присущий высшей бюрократии Пруссии и воплощенный в AUgemeine Landrecht 1794 г. В Пруссии высшие чиновники считали себя слугами государства, защитниками важнейших интересов общества. В России по-прежнему основным объектом верноподданических чувств являлся самодержец, зависимость от которого испытывал каждый чиновник. Николай I усугубил эту ситуацию, выбирая большинство своих министров из числа армейских офицеров; армия была единственной государственной сферой, которой он всецело доверял и к которой питал расположение[370].
Во второй половине девятнадцатого века положение изменилось. Сначала отдельные министры, а потом и вся петербургская бюрократия и отчасти провинциальная чиновничья элита приблизились к прусским стандартам по образованию, уровню профессиональной компетенции и усвоили прусскую этику и охранительные устремления гражданской службы. Так как в обеих странах бюрократия не только выполняла административные функции, но и управляла государством, ее отношение к обществу, в особенности к дворянскому обществу, приобрело отчетливый оттенок снисходительности, если не высокомерия. Особенно способствовала этому ситуация в России, где пропасть между правителями и управляемыми была глубже и шире, отчасти вследствие традиций, отчасти потому, что, в отличие от Пруссии периода после 1848 г., Россия не имела парламента, через который общество могло бы воздействовать на правительство. Тот факт, что высокопоставленный чиновник и землевладелец-дворянин нередко являлись близкими родственниками, не означал, что между ними не возникало трений. В 1909 г. один российский помещик, столкнувшись с усилиями правительства демократизировать и одновременно бюрократизировать органы местного управления, возмущенно сетовал: «Наши же собратья, волею судеб попавшие к кормилу правления, нас предают в жертву…»[371].
Вплоть до 1914 г. социальный состав и характер бюрократических аппаратов Пруссии и России формировался под влиянием различных систем воспитания служащих. Для того, чтобы занять административную должность в Пруссии, требовалось получить законченное образование в гимназии и университете. Как минимум четыре года длился испытательный срок, во время которого начинающий чиновник служил без жалованья; оплачиваемую должность он получал, когда ему было уже под тридцать. Ко времени воцарения Вильгельма II расходы на юридическое образование, необходимое как административному, так и судейскому чиновнику, составляли 25000 марок; дать сыну военное образование в кадетском корпусе стоило в четыре раза дешевле. К тому же, офицер начинал получать жалованье в возрасте двадцати одного года. Не удивительно, что юнкеры, служившие в высшей администрации Пруссии, являлись выходцами из наиболее состоятельной и культурной части дворянства. Прусские чиновники также были намного богаче, чем большинство российских служащих высокого ранга; в России для того, чтобы занять оплачиваемую должность в министерстве, требовалось лишь окончить университет или получить образование, равноценное университетскому курсу. Для реформаторов, стремившихся преобразовать гражданские службы в России, Пруссия, «которая, без сомнения, располагает превосходным чиновничеством и образцовой системой гражданских служб», служила предметом зависти. Однако реформаторы сознавали, что Россия намного беднее Пруссии, и здесь нельзя ожидать от родителей молодых чиновников, чтобы они содержали своих сыновей несколько лет в течение испытательного срока, при прохождении которого те не будут получать жалованья. Единственной сферой российской бюрократической системы, где формально существовал испытательный срок, был судебный департамент, но даже здесь до начала 1900-х годов этот срок являлся лишь фикцией. Тем не менее, к началу 1900-х годов комплекс неполноценности российских высших чиновников по отношению к прусской бюрократии почти полностью исчез. Трудно сказать, являются ли годы обязательного образования и подготовки, доступные лишь отпрыскам состоятельных семейств, действительно наилучшей школой для будущих правительственных лидеров, деятельность которых требует отчетливого осознания специфики современных экономических и социальных реалий. Российские высокопоставленные чиновники по происхождению своему были более разнородны и составляли бюрократический аппарат, несомненно, уступавший прусскому по части строгости соблюдения закона, систематичности и единообразия. До некоторой степени недостаток всех этих качеств шел во вред эффективности действий российского правительства. С другой стороны, предпринимательские и политические таланты, часто необходимые тому, кто стремился пробиться на верхушку непредсказуемой российской бюрократии, оказывались весьма полезны министрам, бившимся над разрешением проблем управления и модернизации бескрайней, хаотичной и разнородной империи, погрязшей в беспорядках и конфликтах. Верхушку российского чиновничества, лишь одно поколение которого дало таких государственных деятелей, как С. Ю. Витте, А. В. Кривошеин, П. Н. Дурново и П. А. Столыпин, невозможно описать, оставаясь исключительно в рамках того гоголевско-распутинского фарса, который получил на Западе столь широкое распространение[372].
Образ действий аристократов в министерской бюрократической системе был примерно одинаков и в России, и в Пруссии. В обеих странах должности, требующие технических знаний, а также посты в Министерстве образования были не в чести. Истинным прибежищем состоятельной аристократической элиты служили двор и Министерство иностранных дел. Юнкера, как правило, были слишком бедны, провинциальны и неотесанны, чтобы стать хорошими дипломатами, хотя представители восточно-прусского дворянства нередко служили в посольстве в С.-Петербурге. Российское Министерство иностранных дел, с пониманием относившееся к предрассудкам других стран, посылало в Вену дипломатов, в изобилии наделенных аристократическими качествами, а в Лондон — состоятельных дворян. Последний императорский посол в Англии, Александр Бенкендорф, был сыном Крой, кузины прусского и английского посла, и являлся неизменным членом кружка Эдуарда VII. Его советник, А. Ф. Поклевский-Козелл еще в большей мере ощущал себя в Англии как дома. Огромное состояние позволяло ему предоставлять своему патрону и его друзьям развлечения в излюбленном ими стиле.
Наиболее существенное различие между Пруссией и Россией состояло в том, что в первой из названных стран дворяне избегали службы в сферах, связанных с судопроизводством. В России, напротив, чрезвычайно влиятельное Училище правоведения, состав учащихся которого был исключительно дворянским, занималось подготовкой мальчиков из высшего класса к службе в Министерстве юстиции. Правоведы редко были выходцами из среды крупных землевладельцев, тем не менее, они представляли собой привилегированную и высокообразованную часть дворянства. Что касается высших должностей в Министерстве внутренних дел, то Россия тут мало чем отличалась от Пруссии.
Наиболее аристократической должностью во внутренних администрациях обеих стран являлась должность главы провинции — в Пруссии он назывался Оберпрезидент (Oberprasident), а в России — губернатор. Первоначально и Оберпрезидент, и губернатор, подобно ландрату и предводителю дворянства, считались не столько гражданскими чиновниками, сколько личными представителями монарха, наместниками, осуществлявшими контроль за деятельностью всех находившихся в подведомственной им провинции ведомств и учреждений, государственных и дворянских. Но к концу девятнадцатого века и Оберпрезидент, и губернатор стали подчиненными Министерства внутренних дел и на практике превратились в винтики государственной машины. Но и тогда благодаря своему происхождению они выделялись среди прочих чиновников. В Пруссии даже в 1914 г. 83 процента оберпрезидентов были дворянами, что же касается российских губернаторов, то они не только имели намного более древние дворянские корни, чем большинство других высших чиновников, но нередко были крупными землевладельцами, отпрысками древнейших аристократических родов, и весьма часто, выпускниками закрытых элитных школ, военных и гражданских. В обеих странах исполнители должностей глав провинций, как правило, отличались высокой профессиональной компетентностью, опытностью и хорошей подготовкой, но были среди них и те, кто по-прежнему питал пристрастие к стилю и духу старого режима. Например, в 1870-е годы в Померании, самом сердце юнкерства, Оберпрезидент по-прежнему всегда был выходцем из очень знатной провинциальной семьи; в его предшествующий опыт входила длительная служба в качестве ландрата, и, таким образом, он избегал преодоления барьера в виде учебной подготовки к должности гражданского чиновника и обходился легким экзаменом на должность ландрата. Но к началу двадцатого века такие исключения встречались все реже и подавляющее большинство вышедших из юнкеров ландратов проходили полный курс образования и подготовки, необходимых гражданским чиновникам. Тем не менее, два первых оберпрезидента Вильгельма II в аристократической Силезии, принц Герман фон Хатцфельдт (1894–1903) и граф Роберт фон Зедлиц-Трютшлер (1903–1909) были представителями наиболее знатных аристократических семейств Силезии[373].
Учреждение парламентов в Пруссии и России, после революций соответственно 1848 г. и 1905 г., существенно изменило политику дворянства. В доконституционный период перед дворянами, слишком энергичными для того, чтобы проводить свои дни в праздности, но и не питавшими пристрастия к военной службе, вставал следующий выбор: или довольствоваться управлением собственными имениями, завязнув в тихой провинциальной заводи, или попытаться вскарабкаться на вершину бюрократической лестницы. Зачастую ни одна из этих возможностей их не привлекала. Н. В. Чарыков, отпрыск старинной семьи провинциальных дворян, в конце концов избравший дипломатическую карьеру, утверждал: «Будь в России конституционное правление, я несомненно попытался бы войти в парламент». Конституционная политика, с одной стороны, открыла Отто фон Бисмарку путь спасения от чиновничьей лямки, с другой, помогла преодолеть изоляцию Померании: слишком гордый и независимый для того, чтобы быть мелким чиновником, слишком честолюбивый для доли фермера или ландрата, Бисмарк ухватился за тот шанс, который предоставил ему парламент.
Так же поступил и граф Алексей Бобринский, крупнейший российский землевладелец-аристократ, который, подобно многим равным ему по происхождению и богатству в абсолютистской России и в Пруссии, жаждал власти, независимости и интересного времяпрепровождения — словом, всего того, что английским аристократам обеспечивали занятия политикой. Бобринский по сути своей неизменно был близок к вигам. Даже в период царствования Александра II, когда многочисленные конституционные проекты буквально носились в воздухе, Бобринский стремился использовать свой пост губернатора С.-Петербурга в качестве опорной ступени для того, чтобы стать лидером российского землевладельческого дворянства. По его убеждению, именно этот класс был способен возглавить конституционную и в достаточной мере либеральную политическую систему, которая, как он считал, в самом скором времени сформируется в России. Когда в 1905 г. царем была наконец дарована конституция, Бобринский использовал обретенные политические свободы для того, чтобы стать председателем Совета объединенного дворянства, первой дворянской организации национального масштаба, которая была разрешена в России. Совет объединенного дворянства, в конституционную эпоху ставший чрезвычайно влиятельной политической группировкой, явился основополагающим ядром Думы, Государственного Совета и способствовал получению Бобринским министерского поста[374].
Внедрение парламентаризма не только содействовало преодолению прострации в среде умных и честолюбивых аристократов, которых раздражали ограничения и унижения, в условиях абсолютистского государства неизбежные даже для социальной элиты, но и в значительной степени усилило политическую власть дворянства в целом. При абсолютизме власть была сосредоточена в руках монарха и высшего чиновничества; но даже при том, что в большинстве своем эти сановники были аристократами, они далеко не всегда преследовали именно интересы поместного дворянства, в том плане, в каком сами помещики это себе представляли. Однако, так как и в Пруссии, и в России парламенты были созданы на основе ограниченного избирательного права, большинство мест в них находилось под контролем землевладельцев.
В дальнейшем их положение там укрепилось еще более, так как они преобладали во вновь учрежденных верхних палатах: в прусском Herrenhaus и в выборной половине российского Государственного Совета.
Образование этих институтов подтолкнуло дворянство выступать в общегосударственном масштабе, заявлять о собственных интересах и программах и выдвигать из своей среды лидеров и представителей. Политическая