Сирано и «Правдивой историей» римского сатирика Лукиана (II в. н. э.) или приключенческой повестью шотландского епископа Годуина «Человек на Луне» (1038), переведенной и изданной во Франции в 1648 году. Лунный мир Лукиана столь же парадоксален, как и у Сирано: тамошние жители потеют молоком, а сморкаются медом, детей рожают мужчины, вынашивая их в икрах ног и т. п. Подробности повести Годуина, героя которого уносят на Луну дикие лебеди, тоже использованы в «Ином свете»: луняне, например, переговариваются музыкальными звуками. Оба произведения (неравноценные во многих отношениях) дали, однако, только повод, только внешнее обрамление совершенно иному смыслу утопического памфлета французского писателя. Фантазии Сирано и самому не занимать стать. Среди всякой чепуховины, напоминающей о будущем бароне Мюнхаузене, на Луне, например, принято завтракать жаворонками, убитыми, ощипанными и изжаренными одним выстрелом из ружья, — просто поражают некоторые рациональные естественнонаучные и технические идеи: о том, что человек и животные состоят из множества мелких организмов (клеток! — Л. В.), или о полете на Луну с помощью многоступенчатой ракеты. «Как только пламя уничтожало один ряд ракет, — они были расположены по шесть штук, — благодаря запалу, помещенному в конце каждого ряда, загорался другой ряд». Сирано, безусловно, должен быть назван автором этой идеи, и глубина догадки особенно разительна потому, что он не обладал специальными знаниями Кампанеллы и Бэкона.
Основной сатирический прием Сирано можно определить как «все наоборот». На Земле люди двуноги, так пусть на Луне они ходят на четвереньках; за еду и жилье здесь расплачиваются деньгами, а там стихами; исход войн определяется не на поле боя, а в ученых диспутах. Наконец, в лунном мире не молодые оказывают почтение старикам, а родители повинуются детям, ибо «только молодежи дано действовать» и только ей присущи «благородные порывы к справедливости». И мы видим, как сын, чтобы не быть слишком жестоким, тузит палкой чучело отца за непослушание и тупость. Одним словом, восклицает сам Сирано, «мир вверх ногами»! При чтении «Иного света» невольны догадки, а не дурачит ли нас автор и есть ли в мире вещи, к которым он относится серьезно? Не пародия ли это на утопические мечтания его предшественников? Элементы пародирования утопий в «Ином свете», конечно, налицо, но ошибется тот, кто за смехачеством, за желчью не увидит весьма глубоких мыслей. Принцип «все наоборот» доводится до атеистической ереси: на Земле люди живут в тенетах религии, а лунные обитатели — неверующие по природе. Псевдо-мистические элементы у Сирано есть действительное и уже ничем не ограниченное пародирование религиозного мистицизма, с которым его предшественники-утописты, даже Кампанелла, не смогли полностью расстаться. И чтобы до конца оценить смелость Сирано, стоит вспомнить, что в те времена инквизиция отправляла на костер и за проступки, несравненно меньшие.
Сирано справедливо называют учеником Пьера Гассенди, который подвергался преследованию со стороны иезуитов за апологию этического учения Эпикура и борьбу против схоластической философии. Но утверждать, будто Сирано только пропагандирует идеи Гассенди, не внося в них ничего оригинального, это значит не разобраться в деле по существу. Непоследовательность Гассенди выразилась, как замечает К. Маркс, в стремлении «…примирить свою католическую совесть со своим языческим знанием, Эпикура — с церковью»[3]. Философские догадки Сирано идут значительно дальше, он отвергает не только религию, но даже пантеизм Кампанеллы, произведениями которого увлекался с ранней юности и которого поместил на почетное место в своем «царстве философов» на Солнце. «Вы, люди, — говорит он устами Демона Сократа, — воображаете, будто то, чего вы не понимаете, имеют духовную природу или же что оно вовсе не существует». Это — замечательное указание на гносеологические корни религии и идеализма, путь к атеизму. Пародируя пантеизм в образе «мыслящей капусты», Сирано приходит к ясным заключениям о единстве и вечности материального мира (это, заметим в скобках, но наша модернизация, а его собственная терминология), о том, что рациональное мышление присуще только человеку и, самое важное, о смертности человеческой души и фиктивности понятия «бог». Признание системы Коперника было весьма затруднительным для Кампанеллы и Бэкона, а у Сирано это вполне органично, хотя и сюда он вносит элемент комизма. «…Предполагать, что огромное раскаленное светило, — говорит он, доказывая справедливость гелиоцентрической системы губернатору Канады, — вертится вокруг точки, до которой ему нет решительно никакого дела, столь же нелепо, как при виде зажаренного жаворонка думать, что его приготовили, вращая вокруг него плиту». Сирано знает только разум и материю, больше в мире ничего нет, и отсюда — особенности его утопических желаний.
Именно желаний. Сирано не строит идеальной системы государственного и общественного устройства, он меньше всего озабочен политическими и экономическими преобразованиями. В «Ином свете» упоминается лишь вскользь, что на Луне существует государство. Есть король, есть знатные и незнатные люди и прочие прелести земного мира: они оставлены в неприкосновенности. Сердце Сирано принадлежит другой утопии, так сказать, утопии интеллектуальной неограниченности. Вечная весна, цветы, птицы, ручьи, соловьи и т. п., изобилие всяческих благ есть только декорации, на фоне которых выступает главное завоевание лунян — свобода мысли. «…А живу я здесь потому, — говорит Демон Сократа, — что тут люди любят правду, тут нет педантов, тут философа можно убедить только доводами разума, авторитет же ученого, так же как и авторитет большинства, ценится не выше, чем мнение простого молотобойца, если он рассуждает здраво». На Земле нет страны, где хотя бы воображение было свободно, и Сирано рисует картину торжества разума на Луне. Это самоцель, и все остальное должно быть этому подчинено.
Сирано недаром переносит свою утопию в космические просторы. Дальние острова Мора, Кампанеллы и Бэкона давали ограниченность и защиту от грубой реальности, но они принадлежали земному миру, были символом его возможного процветания. Лунный мир Сирано — это антиземля, то, чего на Земле никогда не будет. Утопия фактически снята, и наглядно демонстрируется неосуществимость утопических желаний. Кризис утопии у Сирано есть результат изолированности от действительной жизни. В известном смысле здесь подводится художественный и логический итог всему развитию ранних утопий. Если Мор и Кампанелла, если Бэкон рассматривали народ как пассивный материал разумных преобразований, то у Сирано тема народа отсутствует. Его утопия как бы абстрагирована от больших социальных движений. В «Ином свете» выразилось мужество и отчаяние атеиста-одиночки, вставшего перед лицом бесконечного и безразличного космоса. Какая моральная основа должна заменить религиозную? Трудно вынести груз материализма, опираясь только на эпикурейскую этику удовольствий, и тогда, уходя в небытие, остается погрозить кулаком всем задержавшимся на жизненном пиру.
Имя Сирано во Франции всегда было более популярным, чем его произведения. Но за последние годы «Иной свет» неожиданно выдержал десятки изданий. Чем это объясняется? Только ли художественными достоинствами утопии-сатиры? Разумеется, нет. Суть в том, что Сирано де Бержерак, как немногие, подметил абсурдность буржуазных нравов, буржуазного мышления, буржуазного общества в целом.
Обстоятельства жизни Дени Вераса, автора «Истории севарамбов», во многом остались невыясненными: неизвестны даже точные даты его рождения и смерти. Родился он около 1630 года в г. Алле (Лангедок), в гугенотской семье. Готовился к военной карьере, занимался правоведением, но, по его собственным словам, «нечистоплотность судебной практики» внушила ему отвращение к судейской мантии. В 1665 году Верас уехал в Англию и преподавал французский язык в придворных кругах, близких к известному политическому деятелю Бекингему. Здесь он познакомился с английским философом-материалистом Джоном Локком. В 1674 году Верас рассорился со своими сановными покровителями и вернулся во Францию. Отказ сменить религию сделал невозможным его поступление на государственную службу; Верас преподавал французский и английский языки, читал лекции по истории и географии. К этому времени относится и его активная литературная деятельность. Отмена Людовиком XIV Нантского эдикта (1685 г.), охранявшего права гугенотов, вызвала широкую эмиграцию из Франции, в этой волне оказался и Дени Верас. Умер он в Голландии около 1700 года.
По форме и сюжету «История севарамбов» (1675–1679) — приключенческий роман, роман путешествий; здесь решительно отброшена форма диалога и все рассуждения даны в повествовательной форме. Указывая на родство своей утопии с «Государством» Платона, «Утопией» Мора и «Новой Атлантидой» Бэкона, Верас стремится подчеркнуть достоверность «Истории севарамбов»: он замечает, что эта книга не есть плод богатой фантазии, а «правдивые записки капитана Сидена». Да и при всем решающем влиянии утопии Мора на утопию Вераса, отмеченном академиком В. П. Волгиным, в ней есть оригинальные, неповторимые черты, отражающие иное время.
Кораблекрушение постигло капитана Сидена и его команду у неисследованных берегов Австралии; они оказались в крайне бедственном положении и, не надеясь на быстрое возвращение домой, вынуждены были заняться земледелием и охотой. Из расположенной за высокими горами страны Севарамб приходит неожиданная помощь: капитан и его спутники оказываются в государстве счастливых, благоденствующих людей. Великолепные поля и сады, прекрасно сложенные мужчины и женщины, благоустроенные жилища и общественные здания… Но прекраснее всего столица государства, расположенная на острове посередине реки и обнесенная высокими стенами. Дворец владыки и храм Солнца, амфитеатры и бассейны поражают воображение путешественников. Они узнают, что государство было основано в 1427 году (характерна точная дата!) выходцем из Персии Севарпасом, который «обладал красотою гения и несравненной твердостью ума». Он и создал те законы, которые послужили основанием счастливой жизни севарамбов.
Общество севарамбов основано на коммунистических началах. Первоначальный проект деления его на классы был отвергнут Севариасом, ибо «природа создала нас равными», а гордость, алчность и праздность, проистекающие из сословного неравенства и частной собственности, делают людей аморальными. Собственность у севарамбов отменена, и материальные блага сделались средством процветания, а не самоцелью развития общества. Здесь нет ни податей, ни налогов; через общественные склады всем обеспечено полное довольство и необходимый отдых; дети усыновлены и содержатся государством. Примечательно, что Верас начинает историю сконструированного им общества с первобытного состояния; община без собственности, а с другой стороны, механизация труда, — то есть моральная нетронутость, соединенная с высшим знанием, — и являются социальной основой счастья севарамбов. Утопия Вераса есть утопия сохранения общинного хозяйства на протяжении всей истории человечества, и он хотел бы вновь Начать последнюю с нулевой отметки, и это интересно, как одно из первых предвозвестий идей Герцена и Чернышевского.
В «Истории севарамбов» Верас полемизирует с Джоном Локком, с которым он, по-видимому, неоднократно встречался и во время пребывания английского философа во Франции (1675–1679 гг.). Существует ли красота? Играет ли существенную роль в жизни общества поэзия, музыка, живопись? Для Локка, преклонявшегося перед буржуазным предпринимательством, ответ негативен: на Парнасе нет золотых и серебряных рудников, и посему искусство бесполезно. Верас далек от пуританского отрицания искусства: в Севарамбе звучит прекрасная музыка, соревнуются поэты; безгранична красота
