преступления неблагодарной к своему создателю души (а этот порок встречается почти всюду)? Мне кажется, что речь здесь идет о другом. Аллегория эта имеет следующий смысл: осуждение людьми и собственной природы, и искусства исходит из наилучших побуждений ума и приводит к добрым результатам; противное же ненавистно богам и приводит к несчастью. Ведь те, кто безмерно превозносит человеческую природу или искусства, которыми овладели люди, кто приходит в несказанное восхищение от тех вещей, которыми они обладают и владеют, считая абсолютно совершенными те науки, которые они изучают и преподают,— те прежде всего не проявляют достаточного уважения к божественной природе, к совершенству которой они готовы приравнять собственное знание; а кроме того, они не приносят и никакой пользы людям, потому что, считая, что они уже достигли вершины знания и как бы выполнили свой долг, они уже не стремятся дальше. Наоборот, те, кто обвиняет приводу и искусство, кто беспрерывно жалуется на них, те, безусловно, сохраняют и душевную скромность и постоянно стремятся к новой деятельности и к новым открытиям. Тем больше удивляюсь невежественности и недобросовестности людей, рабски преклоняющихся перед высокомерием маленькой группки, столь благоговеющих перед этой философией перипатетиков (которая является лишь частью, и притом небольшой, греческой мудрости), что всякую попытку обвинить ее они изображают не только бесполезной, но и подозрительной и даже опасной. По-моему, насколько достойнее и Эмпедокл, и Демокрит, первый — в каком-то безумии, второй — с большой скромностью, жалующиеся на то, что все покрыто тайной, что мы ничего не знаем, ничего не различаемого истина погружена на дно глубокого колодца, что правда удивительным образом перемешана и перепутана с ложью (хотя новая Академия перешла здесь всякую меру),—насколько, повторяю, они заслуживают большего одобрения, чем самонадеянная и безапелляционная школа Аристотеля. Поэтому людям следует напомнить, что обоняние природы и искусства приятно богам и она по божественной своей доброте
285
вознаграждают их новыми милостями и подарками; и что обвинение Прометея, хотя он и был творцом и наставником человечества, как бы резко и энергично оно ни было, лучше и полезнее, чем пустое славословие; и наконец, что убеждение в собственном богатстве является одной из главных причин бедности. Что же касается того дара, который люди получили в награду за обвинение Прометея (т. е. цвет юности, а не увядание), то смысл его заключается в том, что древние, по-видимому, не ‘смотрели безнадежно на возможность найти средства и способы отдалить наступление старости и продлить жизнь; наоборот, они всегда относили такие средства, скорее, к разряду тех, которые люди, однажды получив, потеряли и погубили по своей лености и легкомыслию, а не тех, которые вообще недоступны для человека и никогда не будут ему дарованы. Миф указывает и дает понять, что добросовестное и энергичное изобличение и осуждение употребления огня и заблуждений искусства щедро вознаграждается богами такого рода подарками и что люди сами виноваты в своих несчастьях, доверив божественный дар ленивому и медлительному ослу, т. е опыту (experientia), вещи неповоротливой и требующей много времени, чей неторопливый, черепаший шаг породил знаменитый античный афоризм, жалующийся на краткость жизни и на долгий путь искусства. Во всяком случае мы придерживаемся того мнения, что эти две стороны человеческой деятельности—«догматическая» и «эмпирическая»—до сих пор не были прочно соединены и связаны друг с другом, но новые дары богов были доверены либо абстрактной философии, напоминающей легкую птицу, либо неторопливому и медлительному опыту, похожему на этого осла. При этом, однако, можно было бы возлагать кое-какие надежды на этого ослика, если бы не помешала случайность — жажда во время пути. Мы считаем, что тот, кто последовательно, подчиняясь определенным правилам и методу, служит опыту и в пути не отклоняется на эксперименты, сулящие либо выгоду, либо пустую славу, и для того, чтобы получить все это, не снимает и не бросает свой груз,— тот будет неплохим носильщиком нового, еще более богатого дара богов. Ну а то, что дар этот перешел к змеям, могло бы показаться простой добавкой к мифу и каким-то ненужным его украшением, если бы в этом не слышался упрек людям, которым должно быть стыдно за то, что со своим огнем и множеством искусств они не в состоянии добыть себе
286
того, что другие животные получили от самой природы. Точно так же и это внезапное примирение людей с Прометеем, после того как они потеряли все свои надежды, содержит в себе мудрый и полезный урок, порицая легкомыслие и опрометчивую торопливость людей в новых экспериментах. Ведь если они не приносят немедленного успеха и обманывают их ожидания, люди с удивительной легкостью и быстротой оставляют свои начинания, поспешно возвращаются к старому и примиряются с ним.
Завершив описание статуса человека в области искусств и интеллектуальной деятельности, парабола переходит к религии, ибо развитие искусств и паук сопровождается почитанием божества, а им сразу же овладевает и оскверняет его лицемерие. Поэтому в эпизоде о двух жертвах очень тонко изображаются два типа — истинно религиозного человека и лицемера. Ведь в первой жертве есть жир, т. е. то, что принадлежит богу, поскольку его сжигают и воскуряют, что символизирует религиозное чувство и рвение, горение любовью к славе господней и стремление ввысь; в ней и внутренности — благочестие, в ней и мясо — доброе и полезное. В другой же нет ничего, кроме сухих, голых костей, спрятанных, однако, в шкуру и создающих видимость прекраснейшего и великолепнейшего жертвенного животного; и это очень верно обозначает пустые, чисто внешние ритуалы и бессмысленные церемонии, которыми люди заполняют культ божества,— все эти образы созданы ради корыстного, а вовсе не подлинного благочестия. И людям недостаточно подносить богу подобные пустяки — они приносят их так, как будто он сам их избрал и предписал исполнять все эти обряды. Верно говорит об этом выборе пророк от имени бога: «Неужели же, наконец, я избрал этот пост для того, чтобы человек в какой-то день терзал свою душу и склонял голову свою, как тростник?» После религии парабола обращается к морали и условиям человеческой жизни. Достаточно широко и известно и совершенно правильно то, что Пандора символизирует наслаждение и похоть, которые зажглись вслед за искусствами, материальной культурой и роскошью цивилизации, как бы рожденные этим огнем. Поэтому создание наслаждения поручается Вулкану, который тоже представляет огонь. А от наслаждения проистекли бесчисленные несчастья и для души, и для тела, и для имущества людей (а вместе с ними и позднее раскаяние) ; и это касается не только судеб отдельных лиц, но и королевств и республик. Из
287
того же источника берут начало и войны, и мятежи, и тирании. Стоит, однако, обратить внимание и на то, как тонко и искусно рисует миф два образа жизни человека, как бы воочию представляя их в лице Прометея и Эпиметея. К приверженцам Эпиметея принадлежат люди неумные, недальновидные, считающие самым важным то, что приятно в данный момент, из-за чего они всегда оказываются в трудном положении, терпят бедствия и беспрерывно вынуждены бороться с несчастьями. А между тем .они пытаются успокоить себя и по своему незнанию жизни лелеют в душе своей множество пустых надежд, которыми утешаются, как сладкими снами, и скрашивают ими страдания своей жизни. Школа же Прометея—это люди мудрые, думающие о будущем и способные поэтому осторожно предотвратить или отбросить много бед и несчастий; но с этим достоинством соединяется то, что они лишают себя многих удовольствий и разнообразных радостей жизни, подавляют свои желания и, что еще хуже, мучают и терзают себя заботами, беспокойством и внутренним страхом. Прикованные к скале необходимости, они страдают от бесчисленных мыслей, терзающих их, рвущих и пожирающих их печень (а так как эти мысли стремительны, то они символизируются в образе орла), и только иногда получают какое-то маленькое облегчение и покой (как сон ночью); но тотчас же вслед за этим приходят новые терзания и страхи. Таким образом, очень немногим выпадает па долю и тот и другой жребий — и обладать преимуществами мудрой предусмотрительности, и быть свободным от страданий, приносимых душевным волнением и беспокойством; этого можно достичь только с помощью Геркулеса, т. е. благодаря мужеству и стойкости души, готовой к любому исходу, к любому жребию, смотрящей вперед без страха, наслаждающейся неприхотливо и терпеливо переносящей страдания. Стоит также отметить и то, что эта способность у Прометея не врожденная, а привнесенная извне какой-то силой, ибо никакое врожденное и естественное мужество не может быть соразмерным такой задаче. Эта сила получена от Солнца и пришла с дальних берегов океана, т. е. она исходит от мудрости, как от Солнца, и от мыслей о непостоянстве и волнениях человеческой жизни, подобных волнению Океана. И то и другое хорошо соединено в словах Вергилия: Счастливы то, кто вещей познать сумели основы, Те, кто всяческий страх и Рок, непреклонный к моленьям, Смело повергли к ногам, и жадного шум Ахеронта 15.
288
Очень тонко и умно упоминание о том, что этот великий герой приплыл в чаше или каком-то сосуде. Это говорится для того, чтобы утешить и ободрить людей, дабы они не слишком страшились слабости и непрочности своей природы или не оправдывались тем, будто она вообще не способна на такого рода твердость и мужество. Именно на это надеялся Сенека, говоря: «Великое это дело — обладать одновременно и хрупкостью человека и спокойствием бога».
Однако теперь уже пора вернуться к тому, что мы намеренно пропустили, чтобы не нарушить связь нашего изложения: речь идет о самом последнем преступлении Прометея — о попытке обесчестить Минерву. Ведь именно за этот тяжелейший проступок он и понес самое страшное из своих наказаний, когда орел терзал его внутренности. Это, как мне кажется, есть не что иное, как изображение людей, безмерно возгордившихся своими искусствами и многознанием и пытающихся подчинить божественную мудрость власти чувства и разума, а за этим неизбежно следуют терзания духа и беспрерывное, не знающее отдыха беспокойство (stimulatio). Поэтому по трезвому и скромному рассуждению следует различать божественное и человеческое, откровения чувства и веры, если только люди не становятся адептами еретической религии и лживой философии. Остается, наконец, последняя часть мифа — об играх в честь Прометея, о беге с зажженными факелами. Этот эпизод опять затрагивает вопросы искусства и науки, подобно тому огню, в память и во славу которого установлены эти игры: он содержит в себе напоминание (и весьма разумное) о том, что совершенствования науки нужно ждать не от способностей или проворства какого-нибудь одного человека, а от последовательной деятельности многих поколений, сменяющих друг друга. Ведь
