права и упадка сельского хозяйства, вступали в быстро растущие ряды гражданских чиновников. При этом с точностью определить, кто является, а кто не является государственным служащим в императорской России, дело весьма мудреное; кроме того, Иконников, вероятно, охотно упоминает гражданские чины и должности, обходя при этом молчанием бытовавшие среди дворян занятия свободными профессиями или коммерцией. Но даже при этом среди членов семьи Арсеньевых, родившихся после 1850 г., можно, например, встретить тех, кто служил землемерами, докторами или страховыми агентами; предки их с презрением отвергли бы подобные занятия. Скорее всего, в аристократической среде примеры такой деятельности не встречались. Гражданская служба отнюдь не пользовалась у аристократов такой популярностью, как у нетитулованных дворян. Должности при дворе, как правило, хотя и не всегда, приносившие лишь почет, но не деньги, дипломатическая служба и членство в Государственном Совете, высшем органе законодательной власти империи, — все эти сферы, в отличие от обычных гражданских служб, являлись для аристократии излюбленным поприщем[323].
Ни один здравомыслящий исследователь не станет отрицать существование аристократии в России или Англии девятнадцатого века. В Пруссии, несомненно, была своя знать, а также рядовое дворянство, однако по отношению к этой стране мы не можем говорить о национальной аристократической элите в том смысле, который привычен для России или Англии. Разумеется, в девятнадцатом веке Пруссия могла блеснуть значительным числом крупных аристократических семей. Они включали в себя Standesherren, после 1800 г. ставших подданными королевства, и силезских магнатов. Лишь немногие аристократические семьи из Восточной Пруссии: Дона, Денхофы, Эйленберги и Лендорфы — с полным правом могли считаться аристократами, также, как и Путбусы из Померании. Что же касается прочих знатных семей Померании и Бранденбурга — Арнимов, Шуленбергов, Шверинов и еще нескольких — то вопрос о том, относятся ли они к истинной аристократии, оставался спорным. Наиболее знатные семьи Пруссии явно не стремились создать единую аристократаческую элиту. Даже если не говорить о католиках, Standesherren протестантского вероисповедания отнюдь не считали, что силезские магнаты, и тем более Эйленберги или Арнимы, являются им ровней. В любом случае, к тому времени, когда прусская аристократия стала осознавать себя таковой, перспектива ее отношений с новым Рейхом вновь стала шаткой.
Именно по этой причине карьеры Standesherren и прочих прусских аристократов в данной книге будут рассмотрены по отдельности. Как и можно было предположить, именно Standesherren, особенно дорожившие своим статусом, выбирали наиболее надежные карьеры. В подавляющем большинстве случаев аристократы протестантского вероисповедания, в том числе и главы семейств, служили в прусской армии. Также поступали и немногочисленные католики, в особенности после 1871 г., хотя они намного чаще предпочитали армии таких государств, как Австрия, Бавария или даже Вюртемберг. Помимо армии и передававшегося по наследству членства в одной (или более) из верхних палат Германии, единственным поприщем, приемлемым для Standesherren и их собратьев, была дипломатия. Браки, заключаемые Standesherren, также отличались большей предсказуемостью и традиционностью, чем браки других европейских аристократов, в том числе и представителей тех выдающихся немецких семейств, которые нельзя было безоговорочно отнести к «высшей знати». Тщетно было бы искать в среде Standsherren примеры неожиданных брачных союзов, подобных тем, какие заключил Хатцфельд, женившийся на японке, или же Гвидо Хенкель фон Доннерсмарк, аристократ и крупнейший промышленник Пруссии, женившийся на женщине, которая успела дважды побывать замужем — за итальянцем и за русским — и дважды получила развод[324].
В таблице 9.4 [Таблица 9.4] представлено семь аристократических семей из Восточной Пруссии, Бранденбурга и Померании, а именно графы Дона, Денхоф, Клейст, Шуленберг, Финк фон Финкенштейн, Арним и Лендорф. В каждом поколении представителей этих семей, родившихся между 1775 и 1875 годами, примерно половина избрала для себя поприще армейского офицера. К ним не относятся те, кто просто выполнял определенные поручения в Ландвере или служил в запасе. Лишь среди представителей семьи Дона в последнем поколении энтузиазм по части военной карьеры явно пошел на убыль. Те же, кто не стал профессиональным военным, зачастую являлись главами семей и управляли крупными поместьями, но при этом некоторые из Fideikomissherren постоянно выполняли различные служебные поручения. Помимо армии, наиболее распространенной сферой деятельности был Ландрат, хотя многие члены семейств Денхоф, Лендорф и в особенности Дона занимали высокие должности при дворе. Учитывая положение этих семейств в Пруссии, не удивительно, что лишь немногие их представители избрали для себя дипломатическую карьеру[325].
[Таблица 9.5]
В противоположность прусской аристократии, среди последней группы представителей нетитулованного дворянства популярность военной карьеры, судя по всему, значительно снизилась. При том, что 45,4 процента представителей этого поколения решили надеть военный мундир — а по современным стандартам это весьма значительный показатель, нельзя сбрасывать со счетов и то, что по сравнению с предыдущим поколением число военных снизилось почти на 20 процентов. Как и можно было ожидать, по сравнению с аристократами нетитулованные дворяне являли собой не только более крупную, но и намного более разнородную социальную группу. К 1815 г. некоторые ответвления этих семей уже не принадлежали к высшему классу, и члены их в большинстве своем занимали довольно незначительные государственные должности. Среди представителей двух последних поколений встречается небольшое количество эмигрантов, и столь же небольшое число людей, занимавшихся частной коммерцией. Намного более значительная часть посвятила себя исключительно управлению собственными земельными угодьями; несколько меньшую группу составляют государственные чиновники. В эту группу входят и Landrate[326], хотя они составляют здесь меньшую часть, чем среди титулованных аристократов. По сравнению с соответствующими группами русского дворянства, здесь намного меньше средних и высших государственных чиновников, и почти нет дипломатов[327].
Богатые аристократы, отпрыски знатных семей, поступая офицерами в наиболее престижные полки гвардейской кавалерии, редко относились к военной службе, как-к профессиональной деятельности. Как правило, прослужив несколько лет в приятном и веселом обществе людей, равных им по положению, они оставляли казармы ради тех занятий и удовольствий, которые предоставляло крупное состояние, доставшееся по наследству. У таких людей не было стимула совершенствоваться в различных аспектах военного искусства или карабкаться вверх по армейской иерархической лестнице. Граф А. А. Игнатьев вспоминает, что в 1890-х годах поступить в кавалергардский полк было все равно, что стать членом престижного модного клуба. Все офицеры прекрасно знали, что расходы их многократно превысят жалованье. Клубная атмосфера усиливалась и благодаря тому, что представители многих семей из поколения в поколение служили в одном и том же полку. Например, отец Игнатьева в прошлом был командиром кавалергардского полка, а сам он появился на свет в полковой казарме. В офицерских собраниях разговоры по большей части вертелись не вокруг профессиональных вопросов, а вокруг светских новостей, там царила атмосфера учтивости, беспечности и терпимости, свойственных благополучию — и действительно, жизнь кавалергардских офицеров не была обременена чрезмерными служебными обязанностями[328].
У незнатных и небогатых дворян было больше стимулов относиться к военной службе как к профессии, связывая с нею свои честолюбивые устремления. В Европе наиболее известным дворянским сословием, посвятившим себя военной карьере, было прусское юнкерство, но и в России, и в Англии имелись подобные классы — пусть не столь многочисленные и несколько иные по образу жизни. Два величайших полководца России, Суворов и Кутузов, вышли из верхних слоев рядового дворянства, а не из придворной аристократии, и то же самое можно сказать про многих русских военачальников девятнадцатого века. В восемнадцатом и в начале девятнадцатого века российское государство осыпало благодеяниями придворную аристократическую элиту, однако и провинциальные дворяне имели возможность подняться на самую вершину военной или гражданской бюрократической лестницы; в этом Россия упомянутого периода принципиально отличалась от России допетровской, а также от Польши, где безраздельно царили крупные земельные магнаты. Открытая перед рядовыми дворянами возможность продвижения наверх в действительности являлась одним из ключевых условий, обеспечивших как процветание послепетровской монархии, так и лояльность дворянства по отношению к абсолютистскому государству.
Как считает Корелли Барнет, из всех сословий в Британии англо-ирландское дворянство было «наиболее близко классу прусских юнкеров. Зачастую более бедные, чем их английские собратья, — так как ирландская деревня была бедна, и, следовательно, доходы от нее были низки — англо-ирландские дворяне не вылезали из седла, и жизнь их была бесконечно далека от современного мира промышленности и крупных городов. Как и у юнкеров, из поколения в поколение сын, следуя по стопам отца, шел служить в армию. Робертс, Уоллси и Китченер — все они были сыновьями военных, и, в отличие от многих английских офицеров, ни один из них не был богат, хотя все они имели достаточный годовой доход и, разумеется, были весьма честолюбивы». Барнет вполне мог бы продолжить эту параллель между англоирландским дворянством и прусским юнкерством. Помимо всего прочего, англо-ирландцы являлись колониальной аристократией. Многие из них занимали весьма жесткие позиции, что считалось естественным для землевладельцев, живущих среди покоренных крестьян. Ирландский протестантизм, окруженный католическим морем, мог принять прусский оттенок, имея мало общего с терпимостью и широтой взглядов, которые часто встречались среди английской аристократии. Вклад англо-ирландского дворянства в высшее руководство британской армией не ограничился только Китченером, Робертсом и Уоллси. Даже три наиболее известных британских генерала времен Второй мировой войны — Монтгомери, Брук и Александер — происходили именно из этой среды. Гарольд Александер, сын пэра и сам гвардеец, вышел из верхних слоев англо-ирландского дворянства. В 191Q г., во время гражданской войны в России, он командовал ополчением балтийских помещиков немецкого происхождения. Более состоятельные и преуспевающие, чем большинство прусских дворян, они в известном смысле могли считаться «сверх-юнкерами»; не удивительно, что и их командир из «сверх англо-ирландского» дворянства без труда нашел с ними общий язык[329].
Ценности офицеров-аристократов полностью соответствовали тем, что исповедовались в кадетских корпусах. Важное место среди них занимали физическая смелость, сила и выносливость; способность переносить боль, а также любые невзгоды и опасности, не теряя хладнокровия и присутствия духа. Развитое чувство товарищества, преданность и готовность подчинить собственную индивидуальность требованиям офицерства как группы и армии в целом также входили в этот кодекс. Очень высоко ценились стремление к лидерству и желание служить образцом. То же самое можно сказать и о некоторых практических военных навыках, например, об искусстве верховой езды, и, в особенности в последние десятилетия века, о меткой стрельбе и о способности быстро ориентироваться на местности. Аристократические и военные ценности и отличительные свойства зачастую создавали своеобразный симбиоз. В воспоминаниях графини Денхоф о детстве, проведенном в аристократическом прусском поместье, можно найти длинный перечень лошадей, развлечений на лоне природы и испытаний физической силы; все болезненные и неприятные случаи переносились без жалоб; иерархический порядок мира, основанный на подчинении старшим, принимался безоговорочно; столь же безоговорочным было подчинение всем правилам и условностям, присущим домашнему распорядку
