наколкой на груди. ‭ Вот она, жадность-то… Глаза Ковырзина были закрыты, грудь тяжело вздымалась. Казалось, он уже заснул. Но спустя несколько секунд он подал слабый голос: ‭ Вот ты, мил человек, шумишь, а почему шумишь? Я, может, имею законное право попариться всласть раз в год!.. ‭ Не городи ерунду! ‭ послышались отовсюду разные голоса. ‭ Как это ерунду? ‭ рассердился Ковырзин и даже попытался приподняться на скамейке, но руки его подломились, и он опять сник. ‭ Чтобы нашу баню истопить, надо кубометру дров спалить, да ведер пятнадцать из-под угору воды принести, да вовремя скутать баню, да плескать на каменку. И все это делать старухе. А старуха-то одна и хлипкая сделалась, плеснет разок и лежит на пороге, голову наружу. Раньше на каменку дочка сдавала, а потом из возрасту вышла, нынче здесь робит следователем. Я вот в гости к ней приеду ‭ и в баньку. Благодать! За полтора целковых хлещись, сколь душа желает, и воды без нормы… На следующий день я позвонил в колхоз и услышал ликующий голос Павла: ‭ Выгнали, выгнали мы Серегу! ‭ Каким образом? ‭ А самым обыкновенным. Только получил народ газеты с постановлением насчет Устава артели и сразу ко мнe. «Собирай собрание, будем гнать единоличников из колхоза. Первого Серегу выдавим, как чирей!» Я говорю: «Дорогие товарищи, больно вы уж круто, потолковать бы еще с ним». ‭ «Никаких толкований ‭ гнать!» Ну и все: «спекся, мил человек». Вон оно что! То-то я заметил, что за последнее время тематика писем Ковырзина заметно расширилась. Он все чаще и чаще пишет на городские темы, не оставляя пока в покое и деревенских. Три разоблачительных заметки он написал о завхозе «Горпищекомбината». Утратил Ковырзин надежду выбиться «в люди» в деревне, пробует это сделать в городе. 1956