счастья и восторга, как это литературное дело. Когда вдруг из ничего, из обыкновенного пузырька с чернилами извлечёшь что-то похожее на жизнь, воссоздашь из слов дорогую себе, а иногда и другим людям картинку или характер и замрёшь, как художник перед полотном, поражённый этим волшебством – ведь из ничего получилось! Господи! Да неужели это я сделал?»
В постперестроечное время о нём писали и говорили много и по-разному – от наодеколоненных фраз («Наша совесть… Наш свет… Наше всё…») до словесных нечистот злобы («Клеветник… Очернитель… Приспособленец…»). В последнем особенно преуспевали те, кого он просто выкормил с щедрой писательской руки – давал рекомендации в Союз писателей, писал предисловия к книгам, проталкивал их «шедевры» в журналах и издательствах, потому что всегда верил в добро. «Я, конечно, знал цену их творениям, – говорил он мне позже, – но когда-то и мне, полуграмотному и литературно несовершенному, помогали добрые люди. Что поделать, если в этих оказалось больше зла, чем таланта».
И никогда не жаловался на журнально-газетную истерию, разве самым близким людям, чаще всего и не отвечал на эти крысиные укусы. Так было и с историей, раздутой вокруг рассказа «Ловля пескарей в Грузии», и с резонансом на его единственный и откровенный ответ на письмо Н. Эйдельмана – до сих пор желающие возводят его до «высот» их якобы переписки (такое впечатление, что она и сегодня меж ними продолжается). Конечно, бесследно всё это не прошло и, несомненно, сократило его земные дни.
«Это не может не влиять на писателя, – говорил он мне в одной из наших последних с ним бесед. – На исходе жизни задаёшь себе вопрос: зачем? Зачем я жил, зачем работал, зачем круглыми сутками горбился за столом? Люди от этого лучше стали? Мир улучшился? Зачем эти миллионы книг, картин, написанных нищими художниками, которые шли под пули, на расстрел, на костёр, – зачем они создавались? Когда эти вопросы подступают к тебе – становится страшно жить».
Последний год его жизни был омрачён безобразной выходкой, которую учинили депутаты-коммунисты краевого Законодательного собрания. Они проголосовали против того, чтобы тяжело больной, умирающий писатель-фронтовик получал к пенсии от своих земляков прибавку в три с половиной тысячи рублей. Случилось всё, как в недалёкие памятные времена – с писателем попытались свести счёты «от имени народа».
Коммунистам, конечно, всегда было за что не любить Астафьева. Речь не о тех рядовых коммунистах, которые, как и он сам, кормили вшей в окопах войны, а потом поднимали страну из разрухи – этим людям обижаться на писателя не за что. Они для него – народ, тот самый народ, который в своём творчестве он защищал каждой строкой. Просто правда всегда приходится по нраву не всем. «Я порой думаю, – писал он, – неужели тяжкие времена и страшные беды нас, русский народ, ничему не научили? Неужели желающие нового помрачения российского разума, новой свалки и братоубийства снова зачернят здравый смысл, с таким трудом, через такое горе, такие громадные потери к нам возвращающийся? Новой смуты, ещё одной свалки нам не пережить, не хватит на это наших ослабевших, редеющих рядов, повреждённого, если не надорвавшегося, российского здоровья. Не поддавайтесь сатанинским силам, русские люди! Постарайтесь жить по справедливости, быть милосердными друг к другу и нетерпимыми ко злу, разрушающему души…»
Конечно, не все письма Виктора Петровича удалось собрать. Это просто невозможно. Я знаю, тысячи их частичками его души развеяно на просторах Родины. Но даже те, что вошли в этот объёмный том, вобрали в себя полвека жизни не только самого Виктора Петровича, но и сотен тех, с кем он общался, дружил, о ком переживал, кому спешил подставить плечо.
«Душа хотела б быть звездой» – поставил он строчку из Тютчева эпиграфом к своей «попытке исповеди» «Из тихого света». Душа Астафьева, звезда Астафьева будет вечно светить настоящим и будущим его читателям. И он вечно будет наш, как вечны будут и эти, полные добра, любви и сострадания, его эпистолярные строки.
Много, очень много больных и важных вопросов оставил нам Виктор Петрович. Он и сам всю жизнь ими терзался, так и не найдя ответа на многие. Вот и тебе, читатель, листая сегодня этот своеобразный эпистолярный дневник, мучиться неравнодушной душой и искать ответы на эти непростые вопросы. Мучиться самому и ответы искать в самом себе, потому как адресат его писем теперь навсегда – все мы.
Это будет нелёгкое чтение и проверка для нас, сегодняшних. Кто мы? Где мы сейчас? Что осталось от прошедшего времени? Что в нас сбылось, а что, увы, кануло в Лету? И справедливо ли кануло? И может, нам всё же ухватиться за его правду, горько, а где и озорно сказанную нам? Ведь правда его вопрошает и мучает нас. И значит, она жива.
Геннадий Сапронов
1952—2001
Всё течёт, всё изменяется – свидетельствует седая мудрость. Так было. Так есть. Так будет.
…Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем?
Нет мне ответа.
1952
9 декабря 1952 г.
Чусовой
(В. А. Черненко)
Многоуважаемый Владимир Александрович!
После разговора с Вами пришёл с работы и ознакомился с отредактированным рассказом[1 — речь идёт о рассказе «Тимкоуль». – Сост.]. Вы совершенно правильно сделали, что заменили у него название. Я, откровенно говоря, даже не задумывался над заголовком, а теперь понял, что стоило подумать как следует. С Вашей правкой согласен полностью, кое-что я уже и своим «нюхом» учуял, переделал, но многое пригодится. А вообще даже отредактированный вариант бледен по сравнению с тем, который имеется сейчас у меня. Ну ничего, утешает, что в сборнике будет рассказ лучше.[2 — речь идёт о первом сборнике рассказов В. П. Астафьева «До будущей весны», который выйдет в Молотовском книжном издательстве в 1953 г. – Сост.]
Прошу Вас, Владимир Александрович, исправить всюду слово «байя» на «бойе». Я, как видите, написал его по слуху и неверно. Слышится «а», но пишется «о». Мне думается, лучше заменить слово «аргиш» простым словом «переход». Колорит достигается не употреблением северных слов, а речевой интонацией. Я это понял позднее, и теперь у меня северяне говорят по-северному, а не как закоренелые русаки. Кажется мне, что последняя фраза в рассказе лучше будет звучать так: «Это ладно. Надо такие подписи у сердца хранить» (слова Айгичема). Можно и слово «сокуй» пустить без пояснений, а написать так: «Тимкоуль через голову натянул меховую доху-сокуй…», и, по-моему, будет понятно. Вот, в основном, у меня и все замечания по тому тексту, который Вы прислали.
Насчёт «Гражданского человека» я подумал, и, пожалуй, Вы правы. Именно таким рассказом следует открывать сборник. Он будет преддверием от человека, тоскующего на войне по мирному труду, к людям, занимающимся мирным трудом, защищающим мир. Но вот беда, у меня дома нет никакого текста этого рассказа. Восстановить же по памяти я его не смогу, так как он написан давно. Если у Вас имеется какой-нибудь текст «Гражданского человека», вышлите мне, пожалуйста.
Работа над сборником продвигается успешно. Сейчас потею над последним рассказом «В одном ряду». Хочу написать короткий-короткий рассказ, но пока не получается, мучает многословие. Трудно судить о своих произведениях, но, кажется, один рассказ я сделал ничего, во всяком случае, меня трогает. Это рассказ «В новую семью». Может быть, он получился лучше других потому, что тема близка сердцу и выдумки в нём нет.
Ну, я, кажется, расписался. Закругляюсь. Привет всем Вашим коллегам и пожелание успехов в труде. С приветом, В. Астафьев
1953
6 июня 1953 г.
Чусовой
(В. А. Черненко)
Дорогой Володя!
Ждали мы от вас обещанное, рассердились и… родили сами разворот[3 — речь идёт о литературной странице в газете «Чусовской рабочий». – Сост.]. Правда, шапка у разворота не совсем скромная, но спорить с начальством – дело тяжёлое, и я вынужден был отступить. Надо было писать «начинающих авторов», а не писателей.
Между прочим, открыли мы нового автора – Белугина. Люди читали его повесть и называли талантливым. Вчера и я прочитал её и тоже присоединяюсь к этому мнению. Парень одарённый. Работает он крановщиком в мартеновском цехе, бывший моряк. Сейчас у нас начал работать литкружок, и мы эту повесть Белугина будем обсуждать. После чего, очевидно, он её доработает и мы её отправим в Союз[4 — имеется в виду Пермское отделение СП СССР. – Сост.]. Ещё этот автор работает над повестью из жизни завода, так что он заслуживает внимания и писательской организации, и издательства. Поговори о нём с Людмилой Сергеевной[5 — Римской. – Сост.] и с Клавдией Васильевной[6 — Рождественской. – Сост.], покажи наш разворот и напиши, когда нужно будет выслать повесть Белугина, чтобы её обсудили в издательстве. Она небольшая, всего 73 страницы.
Да, неплохо было бы, если бы в отношении работы кружка нам дали кое-какие указания (пока он работает при редакции, без руководителя и всяких инструкций, но, надо сказать, более активно, чем раньше).
Ну, будь здоров, спешу тут на одно собранье. Пиши.
Крепко жму руку. В. Астафьев
1953 г.
Чусовой
(В. А. Черненко)
Здравствуй, дорогой Володя!
Сейчас только моя жена прислала мне на работу твоё письмо и рассказ. Пишу коротенький ответ. «Королёва»[7 — имеется в виду рассказ «Тот самый Королёв». – Сост.] я отослал с Поповым, он позавчера был в издательстве (только не мог увидеться с тобой), а Рождественская в тот день болела, но стихи он передал и мою писанину Вагнеру тоже. Насчёт твоих вопросов. Я лично склонен к тому, чтобы ты включил «Кандидатскую карточку»[8 — здесь и далее в письме названия рассказов. – Сост.] и «Кузнецовку», но смотри сам. Насчёт «Магарыча» я полностью «за». А вот насчёт «Земляники» стоит подумать. Не лучше ли будет рассказ с уральской темой «До будущей весны»? Но я полагаюсь на твоё чутьё и буду согласен с тем, что покажется тебе лучшим. Я, право, сейчас, кроме «Магарыча», не знаю, как оценить свои рассказы.
Вообще, конечно, пока страшновато печататься в другой области. Словом, и страшновато, и заманчиво. Но всё, что ни совершается, к лучшему, если даже один рассказ напечатают, и то хорошо.
Я после твоего отъезда в тот же день съездил в командировку в Пашню[9 — рабочий посёлок в Пермской области. – Сост.], собрал интересный материал для очерка, но пока за него не принимался, запутался в домашних делах.
Да! Набросал один детский рассказ в период командировки. Думаю все рассказы писать от лица мальчишки, чтобы не подделываться под ребячий тон.
Ну, Володя, будь здоров. Виктор
1953 г.
Чусовой
(В. А. Черненко)
Получил твоё письмо и рукопись. Ждал письма с нетерпением и волнением, всё ещё был в великих сомнениях насчёт сборника[10 — имеется в виду сборник рассказов «До будущей весны». – Сост.]. Жалковато, как и любому смертному, своё произведение, выкинутое из сборника. Ну да, может быть, это и к лучшему, авось сделаю из него что-то порядочное. В общем, когда ты поедешь к нам,
