даже с помощью самых больших ваших пушек и василисков. Мы производим артиллерийские орудия и всевозможные военные машины; новые сорта пороха; греческий огонь, горящий в воде и неугасимый; а также фейерверки всех видов, как для развлечения, так и для других целей. Мы подражаем также полету птиц и знаем несколько принципов полета. Есть у нас суда и лодки для плавания под водой и такие, которые выдерживают бурю; есть плавательные пояса и другие приспособления, помогающие держаться на воде. Есть различные сложные механизмы, часовые и иные, а также приборы, основанные на вечном движении. Мы подражаем движениям живых существ, изготовляя для этого модели людей, животных, птиц, рыб и змей. Кроме того, нам известны и другие виды движения, удивительные по равномерности и точности.

Есть у нас математическая палата, где собраны всевозможные инструменты, как геометрические, так и астрономические, изготовленные с большим совершенством.

Есть у нас особые дома, где исследуются обманы органов чувств. Здесь показываем мы всякого рода фокусы, обманы зрения и иллюзии и тут же разъясняем их обманчивость. Ибо вам должно быть очевидно, что, открыв столько естественных явлений, вызывающих изумление, мы могли бы также бесчисленными способами обманывать органы чувств — стоит лишь облечь эти явления тайной и представить в виде чудес. Но нам настолько ненавистны всякий обман и надувательство, что всем членам нашего Общества, под угрозой штрафа и бесчестья, запрещено показывать какое-либо природное явление приукрашенным или преувеличенным; а только в чистом виде, без всякой таинственности.

Таковы, сын мой, богатства Соломонова дома.

Что касается различных обязанностей и занятий членов нашего Дома, то они распределяются следующим образом: двенадцать из нас отправляются в чужие земли, выдавая себя за представителей других наций (ибо существование нашей страны мы храним в тайне), и отовсюду привозят нам книги, материалы и описания опытов. Их называем мы торговцами светом.

Трое из нас извлекают материал для опытов, содержащийся в книгах. Их называем мы похитителями.

Трое других собирают опыт всех механических наук, равно как и всех свободных искусств и тех практических знаний, которые не вошли в науку. Их мы называем охотниками за секретами.

Еще трое производят новые опыты по собственному усмотрению. Их называем мы пионерами, или изыскателями.

Еще трое заносят результаты опытов всех названных четырех категорий в таблицы и сводки для более удобного извлечения из них общих наблюдений и законов. Их называем мы компиляторами.

Еще трое занимаются изучением опытов своих товарищей ради изобретений, которые могут быть полезны в обиходе, а также всего пригодного для дальнейших работ или для учебного объяснения причин явлений и наиболее легкого усвоения состава и свойств различных тел. Их называем мы дарителями, или благодетелями.

А после того, как указанные работы подвергнутся обсуждению на общих совещаниях членов нашего Дома, трое других составляют на их основе указания для новых опытов, более высокого порядка и глубже проникающих в природу, нежели предыдущие. Их называем мы светочами.

Еще трое осуществляют эти новые опыты и дают о них отчет. Их называем мы прививателями.

И, наконец, еще трое возводят все добытые опытом открытия в общие наблюдения, законы и принципы. Их называем мы истолкователями природы.

Есть у нас также, как ты понимаешь, новопосвященные и ученики, дабы не прекращалась преемственность в работе, не считая многочисленных слуг и подручных обоего пола. И вот что еще мы делаем: на наших совещаниях мы решаем, какие из наших изобретений и открытий должны быть обнародованы, а какие нет. И все мы даем клятвенное обязательство хранить в тайне те, которые решено не обнародовать; хотя из этих последних мы некоторые сообщаем государству, а некоторые — нет.

Обратимся теперь к нашим обычаям и обрядам. Есть у нас две просторные и красивые галереи; в одной из них выставлены образцы всех наиболее ценных и замечательных изобретений; в другой — скульптурные изображения всех великих изобретателей. Среди них находится статуя вашего Колумба, открывшего Вест-Индию; а также первого кораблестроителя; монаха, изобретшего огнестрельное оружие и порох; изобретателя музыки; изобретателя письменности; изобретателя книгопечатания; изобретателя астрономических наблюдений; изобретателя обработки металлов; изобретателя стекла; изобретателя культуры шелка; первого винодела; первого хлебопашца и первого, кто начал добывать сахар. Все они известны нам более достоверно, нежели вам. Кроме того, у нас немало и своих отличных изобретателей. Но поскольку ты не видел этих изобретений, описывать их было бы чересчур долго; к тому же по описанию ты можешь составить о них ошибочное суждение. За каждое ценное изобретение мы воздвигаем автору статую и присуждаем щедрое и почетное вознаграждение. Статуи делаются иногда из меди, из мрамора и яшмы, из кедрового или другого ценного дерева, позолоченного и изукрашенного из железа, из серебра, а иногда и из золота.

Есть у нас особые гимны и ежедневные литургии для восхваления господа и благодарности за чудесные его творения и особые молитвы о содействии нашим трудам и обращении их на цели благие и благочестивые.

И, наконец, есть у нас обычай посещать главные города нашего королевства, где мы оглашаем те новые полезные открытия, какие находим нужным. А также предсказываем — сопровождая это естественными объяснениями — повальные болезни, моровую язву, нашествия саранчи, недороды, грозы, землетрясения, наводнения, кометы, погоду и тому подобное и даем жителям советы, как предупреждать стихийные бедствия и бороться с ними.

Окончив свою речь, он встал, а я, как мне было указано, преклонил колена; после чего он возложил правую руку мне на голову и произнес:

— Да благословит тебя господь, сын мой; и да благословит он мое повествование. Дозволяю тебе огласить его на благо другим народам. Ибо мы находимся здесь в лоне господнем и живем никому не ведомые.

С этим он оставил меня, пожаловав мне и моим спутникам около двух тысяч дукатов. Ибо члены Соломонова дома раздают щедрые дары всюду, куда прибывают.

(На этом рукопись обрывается.)

Сирано Де Бержерак Иной свет, или Государства и империи Луны

{230}

Перевод с французского Е. А. Гунста

На ясном небе сияла полная Луна; был десятый час вечера, когда я с несколькими приятелями возвращался из Кламара, под Парижем, с приема, который устроил в нашу честь господин Кюижи-сын, владелец этого поместья. Дорогой мы шутили, делясь мыслями, которые возникали у нас при созерцании оранжевого диска Луны. Мы ехали, не сводя взоров с великого светила, — один из нас говорил, что это слуховое окошко на небе, сквозь которое светится слава праведников, другой, уверовав в россказни древних, утверждал что Вакх, содержащий в поднебесье таверну, пользуется полной Луной как вывеской; кому-то пришло на ум, что диск этот — медная подставка, на которой Диана гладит Аполлоновы брыжи, а иной предполагал, что это не что иное, как само Солнце, — скинув с себя к вечеру лучи, оно поглядывает в дырочку, желая проверить, что делается в мире в его отсутствие.

— Вполне разделяю ваши восторги, — сказал я, — но, не собираясь тешиться остротами, которыми вы подстегиваете время, чтобы оно ускорило свой бег, я скажу: Луна — такой же мир, как наш, причем наш служит для него луною.

Кое-кто из спутников наградил меня громким смехом.

— Быть может, — возразил я, — сейчас так же вот смеются на Луне над кем-нибудь, кто утверждает, что наш шар — целый мир.

Но, сколько я ни напоминал, что того же мнения придерживался Пифагор, Эпикур, Демокрит, а в наше время Коперник и Кеплер, — они только пуще заливались смехом.

Однако эта мысль, нравившаяся мне своею смелостью, от возражений только укреплялась и в конце концов так завладела мною, что всю остальную дорогу я был занят думами о Луне; я всячески развивал эту причудливую мысль, обосновывая ее почти что всерьез, и уже совсем готов был покориться ей, как вдруг какое-то чудо или случайность, Провидение, судьба — нечто, что назовут видением, фикцией, химерой или, если хотите, безумием, привели к происшествию, о котором я сейчас расскажу.

Вернувшись домой, я отправился к себе в кабинет и нашел на столе раскрытую книгу, которую я там не оставлял. То было сочинение Кардано{231}; я вовсе не собирался его читать, но некая сила направила мой взор именно на то место, где философ рассказывает, как однажды, занимаясь при свете свечи, он увидел двух высоких старцев, входящих к нему сквозь затворенные двери; после долгих его расспросов старцы признались, что они обитатели Луны, и в тот же миг сгинули.

Я был до такой степени изумлен и тем, что книга сама собою перенеслась ко мне на стол, и тем, в какое время и на какой странице она оказалась открытой, что я принял всю эту цепь случайностей за внушение Всевышнего, желающего, чтобы я открыл людям, что Луна — тоже мир.

«Вот чудеса! — рассуждал я, — только сегодня говорил я об этом, и книга, — быть может, единственная в мире, где вопрос обсуждается так обстоятельно, — летит из моей библиотеки на письменный стол, обретает разум и раскрывается на той странице, где повествуется именно о таком необыкновенном приключении; она как бы насильно привлекает мой взор и внушает моей фантазии соответствующие мысли, а воле моей — соответствующие намерения. Несомненно, — продолжал я рассуждать, — те же двое старцев, которые явились этому великому мужу, перенесли мою книгу и раскрыли ее на соответствующей странице, чтобы избавить себя от необходимости произносить речь, с какою они обратились к Кардано».

«Но, — возразил я самому себе, — я могу в этом увериться только в том случае, если поднимусь на небо».

«А почему бы не подняться? — тотчас же ответил я себе. — Ведь поднялся же туда Прометей, чтобы похитить огонь. Разве я менее отважен? И есть ли у меня основания сомневаться в таком же успехе? »

В итоге этих бредней, которые, пожалуй, сочтут признаками горячки, у меня родилась непоколебимая надежда преуспеть в столь дивном путешествии, и, чтобы справиться с задачей, я удалился в уединенный деревенский домик, где, потешив воображение различными возможностями осуществить свой план, я следующим образом отправился на небо.

Я обвешался множеством склянок с росою, а солнечные лучи устремлялись на них столь яростно, что тепло, притягивавшее склянки, подобно тому как оно притягивает влагу, образуя огромные тучи, подняло меня на такую высоту, что я оказался выше средней сферы. Но в силу притяжения я возносился чересчур стремительно, и вместо того, чтобы приближаться к Луне, как я рассчитывал, она, казалось, отступала от меня все дальше; поэтому я разбил несколько склянок и наконец почувствовал, что вес моего тела превосходит силу притяжения и что я опускаюсь вниз.

Предположение мое оказалось правильным, ибо немного погодя я упал на Землю; принимая во внимание время, когда