вот не из чего эшелоны на фронт собрать, а он в это время 600 тысяч поволжских немцев везет в ссылку в Казахстан, блядь такая! Сами, сами морили себя. Ты, может быть, думаешь, в Освенциме немцы наших убивали? Они работать заставляли, а убивали друг друга наши же. У них в каждом бараке была своя особая тройка, как особое совещание на Лубянке, и они сами приговоры выносили. За пропаганду, за панические настроения, за непатриотические высказывания. И в колодце топили. Это тебе как? — Слушайте, откуда именно у наших такой инстинкт самоистребления? — Это не только у наших. Человек устроен и сложно, и очень просто. Он весь на балансе самоистребления и выживания. Чудеса приспособляемости — и такая изобретательность в гибели, и такая несгибаемость в спасении! Знаешь, что меня больше всего восхищает в человеке? До умиления, до гордости? Ты не поверишь: рыболовный крючок и штаны. Эволюция рыболовного крючка — это конек мой, я люблю удить, много знаю про это, пока из Енисея всех осетров, всю стерлядь не перетаскали, это лучшее было занятие. И у нас на Овсянке, в деревне моей, на противоположном берегу открыли поселение первобытное. Слушай, как мне было их жалко, этих перволюдей, обувь-то еще не изобретена, ты представляешь, в нашем климате без обуви?! Так и сидели тут в своих шкурах. Нашли там кости животных, ну и каннибализм там был, понятно, потому что не всегда же и мамонта поймаешь. А рыболовный крючок у них уже был, и была зазубрина на нем, заусеница. Та самая, из-за которой пацаны мучились, если крючок ненароком впивался в штаны: не достанешь, резать надо, а они единственные. Вот видишь, в этом сочетании людоедства, изобретательности и живучести — вся человеческая природа. Или возьмем штаны. Ты Брейгеля любишь? — Конечно. — Вот посмотри при случае на его крестьян. Сама форма штанов, так сказать, переменилась мало в силу неизменности носителя, но сколько было модификаций ширинки, сколько вариантов! Сначала гульфик, чехол этот, потом на пуговицах, теперь молния… Ведь это охеренная изобретательность! Горжусь, горжусь человечеством. Другое дело, что русские — не самый зверский, конечно, но самый изобретательный народ. И в смысле самоуничтожения, и в смысле выживания. Ты ведь знаешь, я в Вологде жил 15 лет? И приезжает ко мне друг-однополчанин, хочет по улицам побродить, посмотреть знаменитый вологодский конвой. Поговорку «Вологодский конвой шутить не любит!» вся Россия знала. А ведь и киргизы охраняли, и казахи, и не так уж много русских было во внутренних войсках. Однако ж вологодский конвой! Друг мой возвращается и говорит: «Изобретательные, суки! Если в строю кто не в ногу пойдет или заговорит сразу всех положат. Но не на сухом месте, а нарочно так выберут, чтобы в лужу». Это по-нашему! Изощренность мучительства — это первое дело, но и чудеса изобретательности в крайних ситуациях, вот слушай. Мы в окопах страшно мерзли, дождь, ну там примостишься как-то, чтобы по спине не текло, потому что как струйка по спине, по желобку потечет к жопе, к яйцам — все, ты не солдат, у тебя сразу чувство, что промок ВЕСЬ. Сижу я в таком окопе, уже весь-весь мокрый, сухой нитки нет, и подходит ко мне наш капитан, видя, что совсем мне худо: «А ну пей живо!». А это что? А это тройной одеколон. Да где ж он его взял на передовой в 44-м году, вот скажи ты мне как русский человек русскому человеку?! Однако достали, и заметь, это была моя первая в жизни выпивка. Мне до того негде было пить. То детдом, то ФЗУ, а в детстве я слишком часто видел пьяного отца и понимал, что это такое. Иногда алкоголизм родителей перекидывался на детей, бывает наследственным, а иногда дает наследственное отвращение к вину, потому что ты себе представляешь, до чего можно допиться. Но тогда, естественно, я этого одеколону целый пузырек хватил и вроде бы согрелся. Только говно до 45 года, кажется, им пахло… Хороший одеколон делали. Не-ет, русский человек живуч, да если он еще повоевал… Есть такая поговорка: «Меня не съешь: спереди костист, сзади говнист». Русского солдата убить мало — его повалить надо, а вот это хрен. На войне ты знаешь, кто выше всех ценился? Кого командиры старались из пополнения к себе отбирать? Тюремщиков и детдомовцев. Астафьев Виктор Петрович Родился 1 мая 1924 года в с. Овсянка Красноярского края в семье крестьянина, русский. Учился в железнодорожной школе ФЗО N1, затем добровольцем ушел на фронт. Оставался рядовым до конца войны. Был ранен. После войны жил в г. Чусовой Пермской обл., гг. Перми и Вологде, в настоящее время живет в с. Овсянка. В 1951 г. в газете «Чусовской рабочий» был напечатан его первый рассказ. Затем четыре года Астафьев работал в этой газете корреспондентом. В 1958 г. принят в Союз писателей СССР. Образование высшее — окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А. М. Горького. Народный депутат СССР от Союза писателей СССР (1989–1991). Был членом Комиссии Совета Национальностей по вопросам развития культуры, языка, национальных и интернациональных традиций, охраны исторического наследия. Был секретарем правления Союза писателей СССР (1991). Вице-президент ассоциации писателей «Европейский форум». Автор книг: «До будущей весны» (1953), романа «Тают снега» (1958), повестей «Кража» (1966), «Последний поклон» (1968), «Царь-рыба», «Стародуб», «Пастух и пастушка», «Звездопад», «Ода русскому огороду». В последнее время издал роман о войне «Прокляты и убиты». В 1978 г. за книгу «Царь-рыба» удостоен Государственной премии СССР; за большие заслуги в развитии литературы ему присвоено звание Героя Социалистического туда (1989); за повести «Перевал», «Последний поклон», «Кража», «Пастух и пастушка» удостоен Государственной премии РСФСР им. Горького; за повесть «Зрячий посох» ему присуждена Государственная премия СССР (1991).