подумал он и, поймав на себе насмешливый взгляд Зины, отошел от окна. У тетки Вассы в переднике было завязано несколько белобоких огурцов и до стеклянного блеска налитых помидоров. Она высыпала их на стол, отвязала передник и, поправив выбившиеся из-под платка жесткие волосы, заглянула в комнату: — Ты чего, Коля, не обедаешь? Здравствуйте! — Вот знакомься, — Николай смущенно кивнул на Зину. Девушка торопливо поднялась и, чуть раскланявшись, церемонно сказала: — Зинаида… — Хотела что-то прибавить, но смешалась под пристальным взглядом тетки Вассы. — Чего же, и знакомую свою кормил бы обедом, — заговорила тетка Васса. — Правда, обед наш деревенский: шти да каша утрешние в печи, может, и не поглянутся. — Что вы, что вы, — робко запротестовала Зина. — Я ко всему привыкла, в войну и каша деликатесом считалась. Зина посмотрела на руки тетки Вассы. Они были только что мыты, но зелень на пальцах и земля под ногтями остались. Очевидно, тетка Васса убирала овощи в колхозном огороде. — Ну, коли так, милости просим. Я сейчас соберу на стол, — сказала тетка Васса и заковыляла в сенки. Старая выгоревшая кофточка приклеилась по желобку ее спины, на шее припотела пыль. Когда тетка Васса вышла, Зинаида вполголоса проговорила: — Ой и взгляд у нее! Она старая дева, да? Все они такие… В голосе ее прорвалась невольная неприязнь. Зина спохватилась, заметив, как нахмурился Николай. Он хотел что-то сказать и вдруг ясно понял, что Зина уже составила свое мнение о тете Вассе и что она не только не поверит тому, что он может рассказать о самом близком ему человеке, но и не поймет, пожалуй. А вот он хорошо знает, что скрывается под тяжелым взглядом тетки. Война. По деревне бродят эвакуированные и выменивают на картошку вещи. В дом тети Вассы завертывают девочка и мальчик, очевидно, посланные в деревню с расчетом, что им при обмене больше дадут. В руках у мальчика модельные туфли молочного цвета, а у девочки — пуховая шаль. Сама же она в какой-то куцей, сверхмодной фетровой шляпочке. На улице мороз. Дети греются у печки, рассказывают про Ленинград. Тетя Васса, пригорюнившись, слушает их, и выражение на ее мужиковатом лице с массивным подбородком такое, что Кольке зареветь хочется. Накормив детей, тетя Васса взваливает на себя мешок с картошкой и отправляется в город. Туфли она уносит в котомке, а шалью повязывает девочку. Сколько сил и тепла отдала она ему, Николаю. «А я год не появлялся и вестей не подавал». И вдруг мысль, которую он так настойчиво отгонял от себя все последнее время, одолела его: «Останусь, возьму вернусь, и все. Снова на трактор, на свой, на колхозный трактор! И в поле!» — А что, и останусь! — повторил он вслух. — Вот возьму и… Зина сердито взглянула на него, начала нервно чистить ногти и хотела заговорить, но услышала голос тетки Вассы из кухни: — Дожили! Некому на машинах-то работать. Эмтээсовские трактористы вон норовят урвать побольше или в город определиться. — Тетка Васса чем-то громыхнула. — И что за моду взяли нынче молодые — чуть чего так и в город, так и на казенный хлеб! А кто же его, хлеб-то, должен добывать? Николай не отвечал. Спустя некоторое время тетка Васса позвала: — Айдате за стол. Николай сразу поднялся, Зина медлила. Тетка Васса обратилась к ней: — Не знаю, как вас приглашать — как знакомую или как родную? — Приглашай как родную! — широко улыбнулся Николай и ободряюще поглядел на Зину. Зина сощурилась и чуть побледнела: — Нет! — резко ответила она и, заметив растерянность на лице Николая, еще раз крикнула, топнув ногой: — Нет! Хлопнув дверью, она прогремела каблуками по ступенькам. — Гляди-ка ты, обиделась на что-то? — с недоумением сказала тетка Васса. Она виновато поглядела на свои второпях мытые руки, одернула короткую кофту. — Меня испугалась либо жизни деревенской нашей. Чего ж ты сидишь-то? Бабочка, видать, манерная, поди, уговори. — Не стоит, — махнул рукой Николай, обиженный и обескураженный. — Подумаешь, цаца! — Он пренебрежительно фыркнул, задетый за живое поведением Зины и тем, что она унизила тетку Вассу. Однако тетка Васса властно взяла его за руку и легонько подтолкнула к дверям: — Тебе со мной не вековать. Николай догнал Зину уже за деревней. Стараясь придать своему голосу беззаботность, крикнул: — Алѐ, Зин, тебя какая муха укусила? Она не ответила и прибавила шагу. Николай догнал ее и, натянуто улыбаясь, тронул за рукав. — Отстань! — передернула она плечами, и губы ее непримиримо сомкнулись. — Верно, что с тобой? — уж совсем серьезно и несколько растерянно спросил Николай. — Что со мной? Что со мной? — зазвеневшим голосом выкрикнула Зина. — Закрутил мозги да еще спрашиваешь! Я ведь все вижу. Что, думаешь, слепая? — Чего ты видишь? — То и вижу, что душонка твоя прилипла к дряхлой халупе да к крестне этой, хромоногой. — Ты это… крестную не задевай, — нахохлился парень. — Я твою мать ни одним словом не обидел… — Чего-о? Мою маму! Ха-ха, попробовал бы тронуть! — презрительно сощурилась Зина. — Ты тетушкой своей покомандуй! — зло и вызывающе продолжала она и неожиданно запричитала: — Все вы — паразиты, обманщики, а я-то, дура, надеялась! — Слушай, Зина, в чем я тебя обманул? Чего ты наговариваешь? — Наговариваю? Не ты ли говорил насчет женитьбы, а? Вспомни-ка! — Ну, говорил, и сейчас от своих слов не отказываюсь. Пойдем к крестной, и я повторю при ней. — К крестной, в деревню? Вот ты куда меня тянешь! Что же ты мне, друг любезный, прикажешь бросить место в городе, размотать все барахлишко, мать побоку — и все это ради старой избенки да тетушки твоей? — Просчиталась, значит? Зина осеклась, поглядела на его непривычно холодное лицо и вдруг с отчаянием крикнула: — Ты не просчитайся! Я из тебя хотела человека сделать! — Ишь ты человекоделатель какой сыскался, — хмыкнул Николай. И тут же рассердился: — Вам с мамашей не человека, а работника надо в дом — дровишек напилить, поросенка заколоть. Ну, а я на это не гож. Я на самом деле прирос душой к этой деревушке и, может, сейчас только понял это. Ты помогла — и на том спасибо. — Он говорил уже почти спокойно: — Давай спеши. Вон машины пришли… — И поспешу! Зина, не прощаясь, побежала в гору, повторяя на ходу: — И поспешу, нечего мне здесь делать… — Это так. Николай остановился. Вдали призывно сигналили машины. Фигура Зины в сиреневом платье удалялась и удалялась. Вот ветер сорвал косынку с Зининой головы. Она наклонилась, подняла косынку, выпрямилась и стояла несколько секунд в нерешительности, глядя на неподвижного Николая. Потом она сорвалась и еще быстрее побежала по колючей стерне. Из-под ног ее выбивалась пыль и стреляли верткие кузнечики. По коноплянику, качавшемуся под ветром, перепархивали щеглы. С поля к реке спускался трактор, кренясь на правый бок. «Тимошин трактор», — узнал Николай. Ветер ударил в лицо, Николай протер глаза рукавом косоворотки, а когда оглянулся, машин уже не было, только перекопанное поле с островками картофельных куч виднелось вдали. Трещал трактор уже за яром на косе, радио выплескивало музыку на притихшую деревню. Солнце садилось за гору. Оно еще не заосенилось, это страдное солнце, и припекало днями, помогая людям собрать с полей плоды трудов своих. 1955–1958