естественной свободе: …что природа прощает, — завистно То отрицают права6.
То же самое сказал индус Дендамид послам Александра: «Я, правда, слышал кое-что о Пифагоре и других греческих мудрецах и убежден, что это были великие люди, однако у них у всех был один недостаток — они с излишним почтением и уважением относились к какой-то фантастической вещи, называемой законом и обычаем» 7. Поэтому не может быть сомнения в том, что значительная часть морального закона недоступна по своей возвышенности для естественного света. В то же время в высшей степени правильно то, что люди обладают уже от природы некоторыми нравственными понятиями, сформированными под влиянием естественного света и естественных законов, такими, как добродетель, порок, справедливость, несправедливость, добро, зло. Однако следует заметить, что выражение «естественный свет» может быть понято в двояком смысле: во-первых, в том смысле, что этот свет возникает как результат чувственных восприятий, индукции, разума, аргументов, согласно законам неба и земли; во-вторых, в том смысле, то этот свет озаряет человеческую душу неким внутренним прозрением, повинуясь закону совести, этой искры, этого отблеска старинной первозданной чистоты. В этом последнем смысле душа становится причастной некоему свету, помогающему увидеть и понять совершенство морального закона, однако этот свет не является абсолютно прозрачным, в какой-то мере помогая прежде всего разоблачению пороков, но не давая достаточно
о том, в чем состоит наш долг. Поэтому религия, будем ли мы рассматривать ее как таинство или как наставницу в морали, рождается из божественного откровения.
Тем не менее в духовной области человеческий разум находит достаточно разнообразное и широкое применение. И апостол имел основание назвать религию «разумным почитанием бога» 8. Достаточно вспомнить обряды и символы древнего закона: ведь они все были разумными и имели определенное значение, резко отличаясь от языческих и магических церемоний, которые можно было бы назвать глухонемыми, ибо они, как правило, ничему не учат нас и даже не пытаются намекнуть на что-либо. Христианская вера, как и во всем остальном, обладает тем преимуществом перед другими, что умеет сохранить золотую середину в том, что касается разума и рассуждения, являющегося продуктом разума, тогда как языческая и магометанская религия представляют в этом отношении две крайности. Ведь языческая религия вообще не имеет никакой твердой веры или определенных догматов; наоборот, в религии Магомета запрещена любая попытка размышления; так что первая изобилует различными ошибками и заблуждениями, а вторая являет собой хитрый и тонкий обман; святая же христианская вера и допускает, и запрещает апелляцию к разуму и рассуждению в должных границах.
В вопросах, касающихся религии, человеческий разум может найти двоякое применение: он может стремиться понять само таинство, и он же может стремиться понять, какие выводы должны отсюда следовать. Что касается проникновения в таинство, то мы знаем, что бог не отказался снизойти до наших слабых способностей и так раскрыл нам свои таинства, что мы прекрасно можем понять их; он как бы привил свои откровения к стволу понимания и понятий, доступных нашему разуму, и сделал свои наставления способными отомкнуть нашу душу, подобно тому как ключ подгоняют к форме замка. Однако и в этом отношении мы отнюдь не должны забывать о собственных усилиях, потому что если сам бог опирается на помощь нашего разума, желая раскрыть свои замыслы, то тем более следует, чтобы и мы всесторонне использовали его, дабы как можно лучше воспринять божественные таинства и проникнуться ими; только надо помнить при этом, что мы должны расширять наше понимание в
соответствии с величием божественных таинств, а не пытаться втиснуть их в узкие рамки нашего разума.
Что же касается выводов, вытекающих из познания божественного таинства, то мы должны знать, что здесь разуму и логическим аргументам принадлежит лишь второстепенная роль и значение их относительно, а отнюдь не первостепенно и абсолютно. Ведь только тогда, когда твердо установлены основные положения и принципы религии (причем они полностью исключены из области рационального анализа), открывается наконец возможность делать выводы из этих принципов, следуя аналогии. В естественных науках такое положение не может иметь места. Там анализу разума подчинены уже сами принципы — и эта задача, повторяю, выпадает на долю индукции, а отнюдь не силлогизма; при этом эти принципы ни в чем не противоречат разуму, так что первая и средняя посылки выводятся из одного и того же источника. Иначе обстоит дело в религии, где первые посылки не только существуют самостоятельно и не требуют подтверждения со стороны, но и не подчинены этому разуму, который выводит из них следствия. Это касается не только религии, но и других наук, как более, так и менее важных, а именно: там, где первые посылки берутся произвольно, а не логически обоснованно, там разум не может принять никакого участия. Так, например, в шахматах или в других аналогичных играх исходные правила и законы чисто произвольны и условны и должны приниматься такими, какими они существуют, и не подвергаться никакому обсуждению; но, чтобы выиграть или умело провести игру, для этого необходимы и искусство, и разум. Точно так же и в человеческих законах существуют нередко так называемые максимы — чисто произвольные положения, опирающиеся скорее на авторитет, чем на разум, и поэтому не подлежащие обсуждению. Но определение того, что более справедливо, не абсолютно, а относительно (т. е. что согласуется с этими максимами),— это уже дело разума и открывает нам широкое поле для споров и рассуждений. Таким образом, речь идет о вторичном, производном характере того разума, который имеет место в священной теологии, основывающейся на воле божьей.
Но точно так же как существует два пути приложения человеческого разума в божественных предметах, мы
встречаем и два рода крайностей, возникающих в этом случае; в первом случае — это чрезмерное любопытство в исследовании таинства, во втором — это попытка придать выводам такой же авторитет, каким обладают и сами принципы. Ибо окажется учеником Никодема тот, кто настойчиво станет повторять вопрос: «Как может родиться человек, если он стар?»9 И ни в коем случае нельзя назвать учеником Павла того, кто не вставляет время от времени в свои проповеди слова: «Это я говорю, а не господь» 10 или «По моему мнению…», а именно такой стиль, как правило, подобает этим выводам. Поэтому мне кажется весьма полезным и плодотворным разумное и тщательное исследование, которое, как своего рода божественная диалектика, могло бы указать пути и границы применения человеческого разума в вопросах теологии. Ведь оно бы могло действовать так же, как действуют препараты опиума, не только усыпляя пустую суету спекуляций, от которых время от времени страдает школа, но и в какой-то степени успокаивая яростные споры, потрясавшие столько раз нашу церковь. Я считаю, что такого трактата у нас еще нет, и предлагаю назвать его «Софрон», или «О правильном применении человеческого разума в божественных предметах».
2. Исключительно важное значение для установления религиозного мира имело бы ясное и точное истолкование смысла христианского союза, установленного нашим Спасителем в следующих двух изречениях, представляющихся в какой-то мере несогласными друг с другом: если одно утверждает: «Кто не с нами, тот против нас», то другое гласит: «Кто не против нас, тот с нами» «. Из этих слов ясно, что существуют некоторые положения, несогласие с которыми неизбежно ставит человека вне этого союза, но что существуют и другие положения, с которыми человек может не соглашаться, оставаясь в то же время в этом объединении. Ведь узы, связывающие христианскую общину, — это «один бог, одна вера, одно крещение» 12 и т. д., а не один обряд, одно мнение и т. д. Мы знаем также, что хитон Спасителя нашего «был не сшит», но что одеяние церкви бывает пестрое. В колосе нужно отделять мякину от зерна, но не следует срывать плевелы с колосьев в поле. Когда Моисей увидел египтянина, сражающегося с евреем, он не
Но когда он увидел двух сражавшихся евреев, то, хотя они и не могли быть правы оба, он обратился к ним: «Вы же братья, почему же вы сражаетесь?» 13 Таким образом, все эти соображения делают ясным, насколько важно и полезно дать точное определение того, что собой представляют и насколько далеко простираются те положения, которые отрывают человека от тела церкви господней и исключают его из общины верующих. И если кто-нибудь думает, что это уже было сделано, то пусть он еще и еще раз подумает и скажет, было ли это сделано достаточно откровенно и мудро. А между тем если человек заговорит о мире, он, вероятно, услышит знаменитый ответ Иеговы на вопрос вестника («Это мир, Иегова?»): «Что тебе мир? Оставь его и следуй за мной» 14, ибо большинство людей заботится не о мире, а о своих интересах. Тем не менее я считаю правильным, чтобы среди тех сочинений, которых нам не хватает и которые необходимо создать, был трактат «О степенях единства в государстве божьем», ибо такой трактат весьма полезен и нужен.
3. Поскольку Священное писание является основным источником наших сведений по теологии, необходимо особо сказать о его толковании. И мы говорим здесь не о праве толковать его, которое полностью принадлежит церкви, а лишь о способах толкования. Таких способов два: методический и свободный. Ведь и та божественная влага, бесконечно превосходящая воду из колодца Иакова, черпается и распределяется почти так же, как это происходит с обыкновенной водой из колодца. Ибо обыкновенную воду можно либо сначала собирать в водохранилища, откуда по множеству труб ее легко и удобно направлять в разные места, либо сразу же разливать по кувшинам, и затем брать ее из них, когда это необходимо. Первый из этих способов породил в конце концов схоластическую теологию, которая свела все теологическое учение в единую науку, подобно тому как вода собирается в водохранилище, а оттуда уже каналы и ручейки аксиом и положений распространили его повсюду. В свою очередь свободный способ несет с собой две опасные крайности: в первом случае в Священном писании предполагается такое совершенство, что оно рассматривается как единственный источник любой философии, как будто бы всякая иная философия является чем-то безбожным
и языческим. Такая нелепая точка зрения особенно характерна для школы Парацельса, да и для некоторых других; восходит же она к раввинам и каббалистам. Однако все эти люди добиваются совсем не того, чего они хотят: они не воздают честь Священному писанию, как они сами полагают, а, наоборот, унижают и оскверняют его. В самом деле, всякий, кто стал бы искать земное небо и землю в божественном слове, о котором сказано: «Небо и земля
