Это озеро не отыщешь на карте. Небольшое оно. Небольшое, зато памятное для Васютки. Ещѐ бы! Мала ли честь для тринадцатилетнего мальчишки озеро, названное его именем! Пускай оно и не велико, не то что, скажем, Байкал, но Васютка сам нашѐл его и людям показал. Да, да, не удивляйтесь и не думайте, что все озѐра уже известны и что у каждого есть своѐ название. Много ещѐ, очень много в нашей стране безымянных озѐр и речек, потому что велика наша Родина, и сколько по ней ни броди, всѐ будешь находить что-нибудь новое, интересное. Рыбаки из бригады Григория Афанасьевича Шадрина Васюткиного отца совсем было приуныли. Частые осенние дожди вспучили реку, вода в ней поднялась, и рыба стала плохо ловиться: ушла на глубину. Холодная изморозь и тѐмные волны на реке нагоняли тоску. Не хотелось даже выходить на улицу, не то что выплывать на реку. Заспались рыбаки, рассолодели от безделья, даже шутить перестали. Но вот подул с юга тѐплый ветер и точно разгладил лица людей. Заскользили по реке лодки с упругими парусами. Ниже и ниже но Енисею спускалась бригада. Но уловы по-прежнему были малы. Нету нам нынче фарту, ворчал Васюткин дедушка Афанасий. Оскудел батюшко Енисей. Раньше жили, как бог прикажет, и рыба тучами ходила. А теперь пароходы да моторки всю живность распугали. Придѐт время ерши да пескари и те переведутся, а об омуле, стерляди и осетре только в книжках будут читать. Спорить с дедушкой дело бесполезное, потому никто с ним не связывался. Далеко ушли рыбаки в низовье Енисея и наконец остановились. Лодки вытащили на берег, багаж унесли в избушку, построенную несколько лет назад учѐной экспедицией. Григорий Афанасьевич, в высоких резиновых сапогах с отвернутыми голенищами и в сером дождевике, ходил по берегу и отдавал распоряжения. Васютка всегда немного робел перед большим, неразговорчивым отцом, хотя тот никогда его не обижал. Шабаш, ребята! сказал Григорий Афанасьевич, когда разгрузка закончилась. Больше кочевать не будем. Так, без толку, можно и до Карского моря дойти. Он обошѐл вокруг избушки, зачем-то потрогал рукой углы и полез на чердак, подправил съехавшие в сторону пластушины корья на крыше. Спустившись по дряхлой лестнице, он тщательно отряхнул штаны, высморкался и разъяснил рыбакам, что избушка подходящая, что в ней можно спокойно ждать осеннюю путину, а пока вести промысел паромами и перемѐтами. Лодки же, невода, плавные сети и всю прочую снасть надобно как следует подготовить к большому ходу рыбы. Потянулись однообразные дни. Рыбаки чинили невода, конопатили лодки, изготовляли якорницы, вязали, смолили. Раз в сутки они проверяли перемѐты и спаренные сети паромы, которые ставили вдали от берега. Рыба в эти ловушки попадала ценная: осѐтр, стерлядь, таймень, частенько налим, или, как его в шутку называли в Сибири, поселенец. Но это спокойный лов. Нет в нѐм азарта, лихости и того хорошего, трудового веселья, которое так и рвѐтся наружу из мужиков, когда они полукилометровым неводом за одну тоню вытаскивают рыбы по нескольку центнеров. Совсем скучное житьѐ началось у Васютки. Поиграть не с кем нет товарищей, сходить некуда. Одно утешало: скоро начнѐтся учебный год, и мать с отцом отправят его в деревню. Дядя Коляда, старшина рыбосборочного бота, уже учебники новые из города привѐз. Днѐм Васютка нет-нет да и заглянет в них от скуки. Вечерами в избушке становилось людно и шумно. Рыбаки ужинали, курили, щѐлкали орехи, рассказывали были и небылицы. К ночи на полу лежал толстый слой ореховой скорлупы. Трещала она под ногами, как осенний ледок на лужах. Орехами рыбаков снабжал Васютка. Все ближние кедры он уже обколотил. С каждым днѐм приходилось забираться всѐ дальше и дальше в глубь леса. Но эта работа была не в тягость. Мальчишке нравилось бродить. Ходит себе по лесу один, напевает, иногда из ружья пальнѐт. Васютка проснулся поздно. В избушке одна мать. Дедушка Афанасий ушѐл куда-то. Васютка поел, полистал учебники, оборвал листок календаря и с радостью отметил, что до первого сентября осталось всего десять дней. Потом засобирался по кедровые шишки. Мать недовольно сказала: К ученью надо готовиться, а ты в лесу пропадаешь. Чего ты, мамка? Орехи кто-то должен добывать? Должен. Охота ведь рыбакам пощѐлкать вечером. «Охота, охота»! Надо орехов, так пусть сами ходят. Привыкли парнишкой помыкать да сорить в избе. Мать ворчит но привычке, потому что ей не на кого больше ворчать. Когда Васютка с ружьѐм на плече и с патронташем па поясе, похожий па коренастого, маленького мужичка, вышел из избы, мать привычно строго напоминала: Ты от затесей далеко не отходи сгинешь. Хлеба взял ли с собой? Да зачем он мне? Каждый раз обратно приношу. Не разговаривай! На вот краюшку. Не задавит она тебя. Спокон веку так заведено, мал ещѐ таѐжные законы переиначивать. Тут уж с матерью не поспоришь. Таков старинный порядок: идѐшь в лес бери еду, бери спички. Васютка покорно сунул краюшку в мешок и поспешил исчезнуть с глаз матери, а то ещѐ придерѐтся к чему-нибудь. Весело насвистывая, шѐл он по тайге, следил за пометками на деревьях и думал о том, что, наверное, всякая таѐжная дорога начинается с затесей. Сделает человек зарубку на одном дереве, отойдѐт немного, ещѐ топором тюкнет, потом ещѐ. За этим человеком пойдут другие люди; собьют каблуками мох с валежин, притопчут траву, ягодники, отпечатают следы в грязи, и получится тропинка. Лесные тропинки узенькие, извилистые, что морщинки на лбу дедушки Афанасия. Только иные тропинки зарастают со временем, а уж морщинки-то на лице едва ли зарастут. Склонность к пространным рассуждениям, как у всякого таѐжника, рано появилась у Васютки. Он ещѐ долго думал бы о дороге и о всяких таѐжных разностях, если бы не скрипучее кряканье где-то над головой. «Кра-кра-кра!..» неслось сверху, будто тупой пилой резали крепкий сук. Васютка поднял голову. На самой вершине старой взлохмаченной ели увидел кедровку. Птица держала в когтях кедровую шишку и орала во всѐ горло. Ей так же горласто откликались подруги. Васютка не любил этих нахальных птиц. Он снял с плеча ружье, прицелился и щѐлкнул языком, будто на спуск нажал. Стрелять он не стал. Ему ужо не paз драли уши за попусту сожженные патроны. Трепет перед драгоценным «припасом» (так называют сибирские охотники порох и дробь) крепко вбит в сибиряков отроду. «Кра-кра»! передразнил Васютка кедровку и запустил в нее палкой. Досадно было парню, что не может он долбануть птицу, даром что ружьѐ в руках. Кедровка перестала кричать, неторопливо ощипалась, задрала голову, и по лесу снова понеслось ее скрипучее «кра!». Тьфу, ведьма проклятая! выругался Васютка и пошѐл. Ноги мягко ступали по мху. На нѐм там и сям валялись шишки, попорченные кедровками. Они напоминали комочки сотов. В некоторых отверстиях шишек, как пчѐлки, торчали орехи. Но пробовать их бесполезно. Удивительно чуткий клюв у кедровки: пустые орехи птица даже не вынимает из гнѐздышка. Васютка поднял одну шишку, осмотрел еѐ со всех сторон и покачал головой: Эх и пакость же ты! Бранился Васютка так, для солидности. Он ведь знал, что кедровка птица полезная: она разносит по тайге семена кедра. Наконец Васютка облюбовал дерево и полез на него. Намѐтанным глазом он определил: там, в густой хвое, упрятались целые выводки смолистых шишек. Он принялся колотить ногами по разлапистым веткам кедра. Шишки так и посыпались вниз. Васютка слез с дерева, собрал их в мешок и, не торопясь, закурил. Попыхивая цигаркой, оглядел окружающий лес и облюбовал ещѐ один кедр. Обобью и этот, сказал он. Тяжеловато будет, пожалуй, да ничего, донесу. Он тщательно заплевал цигарку, придавил ее каблуком и пошел. Вдруг впереди Васютки что-то сильно захлопало. Он вздрогнул от неожиданности и тут же увидел поднимающуюся с земли большую чѐрную птицу. «Глухарь!» догадался Васютка, и сердце его замерло. Стрелял он и уток, и куликов, и куропаток, но глухаря подстрелить ему ещѐ не доводилось. Глухарь перелетел через мшистую поляну, вильнул между деревьями и сел на сухостоину. Попробуй подкрадись! Мальчик стоял неподвижно и не спускал глаз с огромной птицы. Вдруг он вспомнил, что глухаря часто берут с собакой. Охотники рассказывали, что глухарь, сидя па дереве, с любопытством смотрит вниз, на заливающуюся лаем собаку, а порой и подразнивает еѐ. Охотник тем временем незаметно подходит с тыла и стреляет. Васютка же, как назло, не позвал с собою Дружка. Обругав себя шѐпотом за оплошность, Васютка пал на четвереньки, затявкал, подражая собаке, и стал осторожно продвигаться вперѐд. От волнения голос у него прерывался. Глухарь замер, с любопытством наблюдая эту интересную картину. Мальчик расцарапал себе лицо, порвал телогрейку, но ничего этого не замечал. Перед ним наяву глухарь! …Пора! Васютка быстро встал на одно колено и попытался с маху посадить на мушку забеспокоившуюся птицу. Наконец унялась дрожь в руках, мушка перестала плясать, кончик еѐ задел глухаря… Тр-рах! и чѐрная птица, хлопая крыльями, полетела в глубь леса. «Ранил!» встрепенулся Васютка и бросился за подбитым глухарѐм. Только теперь он догадался, в чѐм дело, и начал беспощадно корить себя: Мелкой дробью грохнул. А что ему мелкой-то? Он чуть не с Дружка!.. Птица уходила небольшими перелѐтами. Они становились всѐ короче и короче. Глухарь слабел. Вот он, уже не в силах поднять грузное тело, побежал. «Теперь всѐ догоню!» уверенно решил Васютка и припустил сильнее. До птицы оставалось совсем недалеко. Быстро скинув с плеча мешок, Васютка поднял ружьѐ и выстрелил. В несколько прыжков очутился возле глухаря и упал на него животом. Стоп, голубчик, стоп! радостно бормотал Васютка. Не уйдѐшь теперь! Ишь, какой прыткий! Я, брат, тоже бегаю будь здоров! Васютка с довольной улыбкой гладил глухаря, любуясь чѐрными с голубоватым отливом перьями. Потом взвесил на руке. «Килограммов пять будет, а то и полпуда, прикинул он и сунул птицу в мешок. Побегу, а то мамка наподдаст по загривку». Думая о своей удаче, Васютка, счастливый, шѐл по лесу, насвистывал, пел, что на ум приходило. Вдруг он спохватился: где же затеси? Пора уж им быть. Он посмотрел кругом. Деревья ничем не отличались от тех, на которых были сделаны зарубки. Лес стоял неподвижно, тихий в своей унылой задумчивости, такой же редкий,
