политики и международных отношений, являвшихся значительными факторами в определении судьбы аристократии. Выбор времени, непредвиденные обстоятельства, случай и просчет всегда имеют решающее значение в истории. Так, эти факторы сыграли существенную роль, когда перед английской аристократией встал вопрос о протекционизме сельскому хозяйству в 1820—1840-х годах, а перед прусской — в совершенно другую эпоху 1870—1890-х. Судьба аристократии и всей Европы сложилась бы совсем иначе, если бы революция в России и распад русского государства произошли бы несколько раньше — до того, как безрассудство и просчеты немецкого генералитета привели его к решению развязать беспощадную подводную войну, в результате чего в Первую мировую войну были вовлечены Соединенные Штаты.
Сравнительный подход позволяет изменить перспективы, поставить новые и необходимые вопросы, встряхнуть и раззадорить историков, замкнувшихся на местных гипотезах или одержимо занимающихся якобы «великими событиями» своих местных историй. В идеале сравнительный метод может дать освобождающий от рутины опыт, новое измерение, свободу и широкие горизонты войны в эмпиреях, и это вместо накопления груды материалов — не говоря уже о подчас попутном накоплении желчи — необходимых для академических версий битвы на Сомме или Пасшендаэле[2], версий, в которых за владение каждым дюймом территории ведется жесточайшая борьба. Впрочем для этой книги есть еще одно весьма примитивное обоснование. До сих пор никто еще не попытался осуществить полное и всестороннее исследование европейской аристократии девятнадцатого века. Даже самый заклятый ученый ненавистник прежних высших классов вряд ли станет отрицать, что данный предмет достоин изучения. И следовательно, даже несовершенная работа все же лучше, чем совсем ничего.
Работа такого рода существенным образом зависит от исследовательской литературы. А потому я в огромном долгу перед другими историками. Частично я постарался выразить им признательность в библиографии, отметив основные источники, из которых черпал информацию и идеи. Но учитывая масштаб книги, разумеется, я не смог дать библиографию в полном объеме, равно как прочесть более десятой части источников, необходимых для действительно полноценного научного изучения аристократии девятнадцатого века.
Основная проблема, связанная с имеющимися исследованиями, заключается в том, что наряду со всеми, зачастую огромными достоинствами этой литературы, она по сути является сугубо национальной. Речь не только о том, что в поле ее зрения находится единственно национальная, или даже провинциальная, элита или соответствующая проблема, но также и то, что поднимаемые вопросы, как и подход к ним, определяются большей частью национальными историографическими традициями и приверженностью к определенным идеям. В России над всем господствует 1917 год. Речь идет о том, что при советском режиме был закрыт свободный доступ к архивам и что советским историкам приходилось прибегать к вполне определенным методам и уделять все свое внимание только вполне определенным областям российской истории. При такой ситуации нельзя не поражаться, насколько превосходны некоторые работы советских историков. Но даже в трудах западных специалистов на всем девятнадцатом веке лежит тень 1917 г., окрашивая как интерпретацию событий, так и выбор предмета изучения. Так, лучшее и, в сущности, единственное исследование дворянского сословия в период между 1800 и 1861 гг. было написано более века назад и даже оно является историей дворянства не столько девятнадцатого века, сколько всего периода его существования.
Как ни удивительно, но в Германии сложилась до некоторой степени сходная ситуация. Взять хотя бы Пруссию, где лишь недавно потеряли актуальность проблемы в советском духе: доступ к архивам и политически угодные (или неугодные) области исследования. Кроме того, нацизм сплошь и рядом нависал над немецкой историей столь же подавляюще и неотвратимо, как 1917 г. над историей России, предопределяя многие вопросы, которые немцы задают о своем прошлом. Под воздействием нацизма история девятнадцатого века стала полем битвы по части поисков тех групп немецкого общества, на которых лежит ответственность за трагические события в стране в двадцатом веке. Ко всему прочему многие немецкие историки и социологи разделяют убеждения своих европейских и многих североамериканских коллег в том, что в современном мире вся аристократия — неуместный и политически подозрительный предмет для исследования, которому могут посвящать себя лишь ученые, зараженные социальным снобизмом и любовью к внешнему блеску. Аристократы и их потомство — сословие тупое, порочное, а чаще всего, и то и другое вместе. Любопытно, что в результате такого подхода, несмотря на то, что многие немецкие историки придают огромное значение юнкерству (вплоть до обвинений его в том порочном пути, по которому пошла вся история Германии в целом), с 1945 г. не было написано ни одного ученого труда, дающего подробное, обоснованное исследование экономической, политической и культурной жизни юнкерства в период существования империи.
Как ни удивительно, в Англии обстоятельства складывались совершенно иным образом. Англия двадцатого века не переживала никаких катастроф, подобных 1917 г., правлению Гитлера или Сталина. Ее история в двадцатом веке зачастую, и вполне оправданно, изображается как победно спокойный и организованный процесс перехода от аристократической олигархии к либеральной демократии, при которой традиционные высшие классы играли разумную и решающую роль. Об английской аристократии, в отличие от немецкой и русской, печатные отзывы звучали благоприятнее. В последнее время она также стала предметом не в пример более основательных научных трудов. На них я главным образом и опирался при написании данной книги.
У этой книги были как друзья, так и враги. Среди последних самыми опасными оказались Михаил Горбачев и Александра Ливен — надо думать, эти два имени будут напечатаны вместе в первый и последний раз. В тот год, когда я взялся писать эту книгу, к власти пришел Михаил Горбачев. Во время своего правления он перевернул советскую политику вверх дном, а это означало горы работы для каждого, кто, подобно мне, пытался толковать текущие советские события и читать о них лекции. Через три года после прихода к власти Горбачева на свет появилась моя дочь Александра — самое радостное и самое подрывное событие в моей личной жизни.
Среди друзей книги в первую очередь хочу назвать Гумбольдтовский Фонд, который оказывал мне столь щедрую и продуктивную помощь в течение десяти месяцев моей исследовательской работы в Германии. Не могу не выразить огромную благодарность профессору Рудольфу Вирхаузу из Института Истории Макса Планка в Геттингене, которому я обязан поддержкой и руководством в моей работе, а также профессору Герхарду Риттеру из Мюнхенского Университета. Большую пользу мне принесла беседа с доктором Хайнцем Рейфом, из замечательной работы которого я многое почерпнул, а также общение с доктором Мэрион, графиней фон Донхофф и доктором Вальтером Демелом, которые любезно предоставили мне свои рукописи и написанные ими книги. Много полезных советов я получил от профессора Ф. М. Л. Томпсона. Джон Барнс и Алан Бити охотно согласились прочесть мою рукопись, а миссис Мэрион Осборн с огромным терпением и усердием трудилась над перепечатыванием одного за другим вариантов моего текста. Моя жена, Микико наряду со службой в инвестиционном банке стойко несла груз домашних обязанностей, ухаживая сначала за одним, а затем и за двумя маленькими детьми, а также терпеливо сносила капризы с каждым днем все более переутомленного и раздражительного мужа.
Доминик Ливен.
Глава 1. Девятнадцатый век: вызов брошен и принят
Девятнадцатый век был хорошим временем для аристократии. По сравнению с предшествовавшими поколениями, господствовавшими над обществом в пору расцвета этого высшего
