плотского неистовства, то от чересчур частых совокуплений семя ослабеет и потомки первого человека станут свидетелями конца света? А может быть, он опасался, что земля окажется недостаточно плодородной, чтобы прокормить несметные толпы голодных? А может быть, наконец, он пожелал распорядиться так вопреки всякому разуму и только для того, чтобы вознаградить тех, кто, вопреки всякому разуму, поверит его слову?

Ответ этот не удовлетворил, как мне показалось, молодого хозяина, ибо он раза три-четыре покачал головой; но наш общий наставник промолчал, ибо завтраку не терпелось улететь.

Мы разлеглись на мягкие матрацы, застеленные коврами; юноша-слуга пригласил самого пожилого из наших философов и отвел его в отдельную маленькую столовую, а мой демон крикнул философу, чтобы он, как только поест, поскорее возвращался к нам. Мне захотелось узнать, чем объясняется странное желание обедать наедине.

— Он не выносит запаха мяса и даже запаха овощей, если они не умерли сами собою, потому что, по его убеждению, они способны ощущать боль, — последовал ответ.

— Меня не удивляет, что он воздерживается от мяса и от всего того, что наделено чувствительностью, — возразил я, — ведь в нашем мире пифагорейцы и даже некоторые святые отшельники придерживались таких же взглядов{298}, но не сметь, например, разрезать кочан капусты из страха ранить его, кажется мне совершенно нелепым.

— А мне такое мнение представляется весьма убедительным, — отвечал демон. — Ведь согласитесь, капуста, о которой речь, такое же божье создание, как и вы. Ведь у обоих вас отец и мать — бог и его отрицание{299}. Мудрость господня испокон веков печется о зарождении капусты, как и о вашем зарождении. Видимо, Всевышний даже больше заботился о рождении растения, чем разумного существа, раз он предоставил зачатие человека на прихоть отца, который может по своему желанию и зачать и не зачать его; к капусте он отнесся не так сурово; он как бы больше опасался за гибель потомства капусты, чем человека, и, оставляя зачатие ребенка на усмотрение отца, капусту он заставляет, хочет ли она того или нет, порождать себе подобную; иное дело люди, которые продолжают род по собственному желанию и могут породить самое большее около двадцати потомков, в то время как кочан капусты может дать четыреста тысяч. Сказать же, что богу человек дороже капусты, просто умора; будучи чужд всем страстям, он не может ни ненавидеть, ни любить кого-либо; а будь он способен любить, так чувствовал бы нежность скорее к кочну, который вы держите в руках, ибо капуста не оскорбит его, а не к человеку, оскорбления коего у него перед глазами и который хотел бы уничтожить его, если бы мог. Добавьте к этому, что человек, будучи потомком первого преступника, уже самим рождением своим совершает преступление; а мы хорошо знаем, что первый кочан не оскорбил своего Создателя в Земном раю.

Нам говорят, что мы, а не капуста, созданы по подобию Верховного существа. Если так, то, осквернив нашу душу, которою мы походим на него, мы это сходство стерли, — ведь для бога нет ничего противнее греха. Если же душа наша перестала быть его подобием, то мы не похожи на него ни ногами, ни руками, ни ртом, ни ушами, ни челом, как не похожа на него капуста листьями, цветами, стеблем, кочерыжкой и всем своим обликом. Не думаете же вы, в самом деле, что, если бы бедная капуста могла молвить что-нибудь, когда ее начнут резать, она воскликнула бы: «Человек, любезный брат мой, чем я обидела тебя, чтобы заслужить смерть? Я расту только в огородах и никогда не скрываюсь в диких местах, хотя там я и могла бы расти в безопасности; я не хочу быть созданием иных рук, кроме твоих, и едва ты посеешь меня, как я выражаю тебе свое благоволение, расцветаю, протягиваю к тебе руки, дарю тебе своих детей в зернышках, а в воздаяние моей любезности ты приказываешь отрубить мне голову! »

Вот что сказала бы капуста, умей она выражать свои чувства. И что же, только потому, что она не умеет жаловаться, мы вольны причинять ей зло, которое она не в силах пресечь? Если мне попадется связанный человек, разве я могу безнаказанно убить его лишь потому, что у него нет возможности защищаться? Наоборот, его беспомощность только усугубит мою жестокость, ибо, как бы это жалкое существо ни было бедно и лишено всех наших преимуществ, оно все же не заслуживает смерти. Как же так? Из всех благ существования, у него только одно — произрастание, — и мы отнимаем у него это благо! Срезать кочан и отнять у него жизнь — худший грех, чем уничтожить человека, потому что в один прекрасный день человек возродится, а капуста на это уповать не может. Убивая капусту, вы уничтожаете ее душу, убивая же человека вы только перемещаете ее. Скажу более того: раз богу, отцу всего сущего, одинаково дороги все его создания, то разумно предполагать, что он поровну распределил свои благодеяния между нами и растениями и что справедливо будет относиться к ним так же, как и к нам самим. Правда, мы родились раньше, но в семье господней нет права первородства, и если капуста не получила, в отличие от нас, дара бессмертия, то она вознаграждена каким-нибудь другим благом, величие которого искупает его быстротечность; быть может, благо это — всеобъемлющий разум, совершенное познание всего сущего в его первопричинах, и, быть может, именно поэтому мудрый Создатель не дал растениям органов подобно нашим, а дал всего лишь простое, слабое и подчас обманчивое разумение, наделив их зато более сложными, могучими, многочисленными органами, служащими им для сокровенных бесед. Вы спросите, пожалуй, какими же своими великими мыслями они поделились с нами? А скажите, какие истины открыли вам ангелы? Между ограниченными способностями человека и возможностями небесных созданий нет ни взаимодействий, ни гармонии, ни связи, поэтому, сколько бы эта духовная капуста ни старалась разъяснить нам сверхъестественные причины различных чудесных явлений, мы не постигли бы их за отсутствием чувств, способных воспринять столь возвышенные вещи.

Величайший из всех философов — Моисей, черпавший знания о природе в источнике самой природы, установил эту истину, когда говорил о Древе науки, и этой загадкой он, несомненно, хотел сказать, что, в отличие от нас, растения владеют совершенной философией. Помните же, высокомернейшие из животных, что если капуста молчит, когда вы отрезаете ей голову, то это еще не значит, что она ничего не думает. Но у бедного растения нет голоса, чтобы вопить, подобно вам, ни чтобы лепетать и плакать, зато есть такой, которым оно призывает на вас отмщение небес. Если же, наконец, вы спросите меня, откуда мне известно, что у капусты появляются столь прекрасные мысли, я спрошу у вас: а откуда вы знаете, что их нет и что, подобно вам, один кочан не говорит другому, свертываясь к вечеру: «Честь имею пожелать вам спокойной ночи, глубокоуважаемый господин Кочан».

* * *

Так говорил он, когда юный служитель, проводивший нашего философа в столовую, привел его обратно.

— Как? Уже пообедали? — воскликнул мой демон.

Философ ответил, что пообедал, оставался только десерт, но физионом позволил ему попробовать нашего. Молодой хозяин разъяснил эту загадку, не дожидаясь моего вопроса:

— Вижу, что такой образ действий удивляет вас. Должен сказать, что, хотя в вашем мире и относятся к здоровью легкомысленно, все же вам не следует пренебрегать нашими порядками.

В каждом доме здесь есть физионом, получающий жалованье от государства; он нечто вроде врача, с той разницей, что руководит только здоровыми и пользует нас лишь сообразно с пропорциями, симметрией и внешним видом нашего тела, с чертами лица, цветом и мягкостью кожи, подвижностью членов, звуком голоса, оттенком, густотой и жесткостью волос. Вы, вероятно, заметили тут невысокого человека, который внимательно присматривался к вам? Это здешний физионом. Будьте уверены, что он изучил вашу комплекцию и на этом основании внес поправки в испарения вашего обеда. Обратите внимание, как далеко от наших матрацев расположен тот, на котором лежите вы; физионом, видимо, понял, что ваш темперамент сильно отличается от нашего, и поэтому побоялся, как бы запах, выделяющийся из дырочек вашего носа не донесся до нас или от наших носов — до вас. Вот увидите — вечером он так же тщательно будет подбирать цветы для вашего ложа.

Во время этой речи я делал знаки хозяину, чтобы он навел философов на обсуждение какого-нибудь вопроса их науки. Он так благоволил ко мне, что тут же выполнил мою просьбу. Не стану передавать вам ни речей, ни молений, которые привели к исполнению моего желания, ни переходов от шутливого к серьезному в речах философов, ибо оттенки эти были столь неуловимы, что передать их нет никакой возможности. Как бы то ни было, читатель, но философ, пришедший последним, между прочим, сказал следующее:

— Мне остается только доказать, что в бесконечном мире заключаются бесконечные миры. Представьте себе Вселенную в виде огромного животного; представьте себе, что звезды, являющиеся мирами, пребывают в этом огромном животном тоже как огромные животные, служащие, в свою очередь, мирами для различных народов, вроде нас с нашими лошадьми и т. п., а мы точно так же представляем собою миры по отношению к неким животным, которые неизмеримо меньше нас, как-то: некоторые черви, вши, клещи; представьте себе, что эти последние являются землей для других, еще меньших, и поскольку каждый из них кажется какому-нибудь народцу огромным миром, быть может, наша плоть, кровь, ум не что иное, как соединение крошечных существ, которые разговаривают между собою, приводят, двигаясь, в движение наши тела и, слепо позволяя нашей воле, служащей для них возницей, переносить их с места на место, сами ведут нас куда-то и сообща творят то, что мы именуем Жизнью.

Согласитесь сами: разве трудно допустить, что вошь принимает ваше тело за мир и что, когда одна из них проползла от одного вашего уха к другому, товарки ее говорят, что она совершила путешествие на край света или прошла от полюса до полюса. И, конечно, этот крохотный народец принимает ваши волосы за леса, поры, наполненные флегмой, за источники, прыщи — за пруды и озера, нарывы — за моря, сопли — за потопы, а когда вы, причесываясь, откидываете волосы со стороны на сторону, это движение кажется им приливом и отливом моря.

Слова мои подтверждаются тем, что мы иной раз ощущаем зуд. Клещ, вызывающий его, не что иное, как крошечное насекомое, которое оторвалось от гражданского общества и превратилось в тирана