эпохи Ренессанса, также оказался под угрозой оказаться невостребованным, так как военная кавалерия, в которой издавна служило дворянство, настойчиво вытеснялась профессиональными войсками, где командирами являлись иностранные офицеры. Согласно утверждению Джона Кипа, семнадцатый век был временем, когда начало быстро развиваться провинциальное дворянство, прочными корнями связанное с родной землей. Его представители предпочитали удел земледельцев и местных заправил, нежели воинов и государственных деятелей. Петр I повернул этот процесс вспять, вынудив старое дворянство идти на государственную службу и силой превратив его представителей в винтики машины абсолютизма[316].
В восемнадцатом и девятнадцатых веках вооруженные силы являлись излюбленным местом службы английской, прусской и российской аристократии; правда, к германской католической аристократии, включая баварскую и вестфальскую это относилось в значительно меньшей степени. К середине девятнадцатого века примерно половина армейских и флотских офицеров Британии происходила из аристократии или джентри, хотя определить точные границы последней из упомянутых групп не так просто. Если офицер, сын баронета или землевладельца, несомненно являлся «джентри», следует ли отнести к этой же группе сына этого офицера, безземельного дворянина, или же его следует отнести к служащим или просто к среднему классу? По мнению Дэвида Кэннедина, «в начале 1870-х годов в офицерском корпусе по-прежнему преобладали представители высшего класса», однако произошедшее в 1870 г. упразднение системы покупки офицерских званий значительно содействовало уменьшению числа аристократов среди офицеров. В канун Первой мировой войны даже среди генералов всего 35–40 процентов составляли титулованная знать или джентри[317].
Точное сопоставление Англии и России существенно затрудняется терминологическими проблемами. Российское столбовое дворянство, численность которого к 1897 г. составляла не менее миллиона человек, по большей части состояло из людей, которых в Англии отнесли бы к среднему классу, мелким клеркам, или, во многих случаях, к фермерам. Тем не менее, данные, в соответствии с которыми в канун Крымской войны из десяти русских офицеров девять были дворянами, тогда как в 1913 г. дворяне составляли всего лишь половину российского офицерства, свидетельствуют о том, что в последние десятилетия господства старого режима в составе офицерского корпуса происходили значительные перемены. В России наиболее отчетливо проявился наблюдавшийся во всей Европе процесс, в результате которого в различных частях армии утверждались различные социальные группы. Высшая аристократия прежде всего монополизировала три гвардейских кавалерийских полка и три полка гвардейской инфантерии. Офицеры прочих гвардейских полков были менее знатного происхождения. То же относится и к артиллерийским частям. Сравнительно низкий престиж образования в России и его сравнительно малая распространенность отразились на артиллерии. При отсутствии в России широко образованного среднего класса, артиллеристы, род деятельности которых требовал превосходного владения специальными знаниями, зачастую были выходцами из относительно привилегированных кругов дворянства или из русско-немецких семейств. Даже в 1914 г. артиллерийские офицеры, подобно гвардейцам, довольно пренебрежительно относились к офицерам пехотных строевых полков, которые, даже и в мирное время, в большинстве своем были потомками крепостных крестьян[318].
В Пруссии, как и в России, в 1860-х годах в офицерском корпусе преобладали дворяне, а к 1913 г. среди офицеров насчитывалось уже 70 процентов не-дворян. Подобно тому, как это происходило в Британии и в России, прусские аристократы монополизировали определенные полки. Наиболее престижным в армиях всех трех стран считалось положение офицера трех кавалерийских полков: Лейб-Гвардейского в Англии, Кавалергардского в России и Garde du Corps[319] в Пруссии. При этом в Пруссии подавляющее большинство офицеров не-дворян происходило из благополучных и образованных семейств, главы которых были чиновниками или занимались коммерцией. Даже в 1888 г. 28 процентов прусских офицеров являлись выпускниками университетов. Ускорившийся после 1870 г. процесс слияния взглядов и ценностей прусского высшего класса и верхушки среднего, не говоря уже о социализации кадетов, происходившей в пределах самой армии, способствовали тому, что офицерский корпус Пруссии был более однородным и куда более аристократическим по общему тону, чем в императорской России перед ее закатом[320].
Относительное снижение влияния аристократии на офицерский корпус можно связать либо с тем, что вооруженные силы слишком разрослись и аристократия была уже не в состоянии сохранять монополию над ними, либо с тем, что представители высшего класса утолили свою тягу к военной службе. Если последнее предположение соответствует истине, его можно счесть признаком того, что аристократия становилась более современной: она перестала быть замкнутой военной кастой, обратив наконец свое внимание на бесчисленные новые возможности, предоставляемые развивающейся экономикой и общественной деятельностью. Разумеется, автор данной книги не в состоянии проследить все те карьеры, которые избирали десятки тысяч европейских аристократов. Пожалуй, это вообще за пределами чьих-либо возможностей, так как — особенно в случае с Россией — мы не располагаем достоверной статистической информацией, на основании которой можно сделать убедительные выводы и обобщения. Даже относительно Англии и Германии существует подозрение, что авторы генеалогических трудов склонны упоминать традиционные, признанные и престижные поприща, и при этом обходить молчанием виды деятельности более современные и связанные с требованиями жизни. Тем не менее, доступные нам свидетельства подтверждают, что образцы построения успешной карьеры, которым до 1914 г. следовали представители аристократии и нетитулованного дворянства, претерпели некоторые изменения, хотя эти изменения не были резкими или безоговорочными.
По мнению Майкла Томпсона, стремление представителей аристократии и джентри служить в вооруженных силах Британии до начала 1880-х годов отнюдь не шло на убыль: напротив, оно неуклонно возрастало. Среди младших сыновей и внуков пэров и баронетов, родившихся между 1750 и 1800 годами, военная карьера пользовалась наибольшей популярностью: 45,5 процента представителей поколений, исследуемых Томпсоном, служило в армии и во флоте; 25 процентов посвятило себя церкви; 13 процентов отправилось в Индию и 7 процентов стало юристами. Из прочих областей деятельности ни одна не была представлена сколько-нибудь значительными цифрами. К тому времени, когда свой жизненный путь определяли поколения, родившиеся между 1800 и 1850 годами, привлекательность армии еще усилилась, и ее избрали 52 процента представителей аристократии. Церковь (23 процента) и Индия (8,5 процента) несколько утратили свои позиции. В последнем случае это связано с тем, что в Индии уже невозможно было с легкостью нажить состояние, а также с тем, что специальные полки Восточной Индии прекратили свое существование, и индийский офицерский корпус считался теперь одной из составных частей королевской армии. К тому же, возникла новая сфера применения сил и способностей, так называемая «гражданская служба», но она привлекла в данных поколениях лишь 4 процента — незначительная доля по сравнению с количеством российских или прусских дворян, занятых в тех или иных подразделениях гражданских служб.
Младшие сыновья и внуки нетитулованных джентри шли путями, которые во многом совпадали с теми, какие избирали для себя отпрыски пэров и баронетов. Тем не менее среди джентри, родившихся между 1750 и 1800 годами, 48 процентов решило посвятить свою жизнь церкви, и лишь 28 процентов — армии. К тому времени, как свой путь определили поколения, родившиеся между 1800 и 1850 годами, ситуация в корне изменилась: 29 процентов представителей этих поколений избрали церковь, а 47 процентов предпочли армию или флот. 11, 5 процентов представителей этих поколений джентри стали юристами, и, в противоположность прусским или российским дворянам, ни один не поступил на гражданскую службу[321].
Таблица 9.1 [Таблица 9.1] предоставляет данные на 1883 г. о семнадцати богатейших семьях, позволяющие сделать вывод относительно служебных занятий, предпочитаемых английской аристократической элитой. Данные эти свидетельствуют о том, какие карьеры в девятнадцатом веке избрали младшие сыновья этих семейств. Хотя выборка в 109 человек — это относительно немного, но речь идет о представителях одного сплоченного круга, и результаты сопоставления различных поколений достаточно впечатляющи. В каждом поколении наиболее часто избираемым поприщем являются вооруженные силы, а среди прочих сфер деятельности можно назвать лишь политику, дипломатию и церковь. По ходу столетия популярность армии все более явственно начинает превосходить популярность флота. В поколении, родившемся после 1850 г., число младших сыновей, служивших в армейских частях, было больше, чем во все другие времена, что отнюдь не свидетельствует о снижении престижа вооруженных сил в девятнадцатом веке. Как и можно было предполагать, господствующая в тот период система неукоснительного майоратного наследования, способствовала тому, что главы семей были менее склонны к избранию военной карьеры, хотя очень немногие из них все же стали офицерами. Однако гораздо чаще они удовлетворялись положением члена парламента в нижней палате, собираясь в будущем занять место потомственного законодателя в верхней. Политика, за редкими исключениями, являлась наиболее распространенной сферой профессиональной деятельности этих крупных землевладельцев.[322]
К представленным в Таблицах 9.2 и 9.3 ([Таблица 9.2], [Таблица 9.3]) данным относительно путей карьеры, избиравшихся представителями российской аристократии и рядового дворянства, необходимо относиться с некоторой долей скептицизма. Нельзя утверждать с уверенностью, что Н. И. Иконников, на чьих трудах по генеалогии основаны данные таблицы, не пропустил отдельных представителей дворянства или не обошел вниманием карьеры тех, область деятельности которых вообще не назвал. О поколениях, живших до 1861 года, он предоставляет более полную информацию, чем о тех, чей жизненный путь совпал с десятилетиями, непосредственно предшествовавшими революции. Таблицы 9.2 и 9.3 ни в коем случае нельзя рассматривать, как доказательство вырождения русского дворянства. В Таблице 9.2 собраны данные относительно деятельности шестнадцати крупнейших российских землевладельцев, перечисленных в Таблице 2.7. В расчет берутся не только занятия глав семейств, но и всех их родственников по мужской линии — братьев, дядей, племянников — родившихся после 1760 года. В Таблице 9.3 представлены данные относительно занятий представителей мужской линии восемнадцати наиболее выдающихся, но нетитулованных семей, ведущих свои родословные от старомосковского дворянства; все данные касаются лишь тех, кто родился между 1775 и 1874 годами.
Из этих двух таблиц можно сделать заключение, что на протяжении девятнадцатого века военная служба утрачивала популярность среди русской аристократии и рядового дворянства. Примерно 70 процентов представителей высшей знати, рожденных до 1825 г., избрали для себя военную карьеру, меж тем как среди представителей следующего поколения их примеру последовало всего 56,6 процента. Более того, именно самые молодые представители последнего поколения испытывали наименьшую склонность к военной службе. Среди рядового дворянства количество офицеров уменьшалось еще заметнее: в поколении родившихся между 1775 и 1799 гг. военную карьеру избрали 65 процентов, в следующем поколении уже 55 процентов, а из тех, кто родился после 1825 г. — всего 30 процентов. При всех допускаемых Иконниковым неточностях, отчетливая выраженность этой тенденции, наблюдаемой в обеих таблицах, позволяет предположить, что данные отражают реальную перемену, произошедшую в карьерных приоритетах. Среди рядового дворянства, уменьшению популярности военной службы сопутствовала неуклонно растущая популярность службы гражданской. Скорее всего, это также соответствует реальности, так как в России, как и в Венгрии, сыновья крупных помещиков, материальное положение которых ухудшилось в результате отмены крепостного
