полуголый, сплошь хвойный. Лишь кое-где виднелись хилые берѐзки с редкими жѐлтыми листьями. Да, лес был такой же. И всѐ же от него веяло чем-то чужим… Васютка круто повернул назад. Шѐл он быстро, внимательно присматриваясь к каждому дереву, но знакомых зарубок не было. Ффу-ты, чѐрт! Где же затеси? Сердце у Васютки сжалось, на лбу выступила испарина. Всѐ этот глухарина! Понѐсся, как леший, теперь вот думай, куда идти, заговорил Васютка вслух, чтобы отогнать подступающий страх. Ничего, сейчас посоображаю и найду дорогу. Та-ак… Почти голая сторона у ели значит, в ту сторону север, а где ветвей больше юг. Та-ак… После этого Васютка пытался припомнить, на какой стороне деревьев сделаны зарубки старые и на какой новые. Но этого-то он и не приметил. Затеси и затеси. Эх, дубина! Страх начал давить ещѐ сильнее. Мальчик снова заговорил вслух: Ладно, не робей. Найдѐм избушку. Надо идти в одну сторону. На юг надо идти. У избушки Енисей поворот делает, мимо никак не пройдѐшь. Ну вот, всѐ в порядке, а ты, чудак, боялся! хохотнул Васютка и бодро скомандовал себе: Шагом арш! Эть, два! Но бодрости хватило ненадолго. Затесей всѐ не было и не было. Порой мальчику казалось, что он ясно видит их на тѐмном стволе. С замирающим сердцем бежал он к дереву, чтобы пощупать рукой зарубку с капельками смолы, но вместо неѐ обнаруживал шершавую складку коры. Васютка уже несколько раз менял направление, высыпал из мешка шишки и шагал, шагал… В лесу сделалось совсем тихо. Васютка остановился и долго стоял прислушиваясь. Тук-тук-тук, тук-тук-тук… билось сердце. Потом напряжѐнный до предела слух Васютки уловил какой-то странный звук. Где-то слышалось жужжание. Вот оно замерло и через секунду снова донеслось, как гудение далѐкого самолѐта. Васютка нагнулся и увидел у ног своих истлевшую тушку птицы. Опытный охотник паук растянул над мѐртвой птичкой паутину. Паука уже нет убрался, должно быть, зимовать в какое-нибудь дупло, а ловушку бросил. Попалась в неѐ сытая, крупная муха-плевок и бьѐтся, бьѐтся, жужжит слабеющими крыльями. Что-то начало беспокоить Васютку при виде беспомощной мухи, влипшей в тенѐта. И тут его будто стукнуло: да ведь он заблудился! Открытие это было настолько простым и потрясающим, что Васютка не сразу пришѐл в себя. Он много раз слышал от охотников страшные рассказы о том, как блуждают люди в лесу и погибают иногда, но представлял это совсем не так. Уж очень просто всѐ получилось. Васютка ещѐ не знал, что страшное в жизни часто начинается очень просто. Оцепенение длилось до тех пор, пока Васютка не услышал какой-то таинственный шорох к глубине потемневшего леса. Он вскрикнул и бросился бежать. Сколько paз oн спотыкался, падал, вставал и снова бежал, Васютка не знал. Наконец он заскочил в бурелом и начал с треском продираться сквозь сухие колючие ветви. Потом упал с валежин вниз лицом в сырой мох и замер. Отчаяние охватило его, и сразу не стало сил. «Будь что будет», отрешѐнно подумал он. В лес бесшумно, как сова, прилетела ночь. А с нею и холод. Васютка почувствовал, как стынет взмокшая от пота одежда. «Тайга, наша кормилица, хлипких не любит!» вспомнились ему слова отца и дедушки. И он стал припоминать всѐ, чему его учили, что знал из рассказов рыбаков и охотников. Перво-наперво надо развести огонь. Ладно, что спички захватил из дому. Пригодились спички. Васютка обломал нижние сухие ветки у дерева, ощупью сорвал пучок сухого мха-бородача, искрошил мелко сучки, сложил всѐ в кучку и поджѐг. Огонѐк, покачиваясь, неуверенно пополз по сучкам. Мох вспыхнул вокруг посветлело. Васютка подбросил ещѐ веток. Между деревьями зашарахались тени, темнота отступила подальше. Монотонно зудя, на огонь налетело несколько комаров веселее с ними. Надо было запастись на ночь дровами. Васютка, не щадя рук, наломал сучьев, приволок сухую валежину, выворотил старый пень. Вытащив из мешка краюшку хлеба, вздохнул и с тоской подумал: «Плачет, поди, мамка». Ему тоже захотелось плакать, но он переборол себя и, ощипав глухаря, начал перочинным ножиком потрошить его. Потом сгрѐб костѐр в сторону, на горячем месте выкопал ямку и положил туда птицу. Плотно закрыв еѐ мхом, присыпал горячей землѐй, золой, углями, сверху положил пылающие головни и подбросил дров. Через час примерно он раскопал глухаря. От птицы шѐл пар и аппетитный запах: глухарь упрел в собственном соку охотничье блюдо! Но без соли какой же вкус! Васютка через силу глотал пресное мясо. Эх, дурило, дурило! Сколько этой соли в бочках па берегу! Что стоило горсточку в карман сыпануть! укорял он себя. Потом вспомнил, что мешок, который он взял для шишек, был из-под соли, и торопливо вывернул его. Из уголков мешка он выковырял щепотку грязных кристалликов, раздавил их на прикладе ружья и через силу улыбнулся: Живѐм! Поужинав, Васютка сложил остатки еды в мешок, повесил его на сук, чтобы мыши или кто-нибудь ещѐ не добрался до харчей, и принялся готовить место для ночлега. Он перенѐс в сторону костѐр, убрал все угольки, набросал веток с хвоей, мху и лѐг, накрывшись телогрейкой. Снизу подогревало. Занятый хлопотами, Васютка не так остро чувствовал одиночество. Но стоило лечь и задуматься, как тревога начала одолевать с новой силой. Заполярная тайга не страшна зверьѐм. Медведь здесь редкий житель. Волков нет. Змей тоже. Бывает, встречаются рыси и блудливые песцы. Но осенью корма для них полно в лесу, и едва ли они могли бы позариться на Васюткины запасы. И всѐ-таки было жутко. Он зарядил одноствольную переломку, взвѐл курок и положил ружьѐ рядом. Спать! Не прошло и пяти минут, как Васютка почувствовал, что к нему кто-то крадѐтся. Он открыл глаза и замер: да, крадѐтся! Шаг, второй, шорох, вздох… Кто-то медленно и осторожно идѐт по мху. Васютка боязливо поворачивает голову и неподалѐку от костра видит что-то темное, большое. Сейчас оно стоит, не шевелится. Мальчик напряжѐнно вглядывается и начинает различать вздетые к небу не то руки, не то лапы. Васютка не дышит: «Что это?» В глазах от напряжения рябит, нет больше сил сдерживать дыхание. Он вскакивает, направляет ружьѐ на это тѐмное: Кто такой? А ну подходи, не то садану картечью! В ответ ни звука. Васютка ещѐ некоторое время стоит неподвижно, потом медленно опускает ружьѐ и облизывает пересохшие губы. «В самом деле, что там может быть?? мучается он и ещѐ раз кричит: Я говорю, не прячься, а то хуже будет! Тишина. Васютка рукавом утирает пот со лба и, набравшись храбрости, решительно направляется в сторону тѐмного предмета. Ох, окаянный! облегчѐнно вздыхает он, увидев перед собой огромный корень-выворотень. Ну и трус же я! Чуть ума не лишился из-за этакой чепухи. Чтобы окончательно успокоиться, он отламывает отростки от корневища и несѐт их к костру. Коротка августовская ночь в Заполярье. Пока Васютка управился с дровами, густая, как смоль, темень начала редеть, прятаться в глубь леса. Не успела она ещѐ совсем рассеяться, а на смену ей уже выполз туман. Стало холоднее. Костѐр от сырости зашипел, защѐлкал, принялся чихать, будто сердился на волглую пелену, окутавшую всѐ вокруг. Комары, надоедавшие всю ночь, куда-то исчезли. Ни дуновения, ни шороха. Всѐ замерло в ожидании первого утреннего звука. Что это будет за звук неизвестно. Может быть, робкий свист пичужки или лѐгкий шум ветра в вершинах бородатых елей и корявых лиственниц, может быть, застучит по дереву дятел или протрубит дикий олень. Что-то должно родиться из этой тишины, кто-то должен разбудить сонную тайгу. Васютка зябко поежился, придвинулся ближе к костру и крепко заснул, так и не дождавшись утренней весточки. Солнце уже было высоко. Туман росою пал на деревья, на землю, мелкая пыль искрилась всюду. «Где это я?» изумлѐнно подумал Васютка, окончательно проснувшись, услышал ожившую тайгу. По всему лесу озабоченно кричали кедровки на манер базарных торговок. Где-то по-детски заплакала желна. Над головой Васютки, хлопотливо попискивая, потрошили синички старое дерево. Васютка встал, потянулся и спугнул кормившуюся белку. Она, всполошѐнно цокая, пронеслась вверх по стволу ели, села на сучок и, не переставая цокать, уставилась на Васютку. Ну, чего смотришь? Не узнала? с улыбкой обратился к ней Васютка. Белка пошевелила пушистым хвостиком. А я вот заблудился. Понѐсся сдуру за глухарѐм и заблудился. Теперь меня по всему лесу ищут, мамка ревѐт… Не понимаешь ты ничего, толкуй с тобой! А то бы сбегала, сказала нашим, где я. Ты вон какая проворная! Он помолчал и махнул рукой: Убирайся давай, рыжая, стрелять буду! Васютка вскинул ружьѐ и выстрелил в воздух. Белка, будто пушинка, подхваченная ветром, метнулась и пошла считать деревья. Проводив еѐ взглядом, Васютка выстрелил ещѐ раз и долго ждал ответа. Тайга не откликалась. По-прежнему надоедливо, вразнобой горланили кедровки, неподалѐку трудился дятел да пощѐлкивали капли росы, осыпаясь с деревьев. Патронов осталось десять штук. Стрелять Васютка больше не решился. Он снял телогрейку, бросил на неѐ кепку и, поплевав на руки, полез на дерево. Тайга… Тайга… Без конца и края тянулась она во все стороны, молчаливая, равнодушная. С высоты она казалась огромным тѐмным морем. Небо не обрывалось сразу, как это бывает в горах, а тянулось далеко-далеко, всѐ ближе прижимаясь к вершинам леса. Облака над головой были редкие, но чем дальше смотрел Васютка, тем они делались гуще, и наконец голубые проѐмы исчезли совсем. Облака спрессованной ватой ложились на тайгу, и она растворялась в них. Долго Васютка отыскивал глазами жѐлтую полоску лиственника среди неподвижного зелѐного моря (лиственный лec обычно тянется по берегам реки), но кругом темнел сплошной хвойник. Видно, Енисей и тот затерялся в глухой, угрюмой тайге. Маленьким-маленьким почувствовал себя Васютка и закричал с тоской и отчаянием: Э-эй, мамка! Папка! Дедушка! Заблудился я!.. Голос его пролетел немного над тайгой и упал невесомо кедровой шишкой в мох. Медленно спустился Васютка с дерева, задумался, да так и просидел с полчаса. Потом встряхнулся, отрезал мяса и, стараясь не смотреть на маленькую краюшку хлеба, принялся жевать. Подкрепившись, он собрал кучу кедровых шишек, размял их и стал насыпать в карманы орехи. Руки делали своѐ дело, а в голове решался вопрос, один-единственный вопрос: «Куда идти?» Вот уж и карманы полны орехов, патроны проверены, к мешку вместо лямки приделан
