деревней клубился, стрельба утихла. Из домов начали выбегать люди. Мальчишка подпер дверь бани колом и помчался во двор. В распахнутых дверях сеней Колька увидел бабку Меланью и, поднимаясь по лесенке, тревожно спросил: Ты чѐ, баб? и вдруг услышал: что-то капало на сухие веники, свешанные под крыльцом, где раньше любили нестись куры. Из-под крыльца по земле медленно расплывалось багровое пятно. Бабушка! с ужасом закричал Колька и отпрянул в глубь крытого двора. Рядом кто-то равнодушно засопел. Пегий большеногий конь, невзирая на войну, жевал солому с громким смачным хрустом. Колька наморщил лоб, пытаясь понять что-то, затем одним прыжком вскочил на крыльцо, в сенки и стал торопливо щупать бабушкину руку. Но где находился пульс, Колька не знал, да и рука бабушки уже сделалась холодной. Тогда Колька стал пальцами открывать глаза Меланьи Тимофеевны, не веря и не желая верить тому, что она мертвая! Бабушка, открой глаза, открой! упрашивал он, а потом заревел: Ну, открой же!.. Бабка глаза не открывала. Говорунья бабка молчала. Колька попытался утащить ее из сенок в избу, в тепло, перепачкался кровью, но тяжела сделалась маленькая бабушка, тяжела. Тогда Колька сжал кулаки, почти спокойным и оттого сразу повзрослевшим голосом произнес: Я сейчас, бабушка, я их… Он побежал к тому месту, где немец уронил карабин, схватил его и принялся палить в окно бани. Нате! Нате! Гады! Лиходеи!.. На выстрелы прибежали люди, отняли у Кольки карабин. Глянул Колька перед ним в шинели, с ремнем через плечо командир, свой командир, красный, русский, советский. Уткнулся Колька в пряжку ремня и разрыдался. Командир гладил мальчишку по спине, и по скулам его перекатывались желваки. Сквозь рыдания Колька проговорил, показывая на баню… Они там… Они… бабушку… Немцы забились на полок, на котором парятся люди русские веником. Вынули их оттуда красноармейцы, пистолет у Кушке отобрали. Увидел Колька постояльца своего и «благородного» Кушке с поднятыми руками, бросился на них, как зверек, царапать стал. Солдаты сначала вроде бы не замечали такого произвола в обращении с пленными, но потом со словами: «Будет, будет, малец!» оттащили Кольку от немцев. Те в страхе прятались за спины красноармейцев от осатаневшего Кольки. Его они боялись больше. Командир с бойцами и с Колькой вошли в избу, подняли бабку русские люди, положили на скамью, постояли над ней с обнаженными головами целую великую минуту. После этого накрыли Меланью Тимофеевну красноармейской плащ-палаткой, и командир, прокашлявшись, глухо сказал: Схоронить бабушку вместе с бойцами, павшими в бою за эту деревню. Один остался Колька. Схоронили бабушку Меланью Тимофеевну. Над ее могилой, как и над могилами бойцов, залп из винтовок дали и столбик со звездочкой поставили. Ходил Колька по избе как потерянный, не зная, что делать. Одно живое существо осталось с мальчишкой немецкий конь. Колька сначала и на коня злился, вилами по хребту его лупил, ругал всячески и есть ему не давал, а потом понял, что конь ни в чем не повинен, и принес ему с поля соломы. Часть, которая отвоевала у немцев Полуяры, ушла дальше. В деревне остановилась артиллерия. Запряг Колька послушного немецкого коня, сел в повозку и доставил к тому месту, где кухня стояла. Колька так полагал: где кухня, там и штаб. Увидел Колька бойца с сытым лоснящимся лицом, поздоровался с ним и отдал ему вожжи: Сдаю коня в фонд обороны. В плен мы его с бабушкой взяли. Боец не оценил Колькиного великодушия и пренебрежительно заявил: На что он нам, у нас машины! Обиделся Колька. Боец его утешил: Береги, малый, конягу! Пригодится. Скоро пахота начнется, а колхоз у вас разоренный, вот и будет тягловая сила… Подумал боец, подумал и со вздохом добавил: Нам бы сейчас не лошадь, а картошки хоть центнер… И рассказал он Кольке о том, что воюют бойцы почти голодные. Застряли где-то из-за бездорожья снабженцы ни хлеба, ни табаку, ни продуктов нет. Кухня третий день не дымит. И он, повар Коротыч, есть сейчас распоследний человек в дивизионе, потому как дела своего не исполняет, ничего не варит и за это окружен, можно сказать, полным презрением со стороны героически сражающихся бойцов. Выслушал Колька повара Коротыча, сел в повозку и уехал. Повар с тоской посмотрел ему вслед. Снег набух, порыжел, расплылся, дорога растерзана. Грачи над дорогой кружились, и совсем было непохоже, что скоро доберется сюда хозвзводовская машина с продуктами. Ушел Коротыч в избу, с глаз огневиков долой. А Колька выехал за деревню и повернул коня на глухую проселочную дорогу. Еще осенью, когда бродил мальчик с бабкой Меланьей, отыскивая госпиталь, видел он на дальних полях когаты траншеи, куда на зиму ссыпается картофель и закрывается несколькими слоями соломы и земли. Они с бабкой-покойницей брали на варево картошки из такого сооружения. До поля Колька добрался уже к вечеру. Осмотрелся. Все поле в черных воронках. На меже танк с продырявленным боком, хобот в землю опустил. Убитые люди и лошади лежат. Противогазы, ранцы, винтовки валяются. Вороны кружатся, каркают. Жутко. Преодолевая страх, мальчик свернул на поле, отыскал когат. Но траншея оказалась раскрытой. Часть картошки из нее взята, а остальная замерзла. Поехал Колька дальше и вскоре наткнулся на другой когат, ненарушенный. Расковырял сырую землю лопатой, солому разбросал. До полуночи грузил картошку малый, выдохся. Поспал здесь же, в когате, на соломе. С утра снова за работу принялся. Совсем обессилел Колька, а картошки в повозке все еще мало. Хорошо, что на поле пришли ребятишки с ближнего хутора за картошкой. Колька немедленно мобилизовал ребят и вместе с ними быстро догрузил повозку. Когда Колька привез картошку, повар Коротыч принародно обнял его и громогласно объявил, что Колька является истинным советским патриотом. От таких слов мальчишка сконфузился и поспешил скрыться. Вечером он принес охапку табачных корней. Коротыч до того расчувствовался, что еще раз назвал его патриотом и самолично зачерпнул мальчишке полный черпак картофельного пюре. В толченую картошку взамен сала были брошены лавровые листы. Коротыч берег редкостную по тем временам приправу на всякий случай, а может, и для блюд начальства, но тут расщедрился. А весна уже разгулялась вовсю, согнала снег с полей, дороги стали подсыхать, снабжение боеприпасами и продуктами наладилось. Однажды с передовой пришла машина. На ней тесно сидели бойцы и пели песни. Все они были необычайно веселы и подтянуты. Повар Коротыч придирчиво осмотрел Кольку, велел ему снять старые сапоги, принес почти новые ботинки и приказал обуться. Когда бойцы выстроились на поляне возле штаба, Коротыч еще раз осмотрел Кольку и велел следовать за ним. У крыльца того дома, где размещался штаб, стоял стол, накрытый красной скатертью, и на нем коробочки. Колька догадался награды. Он еще никогда не видел, как вручают награды, и был очень рад, что Коротыч предоставил ему возможность посмотреть такое торжественное дело. Бойцы выходили из строя четким шагом, принимали коробочки из рук генерала и зычно гаркали: Служу Советскому Союзу! И вроде бы ничего такого особенного не происходило, а у Кольки в горле щекотно сделалось, и было для него все это очень даже трогательно. Он жалел о том, что не присутствует при такой церемонии бабка Меланья. Она-то уж не усидела бы дома, непременно пришла бы подивиться. Бабка никогда и никаких общественных мероприятий не пропускала. Она была очень любопытная бабка, любила людей послушать и сама поговорить любила. Хорошая была бабка. Семьдесят лет прожила она в родной деревне и никому зла не делала. Но пришли враги и убили ее. Над Полуярами кружились и громко кричали грачи, устраивая гнезда на тех деревьях, что уцелели от пожаров и бомб. По деревне шли и шли машины с пушками, кухнями, с минометами. А потом сделалось тихо на улицах. Самая большая война прошла по деревне Полуяры, которая сто лет стояла на земле, а может, и больше. Поубавилось в деревне жителей, прибавилось могил на погосте. Весна спешила утопить побитую деревню в зелени, заполнить палисадники птичьим щебетом. Весна селилась в Полуярах прочно и надолго. 1960
