«О началах и истоках» осталась ненаписан-
ной. Все же из введения, отступлений и попутных замечаний трак-
тата, из эссе «Купидон, или Атом», из других сочинений Бэкона
можно составить определенное представление о его отношении
к Демокриту, Картина атомистического движения, которую он,
видимо, следуя Лукрецию, приписывает Демокриту, складывается
из первоначального движения атомов под воздействием их тяже-
сти и вторичного, производного — от их столкновения между со-
бой. Сам Бэкон полагает, что нельзя отождествлять силы, движе-
ния и свойства атомов л их макросоодипений, и поэтому считает
эту картину, которая заимствует понятия тяжести и толчка из
макромира, узкой и недостаточной. Какие свойства и движения
присущи атомам по Бэкону — не вполне ясно. В атомах коренится
причина всех причин (если не говорить о боге — обычное теоло-
гическое добавление Бэкона). Они—минимальные семена мате-
рии, которые обладают «объемом, местом, сопротивляемостью,
стремлением, движением и эманациями» и которые «также при
разрушении всех естественных то ?» остаются непоколебимыми и
вечными *. Их сила и двия!енпс отличны от сил и движений про-
дуктов их соединений и комбинации, и вместе с тем «в теле атома
есть элементы всех тел, а в его дшпконпи и силе — начала верх
движений и сил» **. Бэкон ставпт под сомнение правомерность
демокритовского противопоставления атомов и пустоты, реши-
тельно отвергает мнение Эпикура о самопроизвольном отклонении
их движения ц намекает на способность ai омов к дальнодействию.
Впрочем, он даже оправдывает «открытость» этого вопроса — если
можно познать способы дгпстнпя и движения атомов, то, быть мо-
жет, но следует надеяться, что человеческое познание полностью
охватит пх сущность, так как нет ничего более «близкого при-
роде», более первичного и всеобъемлющего. Своеобразная концеп-
ция «неисчерпаемости» познания этих неделимых в условиях чисто
умозрительной постановки вопроса была, пожалуй, лучшим реше-
нием.
Кажется именно Бэкону принадлежит заслуга восстановления
научной репутации Демокрита, само имя которого на протяжении
многих веков старались предать забвению. Бэкон ценит Демокрита
за то, что он устранил бога из физической системы объяснения
мира, отделив таким образом естественную философию от теоло-
гии; за то, что он приписал строение Вселенной бесчисленному
ряду попыток и опытов самой же природы; за то, что в присущей
материи естественной необходимости он усмотрел причины вещей,
исключив вмешательство целевых, или «конечных», причин. Для
него важно, что Демокрит различает сущность и явление, свой-
ства материальных начал и образованных из них вещей, сущест-
вующее «по мнению» и «по истине». У Демокрита его привлекает
все то, что и сам он будет разрабатывать в своей естественной
философии, закладывая базис материализма и опытной науки
Нового времени.
А вот и другой аспект предпочтительности школы древних
натурфилософов по сравнению с перипатетиками — антидогма-
тпзм. О нем Бэкон упоминает в эссе «Прометей, или Статус чело-
века». Насколько и Эмпедокл, и Демокрит, жалующиеся на то, что
все покрыто тайной, что нам мало что известно, что истина погру-
жена на дно колодца, а правда повсюду удивительным образом
перемешана и перепутана с ложью, достойнее самонадеянной и
безапелляционной школы Аристотеля, более заботящейся о том,
чтобы иметь на все словесный ответ, чем о внутренней истине
вещей. В конечном счете правда за сомневающимися и ищущими
истину, а не за шумно превозносящими и не за выхолащивающими
ее. Ведь кто безмерно прославляет человека и его искусство, кто
приходит в несказанное восхищение от вещей, которыми люди
владеют, считая абсолютно совершенными науки, которые они
изучают и преподают, те вряд ли способны на то, что сделают
недовольные уже имеющимся, сохраняющие душевную скромность
и постоянно стремящиеся к новой деятельности и новым откры-
тиям.
Читатель трактата «О началах и истоках», конечно, заметил
эту одну пз его особенностей — фигуры строгого логического рас-
суждения здесь вдруг расцвечиваются игрой вольного, причудли-
вого воображения. Это как раз те моста, где Бэкон обращается
к мифу о Купидоне. Еще более яркий фейерверк свободной фан-
тазии пронизывает эссе «О мудрости древних». Так вырисовы-
вается другой аспект бэконовского отношения к наследию антич-
ного прошлого — его аллегорическая интерпретация мифологии.
Нет, он по считает мифы, по крайней мере в основных инва-
риантных сюжетах и образах, созданиями тех, кто их излагал
в древности ? донес до нашего времени. Поэты заимствовали их
из старинных преданий, из сказаний еще более древних народов.
Но что же собой представляет миф, в чем тайна его долговечно-
сти, как следует его понимать? Бэкон считает, что как иероглифи-
ческое письмо древнее буквенного, так и аллегорическая мысль
появляется раньше отвлеченных логических рассуждении. С ной
мы как раз встречаемся в мифах, притчах, загадках, сравнениях
ц баснях древних. Здесь таинства религии, секреты политики,
предписания морали, мудрость философии, житейский опыт как
бы нарочно облекаются в поэтические одеяния, и задача состоит
в том, чтобы выявить этот их скрытый смысл. Дан образ, нужно
найти его значение. Миф — это иносказание, определенный худо-
жественный символ. Требуется определить его рациональное со-
держание. Правомерна ли такая редукционная задача, такое ре-
шение системы культурно-поэтических уравнении? Замечательно,
что для решения непоэтической задачи Бэкон применяет поэти-
ческие средства, так сказать обратную образность, ибо изобрета-
тельность его воображения не в создании самой аллегории, а в
толковании того, что он принимает за аллегорию. «Он относится
к мифам подобно тому, как Эзоп к животным; он их пересоздает
и влагает в них истины, которые они должны воплощать. Он…
в этом случае есть аллегорический поэт. Он столько же истолкова-
тель мифов, как Эзоп зоолог»,— заметил Куно Фишер *. Занимаясь
дешифровкой квазизашифрованного текста, паш мыслитель ис-
пользует самые широкие и свободные ассоциации своей фантазии.
Эта свобода ограничена лишь в одном — истины, которые он вкла-
дывает в мифологические сюжеты и образы, это хорошо нам зна-
комые истины бэконовской естественной, моральной и политиче-
ской философии.
Что побудило Бэкона рассматривать миф как аллегорию? Не
то ли обстоятельство, как сказал бы Шеллинг, что дух подлинно
мифологической поэзии уже давно угас и миф невольно стали
трактовать как фигуру и философему, свойственные более позд-
ним поэтическим формам? Аллегорическими были средневековый
эпос и моралите. Аллегоричны образы в поэзии великого Данте.
Как иносказание воспринимался и миф, и Джованни Боккаччо
писал трактат, в котором представлял образы античной мифологии
как аллегорию звездного неба. Иносказательно трактовал антич-
ную мифологию и Джордано Бруно, в буйной фантазии подгопля
ее образы к понятиям и идеям своей философской этики. Эта ????,-
диция истолкования мифов оказалась более живучей, чем могло
бы показаться, судя по первоначальным образцам. Позднее eii
отдадут дань немецкие романтики, а в XIX в. она в виде так назы-
ваемой солярно-метоорологической теории даже приобретет до-
вольно широкую популярность. Такие толкования исторических
поэтических древностей зачастую бывали менее всего историчны.
Было бы соблазнительным занятием перечислять уязвимые
стороны бэконовского подхода — некритическое припятпо той пли
иной редакции мифа, неоднозначность интерпретации одпих и те ?
же мифологических символов, очевидные патяжкп и бесконтроль-
ный домысел. Между тем бэкопопскпс пгсе значимы сами по себе
как самостоятельное видение мифов, ?;,??; художсствоппоо прелом-
ление их в призме другой эпохи, ?.??; усмотрение в древнем мифо-
логическом символе актуального <чк'м|.|глсппого образа». Надо сказать, такие операции он умг.ч иродглып.т, весьма эффектно. Вместе с тем любопытно, что и прглиислгдпой книге своего трак- тата «О достоинстве и ripiiyMno;i>i’iiiiii наук» Бэкон с подобным же
ключом подходит уже к оиблеискои мудрости. Целый ряд сентен-
ции из «Екклезиаста» и «Книги Hpin’n.’ii Соломоновых» он истол-
ковывает в сугубо светском, дажг н.цтсиско-прозапчсском духе.
И здесь он испо.1|1>:!уот средневековую трп.цщпю иносказательного
толкования Св. писания как прием для изложения наставлений
своей практической философии.
В произведениях Фрэнсиса Бэкона отчетливо прослеживается
его отношение к трем основным сферам идейного наследия, так
или иначе тяготевшим над европейской мыслью — античной фило-
софии, мифологии и христианству. Отношение Бэкона к антично-
сти по-своему продуманно. Он знает, что ему нужно в этом вели-
ком складе прошлого, и использует взятое для подтверждения
идей своего мировоззрения. Но метод Бэкона не исторический, а
ретроспективный, отбрасывающий в прошлое тень его, бэконов-
ских, установок, понятий, исканий и умонастроений, деформирую-
щий прошлое и навязывающий ему чужие контуры.
Иное дело — христианство, которое для Бэкона не только и не
столько традиция, но прежде всего живая идеологическая действи-
тельность. Он неоднократно подтверждает свою приверженность
учению церкви (см., напр., «О достоинстве и приумножении наук»,
кн. IX, гл. 1). И тогда вырисовывается один из основных парадок-
сов бэконовского мировоззрения, так как отношение Бэкона к хри-
стианству далеко не согласуется с главной тенденцией его фило-
софских взглядов. Концепция двух параллельных книг — природы
и Св. писания,—которой в общем придерживался Бэкоп, понятная
исторически, отнюдь не снимала самого противоречия. Здесь пра-
воверный христианин Фрэнсис Бэкон, как писал Л. Фейербах, вы-
ступает «дуалистическим, исполненным противоречии сущест-
вом» *. Сам Фейербах следующим образом раскрывает эту пара-
доксальность бэконовского мировоззрения. Главная установка
Бэкона — понять природу из нее же самой, построить ее картину,
не искаженную привнесениями человеческого духа. Именно этому
служат и его критика идолов разума, и его теория опытного, ин-
дуктивного познания. Между тем такая тенденция находится
в противоречии с сущностью и духом христианства, которое учит,
что бог словом и мыслью творит мир, и среди всех его созданий
лпшь человек, обладающий душой, подобен богу. Но если так, то
как же Бэкон-христианин может упрекать Платона и Аристотеля
в том, что они конструируют мир из слов, идей и категорий? Разве
в этом они не предтечи христианства? И почему человек, подобие
бога, не может в своем познании идти тем же путем, что и его
высокий прообраз в своем творчестве?
Конечно, и постановка подобных вопросов и ответы на них
были делом позднейшей критики, надо сказать, в этом отношении
к Бэкону довольно снисходительной. Правда, романтик, фанатик и
клерикал Жозеф де Местр, почувствовав истинную равнодействую-
щую этого противоречия бэконовского мировоззрения, через две-
сти лет обрушится на него с обвинениями в атеизме и материа-
лизме. Для самих же материалистов и атеистов, сделавших Бэкона
своим идейным вождем, подобной проблемы вообще уже не суще-
ствует. Они возьмут из философии Бэкона живое и трезвое, свя-
занное с наукой и ее методами, считая остальное издержками
слишком бурного воображения или, наоборот, данью господствую-
щему мировоззрению. Для них это уже перелистанная страница
великой книги человеческого знания, наследие прошлого, тради-
ция, на которую брошена тень их взглядов и устремлений, вырос-
ших в другую эпоху и решающих другие задачи.
О МУДРОСТИ ДРЕВНИХ
Сочинение ‘
