начался подъем, теперь должно было быть около полуночи. Между тем я заметил, что Солнце находится в зените и что здесь — полдень. Судите сами о моем удивлении, — оно было настолько велико, что, не зная, как объяснить это чудо, я имел дерзость вообразить, будто бог, в воздаяние моей смелости, вторично повесил на небо Солнце, чтобы оно освещало столь отважную затею.
А еще более возросло мое удивление оттого, что я никак не мог узнать местность, где очутился, ибо мне казалось, что поднимался я вверх по прямой линии и, следовательно, должен был опуститься на то же самое место, откуда полетел. Так или иначе, я направился, не снимая с себя снаряжения, к некоей хижине, над которой вился дымок; когда я подошел к ней приблизительно на пистолетный выстрел, меня окружила толпа совершенно голых людей.
Они были явно удивлены моим появлением, ибо, надо думать, впервые увидели человека, обвешанного пузырьками. Они заметили, что я, передвигаясь, почти не касаюсь земли, — и это еще более запутывало все их догадки относительно столь диковинного снаряжения; они ведь не знали, что при малейшем моем движении жгучие солнечные лучи поднимают меня вверх и что, будь на мне пузырьков с росою побольше, я, вероятно, у них на глазах улетел бы в небо.
Я хотел было подойти к ним, но они вмиг исчезли в соседнем лесу, словно с перепугу обратились в птиц. Все же одного я поймал, — видно, ему изменили ноги. Я с великим трудом (ибо запыхался) спросил у него, далеко ли отсюда до Парижа, а также, с каких это пор во Франции люди ходят голые и почему они в таком ужасе разбежались от меня.
Человек, к которому я обращался, был старик с лицом оливкового цвета; прежде всего он бросился передо мной на колени и, воздев руки, открыл рот и зажмурился. Он долго бормотал что-то, но я не разобрал ни слова и принял его речь за хриплый лепет немого.
Чуть погодя я заметил, что ко мне с барабанным боем приближается взвод солдат; двое из них отделились от остальных, чтобы проверить, что я за человек. Когда они подошли на такое расстояние, что могли меня слышать, я спросил у них — где я нахожусь.
— Вы во Франции, — отвечали они, — но что за черт вас так вырядил? И почему мы вас не знаем? Разве сюда причалили какие-нибудь корабли? Вы доложитесь лекарскому начальнику?{232} И зачем вы разлили водку по всем этим бесчисленным пузырькам?
На это я возразил, что вырядил меня так не черт, что не знают они меня потому, что не могут знать всех, что я никак не думал, что корабли доходят по Сене до самого Парижа, а докладываться мне лекарскому начальнику незачем и водки на мне нет.
— Ага, вы еще хорохоритесь, — воскликнули они, беря меня под руки. — Уж господин-то губернатор разберется, кто вы такой, будьте покойны!
Они повели меня в свою часть, и тут я узнал, что я действительно во Франции, но в Новой{233}; спустя немного меня представили вице-королю{234}, который осведомился, откуда я, как мое имя и звание; ответив на его вопросы, я рассказал о своем удачном путешествии, и он — поверив ли мне или только притворившись, что верит, — милостиво предоставил мне комнату в своем доме. Я был счастлив, что встретил человека, не чуждого возвышенным мыслям и не удивившегося, когда я сказал, что во время моего полета Земля, по-видимому, вращалась, раз, начав подъем в двух лье от Парижа, я по почти перпендикулярной линии опустился в Канаде.
Вечером, когда я уже собирался лечь спать, он вошел ко мне в комнату и сказал:
— Я не нарушил бы вашего покоя, если бы не предполагал, что человек, владеющий секретом покрывать такое расстояние за полдня, владеет также и секретом преодолевать усталость. Но вы не знаете, — продолжал он, — какой занятный спор я сейчас выдержал из-за вас с нашими отцами иезуитами?{235} Они решительно утверждают, что вы колдун, а если они согласятся считать вас просто обманщиком, то это будет величайшая милость с их стороны. И в самом деле, ваше предположение, что Земля вертится, — довольно сомнительный парадокс; что касается меня, то скажу откровенно, я не разделяю вашего мнения, ибо, отправившись вчера из Парижа, вы могли сегодня прибыть в наши места и без вращения Земли, ибо само Солнце, поднявшее вас вверх благодаря вашим склянкам, и должно было вас привести сюда, — ведь, по утверждению Птоломея и новейших философов, оно движется, в то время как вы ошибочно приписываете движение Земле. И правдоподобно ли ваше предположение, что Солнце неподвижно, между тем как нам видно его вращение? И из чего следует, что Земля столь стремительно вращается? Ведь мы же чувствуем, что она недвижима у нас под ногами.
— Вот, сударь, каковы доводы в пользу такого предположения, — возразил я. — Во-первых, здравый смысл подсказывает, что Солнце расположилось в центре Вселенной, раз все тела, имеющиеся в природе, нуждаются в его изначальном тепле; что оно находится в сердце подвластного ему царства, дабы немедленно удовлетворять нужды каждой отдельной части этого царства, и что первопричина жизни помещается в середине всех тел, дабы действовать равномерно и легко, — мудрая природа точно так же расположила детородные органы человека, зернышки — в сердцевине яблока, косточки — в середине плода; так же и лук под сотней листочков хранит драгоценный росток, из коего миллионы других ростков почерпнут новые силы. Ибо яблоко само по себе — маленький мирок, в котором зернышко, как самая теплая частица, напоминает Солнце, — оно распространяет вокруг себя тепло и оберегает яблоко в целом; с такой точки зрения, зернышко — солнце этого мирка, оно согревает и питает растительное начало окружающего его тельца.
Исходя из этого, я и говорю, что Земля, нуждаясь в свете, тепле и в воздействии этого великого Огня, вращается вокруг него, чтобы всеми своими частями в равной мере воспринимать начало, поддерживающее в ней жизнь. Ибо предполагать, что огромное раскаленное светило вертится вокруг точки, до которой ему нет решительно никакого дела, столь же нелепо, как при виде зажаренного жаворонка думать, что его приготовили, вращая вокруг него плиту. Если считать, что Солнцу требуется выполнять эту работу, то можно подумать, что медицина нуждается в больном, а не наоборот, что сильный должен подчиняться слабому, вельможа служить простолюдину и что не корабль плывет вдоль берегов, а берега проплывают мимо корабля.
Если вам кажется непостижимым, как столь тяжелая масса может двигаться, скажите мне, пожалуйста, разве светила и небеса, которые вы считаете такими плотными, по-вашему легче? К тому же мы уверены, что Земля круглая; следовательно, основываясь на ее форме, легко заключить, что она и движется по кругу. А зачем предполагать, что небо круглое, раз убедиться в этом нельзя{236} и раз очевидно, что, если оно любой другой формы, значит, оно уже не может вращаться. За ваши эксцентрики, концентрики и эпициклы я вас не упрекаю, хоть вы можете дать мне о них лишь маловразумительные объяснения, — но из своей системы я их исключаю. Поговорим теперь лишь о естественных причинах вращения.
Вам приходится прибегать к предположению о наличии какой-то разумной силы, которая приводит светила в движение и управляет ими{237}. Я же, не тревожа Верховное существо, которое, несомненно, создало Природу вполне совершенной и по мудрости своей завершило ее созидание таким образом, что если она совершенна в одном отношении, то безупречна и во всех остальных; я, повторяю, вижу в самой Земле те начала, которые приводят ее в движение. Так, я говорю, что солнечные лучи, падая в своем движении на Землю, воздействуют на нее и вращают, подобно тому как мы вращаем шар, хлопая по нему рукою; испарения, беспрестанно выделяющиеся из недр Земли с той стороны, на которую светит Солнце, отражаются холодной средней сферой и возвращаются обратно, но в косом направлении, и таким образом тоже придают Земле вращательное движение.
Объяснение двух других движений еще проще. Вот послушайте…
Тут вице-король прервал меня:
— Я предпочитаю избавить вас от этого труда, — сказал он. — Я прочел на эту тему несколько сочинений Гассенди{238}. Но мне хочется рассказать, что мне ответил один из наших отцов, разделяющих ваше мнение.
«Да, — говорил он, — я допускаю, что Земля вращается, но не по причинам, на которые ссылается Коперник, а потому, что адское пламя, как свидетельствует Священное писание, находится в центре Земли; грешники же, стремясь удалиться от него, теснятся поближе к сводам и таким образом приводят Землю в движение, подобно тому как собака приводит в движение надетый на нее обруч».
Мы воздали хвалу этому рассуждению славного монаха, как плоду отменного рвения, потом вице-король сказал, что он чрезвычайно удивлен тем, что система Птоломея, несмотря на все свое неправдоподобие, получила такое широкое распространение.
— Сударь, — отвечал я, — большинство людей судят обо всем, лишь основываясь на своих чувствах; вот они и поверили свидетельству своих глаз, и подобно тому как человек, плывущий вдоль берега, воображает, будто он стоит на месте, а движется берег, так и люди, вращающиеся вместе с Землей вокруг неба, вообразили, что небо вращается вокруг них. Добавьте к этому несносную человеческую гордыню; ведь человек мнит, будто природа создана для него одного, хоть никак нельзя признать правдоподобным, что Солнце — огромное тело, которое в четыреста тридцать четыре раза больше Земли{239}, — зажжено только для того, чтобы созревала его мушмула и кочанилась капуста. Я далек от такой дерзости и полагаю, что планеты — это миры, вращающиеся вокруг Солнца, а неподвижные звезды — тоже солнца, вокруг которых тоже есть планеты, то есть миры, которые мы не видим из-за их малой величины, а также потому, что их заимствованный свет не доходит до нас. Ибо можно ли представить себе, что эти огромные шаровидные тела всего лишь мертвые пустыни, в то время как наш, только из-за того, что мы по нему ползаем, создан ради дюжины надменных плутов и предназначен господствовать над всеми остальными? Неужели только потому, что Солнце отмеривает наши дни и годы, можно утверждать, что оно создано для того, чтобы мы не натыкались лбом на стены?{240} Нет, нет, если это видимое божество светит человеку, так только в силу случайности, вроде того как факел, который несут перед монархом, случайно светит и вору, крадущемуся в это время вдоль стен.
— Однако, — возразил он мне, — если, как вы утверждаете,
