ученика Бэкона и «систематика» его материализма Томаса Гоббса. И если Бэкон в естествознании уже пренебрегает конечными, целевыми причинами, которые, по его словам, подобно деве, посвятившей себя богу, бесплодны и не могут ничего родить, то Гоббс отказывается и от бэконовских «форм», придавая значение лишь материальным и действующим причинам. Программа исследования и построения картины природы по схеме «формы — сущности» уступает., место программе исследования по схеме «причинности». Соответствующим образом меняется и общий характер мировоззрения. «В своем дальнейшем развитии материализм становится односторонним… — писал К. Маркс. — Чувственность теряет свои яркие краски и превращается в абстрактную чувственность геометра. Физическое движение приносится в жертву механическому или математическому движению; геометрия провозглашается главной наукой» 62. Так идейно было подготовлено главное научное произведение века — «Математические начала натуральной философии» Исаака Ньютона, блестяще воплотившее в себе эти два, казалось бы, полярных подхода — строгий эксперимент и математическую дедукцию.

Мы не будем ставить в вину Фрэнсису Бэкону, что от его первоначально грандиозного замысла, от претендующей на универсальность методологической концепции последующими поколениями была воспринята лишь общая идея и, быть может, некоторые технические частности. Подобными метаморфозами наполнена и история конкретных наук, что нисколько не исключает того, что

! К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 143.44

эти первоначальные концепции фактически и исторически образуют те леса, с помощью которых возводится величественное и основательное здание научного знания. Бэконовская индукция оказалась недостаточным, можно даже сказать упрощенным, решением сложнейшей проблемы научно-теоретического обобщения эмпирического материала, той проблемы, которая, как мы теперь склонны считать, вообще не имеет своего единственного и универсального способа решения. Но вместе с тем бэконовская индукция содержит в себе в каком-то приближении, в модели те простые качественные схемы экспериментального установления зависимости (или независимости) между явлениями, которые впоследствии были специально выделены Гершелем и Миллем и названы методами сходства, различия и сопутствующих изменений. Эти схемы нетрудно обнаружить и сегодня в реализации многих экспериментальных исследований. И в этом смысле Фрэнсис Бэкон также может быть назван одним из родоначальников современной экспериментирующей науки. Но еще важнее, пожалуй, то, что пионер естественнонаучной методологии не относился к своему учению как к истине в последней инстанции. Он прямо и откровенно ставил его лицом к лицу с будущим. «Я не утверждаю, однако, что к этому ничего нельзя прибавить, — писал Бэкон. — Наоборот, рассматривая ум не только в его собственных способностях, но и в его связи с вещами, следует признать, что искусство открытия может делать успехи вместе с успехами самих открытий» 63.

5. Моралист, политик, писатель

Антиклерикальная Реформация в Англии привела к значительным изменениям в религиозном сознании. В свой поздний Ренессанс страна вступила фактически без господствующей религии. К концу XVI столетия на это не могли претендовать ни официально насаждаемое англиканство, ни подорванное Реформацией католичество, ни многочисленные преследуемые секты протестантов и пуритан. Попытки короны приобщить страну к «единой религии» оставались безуспешны, а сам факт, что дела церкви и религии решала светская власть, способствовал

63 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, P. 457.

45

тому, что секуляризация захватила и прочие сферы духовной жизни общества. Повсюду слово Священного писания и догму церкви теснил авторитет Человеческого разума, здравого смысла и интереса. Фрэнсис Бэкон, пионер разработки «естественной» философии, был и одним из тех, кто положил в Англии начало концепции «естественной» морали, построению этики хотя и сопричастной теологии, но в основном без помощи религиозных представлений, исходя из рационально понятых посюсторонних жизненных устремлений и аффектов человеческой личности. Бэкон по-своему делал в Англии то же самое, что несколько раньше во Франции — Монтень и Шаррон.

Не уподобляясь тем, кто, желая научить искусству письма, лишь демонстрирует его образцы, не объясняя, как надо выписывать буквы, Бэкон мало интересовался впечатляющими описаниями высоких и достойных подражания образцов Добродетели, анализом их видов, частей и отношений. Еще менее он интересовался рассуждениями о том, существуют ли добродетели в человеке от природы, или же они в нем воспитываются, преодолимо ли различие между благородными и низкими душами и т. п. Вслед за Платоном античные и христианские авторы все это не раз изображали и обсуждали до него. Он ставил перед собой другую задачу: обратившись к примерам реальной, даже обыденной жизни, попытаться разобраться в путях, средствах и стимулах того человеческого волеизъявления, которое подлежит той или иной моральной оценке.

Определяя источники нравственности, Бэкон решительно утверждал примат и величие общего блага перед индивидуальным, деятельной жизни перед созерцательной, общественного престижа перед личным удовлетворением. Такая позиция позволяла ему подвести под общий знаменатель и под удар своей критики все те нравственные ценности, вокруг которых кристаллизовались этические теории древних киренаиков, эпикурейцев, скептиков и стоиков. Ведь как бы ни украшали личную жизнь человека бесстрастная созерцательность, душевная безмятежность, самоудовлетворенность или же стремление к индивидуальному наслаждению, они не выдерживают критики, если только подойти к этой жизни с точки зрения критериев ее общественного предназначения.

46

И тогда окажется, что все эти «гармонизирующие душу» блага есть не более чем средства малодушного бегства от жизни с ее треволнениями, искушениями и антагонизмами и что они никак не могут служить основой для того подлинного душевного здоровья, активности и мужества, которые позволяют противостоять ударам судьбы, преодолевать жизненные трудности и, исполняя свой долг, полноценно и общественно значимо действовать в этом мире.

Солидаризуясь с христианским тезисом о первостепенном значении общего блага, Бэкон вместе с тем не очень-то хотел быть связанным со всем грузом его теологического содержания. Он стремился строить этику, столь же ориентированную на человеческую природу, как и на нормы моральных аксиом, которая и «в своих собственных границах могла содержать немало разумного и полезного»в4, и хотел прочитать этот тезис в ее транскрипции. Но в таком понимании общее благо созидалось волей, умом и расчетом отдельных лиц, общественное благополучие складывалось из совокупного стремления каждого к благополучию, общественное признание получали выдающиеся в том или ином «отношении личности. Поэтому наряду с тезисом «общее благо превыше всего» Бэкон защищает и развивает и другой: «человек сам кузнец своего счастья». Надо только уметь разумно определять значение и ценность всех вещей в зависимости от того, насколько они способствуют достижению наших целей — душевного здоровья и сил, богатства, общественного положения и престижа. И о чем бы ни писал Бэкон — об искусстве беседы, манерах и соблюдениях приличий, об умении вести дела, о богатстве и расходах, о достижении высокой должности, о любви, дружбе и хитрости, о честолюбии, почестях и известности, он постоянно имел в виду и эту сторону дела и исходил в своих оценках, суждениях и рекомендациях из соответствующих ей критериев.

Быть может, Англия столь же обязана Бэкону так привившемуся в ее литературе жанру эссеистики, как сам Бэкон был обязан им Мишелю Монтеню. Правда и здесь, отдавая дань излюбленным своим древним авторам, Бэкон указывает как источник избранного им жанра на послание Сенеки Луцилию. Однако это не может

и Там же, стр. 394.

47

ввести нас в заблуждение. «Опыты» Бэкона и Монтеня роднит общность жанра, тематики, даже наименования ряда очерков. Заимствовав манеру своих размышлений от Монтеня, Бэкон вместе с тем делает совершенно иные акценты. У Монтеня в центре внимания человек как существо естественное, живое, непосредственно чувствующее и мыслящее и широкое критическое исследование всех условий его существования. Фокус бэконовского внимания сужен и сосредоточен на человеческом поведении и оценке его с точки зрения достижения определенных результатов. В его размышлениях нет монтеневской самоуглубленности, мягкости, скептицизма, юмора, светлого и независимого восприятия мира, но лишь холодный объективизм и сосредоточенный анализ того, что должно обеспечить человеку его положение и преуспеяние.

Вот, например, его эссе «О высокой должности». По теме оно совпадает с монтеневским «О стеснительности высокого положения», но различие чувствуется уже в названиях. Лейтмотив рассуждений Монтеня таков: я предпочитаю занимать в Париже скорее третье, чем первое место, если я и стремлюсь к росту, то не в высоту — я хочу расти в том, что мне доступно, достигая большей решимости, рассудительности, привлекательности и даже богатства. Всеобщий почет, могущество власти подавляют и пугают его. Он готов скорее отступиться, чем перепрыгивать через ступень, определенную ему по способностям, ибо всякое естественное состояние есть и самое справедливое, и удобное. Не переоценивая высокого положения, он и не видит в его потере того, что усмотрит здесь Бэкон — не со всякой высоты непременно падаешь, гораздо чаще можно благополучно опуститься.

Внимание Бэкона целиком направлено на выяснение того, как достигнуть высокой должности и как вести себя, чтобы на ней удержаться. Его рассуждения трезвы и практичны. Он, правда, может немного пожаловаться, что власть лишает человека свободы, делает его невольником и государя, и людской молвы, и своего дела. Но это далеко не самое главное, потому что достигнувший власти считает естественным держаться за нее и бывает счастлив, когда пресекает домогательства других. «Нет, люди не в силах уйти на покой, когда хотели бы; не уходят они и тогда, когда следует; уединение всем нестерпимо, даже старости и немощам, которые надо бы укрывать в

48

тени; так, старики вечно сидят на пороге, хотя и предают этим свои седины на посмеяние» 65. Потеря высокого положения, падение или закат — для Бэкона ситуация поистине трагическая.

Читая сочинения Фрэнсиса Бэкона, никогда не теряешь ощущения, что они написаны деятелем, с головой погруженным в политические контроверзы своего времени, политиком до мозга костей, приобщающим к глубинам государственной мудрости, наставляющим в изощренной стратегии и опыте жизненной борьбы. Бэкон стоял за сильную централизованную власть, подчиняющую себе противоречия различных социальных сил, классов и партий в интересах созидания военного, морского и политического могущества национального государства, и предлагал целую систему мер для ее укрепления. В эссе «Об искусстве повелевать» он советует, как ограничить влияние надменных прелатов, в какой мере подавлять старую феодальную знать, как создать ей противовес в новом дворянстве, порой своевольном, но все же являющемся надежной опорой трона и оплотом против простого народа, какой налоговой политикой поддерживать купечество. В то время как английский король фактически игнорировал парламент, Бэкон, имея в виду опасности деспотизма, рекомендовал его регулярный созыв, видя в парламенте и помощника королевской власти, и посредника между монархом и народом.

Его занимали не только вопросы политической тактики и государственного устройства, но и широкий круг социально-экономических мероприятий, которыми жила тогда Англия, уже прочно встававшая на путь буржуазного развития. Процветание своей страны и благосостояние ее народа Бэкон связывал с поощрением мануфактур и торговых компаний, с основанием колоний и вложением капитала в сельское хозяйство, с сокращением численности непроизводительных классов населения, с искоренением