— я что, — в морской клуб хожу в бирюльки играть? Если хочешь знать, пластырь на пробоину в корабле под водой наложить могу. Варакин почесал щетинистый подбородок, поглядел на Лаврю из-под лохматых бровей и, показывая снятым сапогом на воронку, сказал: — Слушай, ты, моряк, брюхо в ракушках, плохо тебе будет, если не умеешь как следует под водой держаться. Не обманывай, гляди. — Была нужда обманывать. Что я — трепач какой? — торопливо раздеваясь, говорил Лавря и, стянув тельняшку, улыбнулся: — Ты, Андрей Никифорович, моря не видал, так тебе и лужа в диковинку. Варакин спросил с усмешкой: — А ты-то, бес, где море видал? — Увижу, — ухмыльнулся Лавря. Он обвязался веревкой, взял трос с заделанным на конце крюком, вобрал в себя воздух и осторожно спустился в воду. Секунда, пятая, двадцатая… — и никто не дышал и не шелохнулся. Все настороженно смотрели на темный круг воды. — Тащить надо, — с дрожью прошептал кто-то. Захлебнется… — Он за веревку дернет, когда тащить, — торопливо бросили ему в ответ. И снова тишина. Только сильнее слышен шум реки. — Нет, ребята, давайте вытаскивать… — не выдержал Андрей Никифорович и первый схватился за веревку. Все начали поспешно помогать ему. Вытащенный из воды, Лавря некоторое время лежал с закрытыми глазами. Грудь его тяжело вздымалась. Светлые волосы, потемневшие от воды, мелкими прядками свисали на побледневшее лицо. Рябинки на носу и щеках сделались отчетливей, и лицо казалось покропленным ореховым маслом. — Вот и покупался я в ванне с древесиной, — открыв глаза и через силу улыбаясь, неожиданно сказал Лавря. — Тьфу, леший, — облегченно выдохнул Андрей Никифорович. Схватившись за грудь, он опустился на бревно, посидел и затрясся от смеха: — Видали архаровца?! Воды нахлебался и еще зубоскалит. О, чтоб тебе неладно было, досмерти перепугал. — И перейдя на заботливый тон, бригадир приказал: — А ну, к огню быстро. Грейся, сушись, моряк с разбитого корыта… — Трос на бревне, орудуйте тут, а меня и правда цыганский пот прошибает, побегу, — собирая одежду и дробно постукивая зубами, говорил Лавря. — Давай, давай, беги, без тебя тут сейчас обойдется, — легонько подталкивая Лаврю, проговорил бригадир и таинственно шепнул ему на ухо: — Мой мешок развяжи, фляга там, погрейся малость… Сплавщики расступились по сторонам и впились глазами в то место, откуда только что был вытащен Лавря. Затарахтела лебедка. Трос, как черный уж, изогнувшийся на лесе, ожил и пополз. Он натянулся, мелко задрожал, лебедка начала захлебываться. — Ну, милая, ну… — беззвучно шептал Варакин, умоляюще глядя на лебедку, — еще чуточку, чуточку, голубка. Все напряженно подались вперед. На обветренном лице бригадира морщины собрались в кучу. Казалось, что он, как и все сплавщики, каждой жилкой помогал лебедке тянуть невидимое бревно. Вдруг работающий с перебоями мотор лебедки взвыл и загудел ровно. Так бывает, когда срывается трос. Но нет. На этот раз он шел внатяжку. И вот показался торец бревна, с которого стекали струйки воды, осыпались камешки. — Есть! — гаркнули сплавщики так, что под быком гулко, как в трубе, отдалось эхо. Трос, будто закончив свою работу, сорвался, ударился несколько раз по воде ниже затора, свернулся в змеиные кольца и исчез в реке. И тут же все почувствовали, как дрогнул под ногами плотный массив леса. Будто гром зарокотал вдали. Ниже переката, словно выстреленные из пушки, вздымая фонтаны брызг, начали выныривать освободившиеся бревна. Кругом заскрипело, затрещало, загрохотало… — Двинулся!.. Пошел, пошел!.. — радостно закричали сплавщики и, делая саженные прыжки с дерева на дерево, побежали к берегу, крича на ходу: — Не мешкай, уходи-и-и… — Жми, жми, милай! Давай, давай, дава-а-а-ай… — кричал вместе со всеми Варакин, и на его морщинистом, немного бледном лице расплывалась радостная улыбка. Подхватив за руку припадающего на ноги Сергея Сергеевича, он крикнул ему: — Попер лесок-то, попер, вот тебе спасибо, выручил, полагается с меня… — Не за что, Никифорыч, я тут свидетелем был, а распить по такому случаю стоит, ко мне попутно завернем. — Завернем обязательно, пусть ваши архиповские знают, что сплавщики в грязь не ударят, они… — Андрей Никифорович не договорил, спрыгнул на берег и понесся к баркасу. Увидев застывшего с широкой улыбкой лебедчика, обрушился на него: — Ты что, парень, ртом ворон ловишь? Мигом исчезай с механизмом за мыс, а то искромсает! — Сложив ладони рупором, Андрей Никифорович закричал, перекрывая шум и грохот: — Ребята-а-а-а, баркас убирай! Бы-ы-ыстро! Сплавщики начали спускать баркас за мыс, а Варакин, не чувствуя под собой ног, метался по берегу, стараясь везде поспеть. Сергей Сергеевич сидел в сторонке на камне и с улыбкой наблюдал за ним, зная, что Варакин сейчас забыл и о нем и обо всем на свете, кроме двигающегося леса. Лес тронулся вначале плотной массой, выпирая на берег, со скрежетом ворочал камни, вспахивал речной грунт. В некоторых местах бревна лезли друг на друга, как льдины в ледоход, бились и ползли на бык, а то поднимались пачкой наверх и тут же с грохотом рассыпались. Люди на берегу возбужденно перекликались, хохотали, размахивали руками. Андрей Никифорович, вспотевший и счастливый, на секунду остановился. Заметив рядом с собой Лаврю, потрепал его по мокрой голове и, точно тот мог не расслышать, оглушительно заорал ему на ухо: — Пошел! Пошел, Лавря! — Лавря-то стоит, — отшутился он. Варакин посмотрел на Лаврю сияющими глазами, вдруг прижал его к себе, крепко хлопнул по спине и захохотал: — Эх ты, моряк! Просмешник, язви тя в душу. Л-люблю с такими работать. Мы еще покажем, что такое «не везет» и как с ним бороться. Вер-р-рно, Лавря? — Ну, а с расчетом-то как? Андрей Никифорович изумленно приподнял брови. — Я уж и забыл об этом. — Он постоял и, хитровато улыбаясь, начал загибать свои узловатые пальцы по одному: — Отдыхать пойду, когда закончим великие стройки, да поджигателей утихомирим, да… — Он перестал улыбаться и серьезно добавил: — Блажь это моя о расчете-то говорит, а вот увижу, как двинется лесок-то милай, — тут Андрей Никифорович стукнул себя кулаком в грудь, — такое делается, гору еще своротить могу. — Он вскинул па плечо короткий багор, молодецки сдвинул на затылок шапку, не знающую сезонов, и цепкой сплавщицкой походкой поспешил вслед за плывущим лесом. На ходу он отдавал приказания и попутно ругал кого-то. Возле мыса Андрей Никифорович оглянулся, посмотрел на противоположный берег, где около угрюмого утеса бойко суетились плывущие лесины, отыскал глазами чуть заметные буквы на выщербленном ветрами и дождями граните и сказал: — До будущей весны… батя… И снова, как много лет назад, он увидел стремительно летящий по реке плот, а на нем непоколебимо спокойного отца своего, Никифора Варакина, который стоит на середине плота и громко командует: — Вправо! Вправо! Крепко бей! Крепко бей! Пррра-аворней! Андрюшка смотрит на быстро приближающуюся скалу, и сердце у него замирает. Широко раскрыты глаза у худых, оборванных мужиков, которые поднимают и опускают тяжелые потеси. Так и остались они навсегда в памяти у Андрюшки — в дырявых лаптях, с жидкими бороденками, не имевшие времени даже для того, чтобы перекреститься перед смертью. У них не хватило силы одолеть бешеное течение. Потеси начали редко и вяло падать в поду, что-то беспомощное, обреченное появилось на лицах мужиков, а скала летела и летела навстречу, хмурая, равнодушная. — Ы-ы-х, лапотошники, ходили бы за сохой… Леший на сплав тащит… — выругался Никифор и, не переставая командовать, сам схватился за поносный. Дальнейшее Андрюшка помнит как страшный сон. Плот стукнуло о скалу, он встал на ребро, заскрипел и с грохотом рассыпался… Дикие крики понеслись над рекой и тут же оборвались. Кругом Андрюшки желтоватая вода и звон в ушах. Андрюшку кругит, швыряет куда-то, и вдруг он снова видит небо, глотает воздух. Видно, счастливый был мальчишка. Прямо в него ткнулось бревно. Андрюшка судорожно ухватился за него и замолотил ногами по воде. На берегу он нашел своего отца. Река, много лет гонявшаяся за этим ловким и смелым лоцманом, наконец, скараулила его, скомкала, изломала и выплюнула на берег. Он лежит у самой воды в мокрых, окровавленных лохмотьях и, устремив в небо обезумевшие от боли глаза, просит: — Братцы, добейте! Братцы, ради Христа… — Но на берегу один Андрюшка. Он трясется от холода и сграха: — Тятя, тятенька, не надо, не умирай… Страшно… Много лет спустя уральский партизан Андрей Варакин, гонявший по горам колчаковские банды, привязался веревкой за сосну, которая до сих пор стоит на скале, все такая же приземистая и кривая, спустился над водой и выбил на скале надпись. И стоит скала, как памятник лихому лоцману и многим, многим безымянным мужикам, чьи слезы, пот и кровь текли по этой реке. Андрей Никифорович долго шел молча. Попытался свернуть цыгарку, но табак рассыпался из бумажки, свернутой лодочкой: дрожали пальцы. На баркасе было тесно, но сплавщики нашли место для Андрея Никифоровича. Когда баркас поплыл, натыкаясь на бревна, сплавщики запели любимую песню: Есть на Волге уте-ес… — Андрей Никифорович, подтягивай! — улыбаясь, крикнул Лавря. — С вашим братом не затоскуешь, — отозвался Варакин и хрипловатым, но все еще сильным голосом подхватил: И стоит сотни лет… Песня понеслась над рекой, а на горизонте, затушевывая зарю, расплылась кудрявая тучка черного дыма. Это дымил завод, на котором заботливые советские люди спешили выполнить заказ великой стройки. 1952
