из его людей, побуждаемые желанием поговорить со своими друзьями, сошли на берег и завели беседу почти со всеми нашими людьми, которые собрались вокруг них и слушали с удивлением рассказ обо всем случившемся. Таким образом, они узнали эти новости почти одновременно с нами, и не понадобилось второй раз сообщать им о положении наших дел. Они готовы были следовать в прекрасную страну, которую им описали. Но шлюпка, посланная в Батавию, могла добраться благополучно, и мы нисколько не сомневались, что генерал, узнав о нашем несчастье и нужде, выслал бы нам на помощь корабли, на что мы имели еще кое-какую надежду; и это огорчало нас, потому что, если бы корабли прибыли и никого не застали, все подумали бы, что мы погибли, и, таким образом, мы теряли всякую надежду увидеть снова своих друзей и родину. На это Морис возразил:
— Что касается шлюпки, то ее, безусловно, следует считать погибшей, если мы о ней не имели известий с того времени, как она ушла, и по этой причине не имеет смысла надеяться на какую-либо помощь из Батавии. Возвращение же наше в Голландию не невозможно и может оказаться незатруднительным, поскольку мы будем находиться среди народа вежливого и порядочного, который время от времени посылает свои корабли за моря: вероятно, они разрешат нам вернуться и даже дадут возможность, если мы того захотим, не пожелав силою задерживать в своей стране, если у нас не будет желания там остаться.
И, наконец, он заметил, что наше положение было бы много хуже, если бы нам все время пришлось жить в этом лагере, подвергаясь тысячам опасностей и забот. Эти убедительные доводы Мориса — человека со здравым смыслом, пользовавшегося среди нас доверием за те большие услуги, которые он нам оказал, рассеяли наше огорчение. Мы вернулись в мою хижину, где был Сермодас, который, увидя нас, улыбнулся и спросил, как нам понравился, по описанию Мориса, город и народ Спорунда.
— У нас не могло не создаться выгодного представления, — сказал я ему, — и нам бы хотелось уже быть там. Если вам угодно, то мы готовы ехать туда как можно скорее.
— Я прибыл сюда для этого, — ответил он, — и я очень рад, что вы готовы следовать за мною. Вы можете быть уверены, что пребывание в наших городах покажется вам лучшим, чем в этом лагере, хотя благодаря вашему уменью тут получилось удобное убежище.
Мы еще некоторое время поговорили на эту тему, а затем спросили у него, не хочет ли он отведать нашей пищи в том виде, как мы можем предложить. Он сказал, что согласен закусить при условии, если мы также будем есть то, что они подадут. И он попросил Мориса передать кому-нибудь из его людей, чтобы принесли вина и всякой еды с кораблей. После обеда Сермодас сказал нам, что если мы решили следовать за ним, то должны готовиться к отъезду и переправить наших людей тем способом, который нам покажется наиболее удобным. Он же считает, что было бы лучше всего, если бы наши руководители и все наши женщины перебрались на корабль в тот же день, а он оставит кого-нибудь из своих людей, чтобы помочь остальным нашим погрузиться и проводить их до Спорунда. Я сказал ему, что часть наших людей находится по ту сторону залива, и если он разрешит, мы пошлем Мориса с одним или двумя судами, чтобы привезти их обратно.
— Это можно сделать, — ответил он, — и я пошлю с ним одно наше судно, чтобы переправить их в город, не заходя в лагерь. Вы же, — сказал он, обращаясь ко мне, — возьмите тех из своих офицеров, которых вы пожелаете оставить при себе, и садитесь на мое судно, где, надеюсь, вам будет довольно удобно.
Я взял с собой Ван де Нюи и Тюрси, моего секретаря, приказав Девезу и другим капитанам распоряжаться в мое отсутствие и как можно быстрее собрать наши вещи. Сермодас оставил Беноскара с Девезом, чтобы ему помочь и сопровождать его. После этого мы подняли паруса и двинулись на Спорунд, куда и прибыли три дня спустя после нашего отбытия из Сиденберга. Нам был оказан почти такой же прием, как Морису, с той лишь разницей, что к Ван де Нюи и ко мне было проявлено больше уважения, чем к остальным. Альбикормас очень ласково принял нас, а меня в особенности; он много говорил со мной о положении империи{309}, о чем я его мог лучше осведомить, чем кто бы то ни было из нашей компании. Я нашел, что во многих отношениях он прекрасный человек и обладает удивительно ясным умом. Он мне рассказал о многих обычаях, о формах управления в их стране, о чем я буду говорить дальше, когда буду описывать город, законы и нравы севарамбов. На следующий день после нашего приезда в город были доставлены наши вещи, и в лагере ничего не было оставлено, за исключением того, что оказалось ненужным. С нашими людьми обращались так же, как с людьми Мориса, и все получили новую одежду.
У нас вышло затруднение с нашими женщинами. Я уже рассказывал, как в лагере было дано распоряжение, что на пять человек простого звания будет одна женщина, и только старшие офицеры пользовались привилегией иметь каждый свою женщину. Сермодас и его приближенные не одобрили этого положения. Их ненарушимая привычка порядочности заставила их сказать нам, что мы поступаем по-скотски. Они заявили, что это бесчестит их страну и их законы, и они допустить этого не могут. Я старался извинить это необходимостью, заставившею нас скорее принять такое решение, чем подвергать наших людей опасности, что они перебьют друг друга. Сермодас спросил меня, желаем ли мы подчиняться их законам. Я уверил его, что это наше самое пылкое желание, и вот какие он принял меры.
— Пересчитайте точно, — сказал он нам, — всех ваших людей, как мужчин, так и женщин, и дайте мне их список, в особенности женщин, отметив тех из них, которые беременны. При этом вы можете себе оставить тех, которых уже имеете, или же мы вам дадим других.
Мы некоторое время советовались, и те из офицеров, которые захотели остаться со своими женщинами, их не сменили. Остальные же бросили жребий, как спутники Мориса, которым не было разрешено выбрать себе новых женщин. Те женщины, которые забеременели от наших офицеров, были вынуждены продолжать жить с теми, от кого они забеременели. Тех, которые жили с простыми людьми и стали беременными, заставили жить с тем, кого они считали отцом зачатого ребенка. Вот каким образом это все было улажено.
На пятый день нашего пребывания в Спорунде Сермодас зашел за мной и повел меня в храм, где должно было совершаться торжество бракосочетания, или . Он мне сказал, что нас так долго задержали в Спорунде не столько для того, чтобы дать нам возможность отдохнуть, сколько для того, чтобы показать эту церемонию. Затем он добавил, что церемония происходит четыре раза в год, и это один из самых больших их праздников, хотя и меньший здесь, чем в Севаринде. Я встал и оделся в новую одежду, которую выдали мне, а также моим старшим офицерам, пришедшим за мной в комнату для того, чтобы сопровождать меня в храм, куда нас должны были вести Сермодас и Каршида. Мы вместе направились во дворец, где Альбикормас дал нам аудиенцию, а затем, пройдя несколько дворов, мы наконец пришли к громадному величественному храму, где увидели много юношей и девушек в новых одеждах. Головы юношей были украшены венками из зеленых листьев, а девушек — гирляндами цветов. Никогда мне не приходилось видеть более приятного зрелища, чем эта группа молодых людей, большинство которых были красивы и жизнерадостны.
Большой занавес посредине храма мешал нам видеть более половины его. Мы пробыли в храме, занимаясь осмотром богатых украшений, около часу, и никаких перемен за это время не произошло. Но наконец мы услышали звуки разных труб, гобоев и других инструментов и увидели, как пошло несколько человек с зажженными факелами, которые они вставили в подсвечники, находившиеся в различных местах храма, затем они закрыли все окна и раздвинули занавес, скрывавший от нас другую его часть. Мы увидели в глубине храма богатый и пышный алтарь, украшенный гирляндами и букетами цветов. С правой стороны алтаря на небольшой высоте мы увидели большой хрустальный или из очень прозрачного стекла шар, который с трудом могли бы обхватить четыре человека. Этот шар так ярко светился, что освещал не только всю глубину храма, но светил даже далеко за середину его. С другой стороны алтаря находилась большая статуя такой же высоты, изображавшая кормилицу с несколькими грудями, кормившую несколько маленьких детей, так же искусно сделанных, как и вся статуя. Между этими двумя фигурами над алтарем висела большая черная завеса, гладкая и без всяких украшений.
Тем временем музыка все приближалась и наконец достигла входа в храм, и мы увидели, как вошел Альбикормас с сенаторами, подходившими к алтарю с большой торжественностью, во всем их великолепии. Несколько жрецов вышли им навстречу с кадилами в руках и с песнопением. Они три раза поклонились ему и подвели к алтарю, где он и сенаторы отвесили три поклона перед черной завесой, два перед статуей, а затем пошли и сели на троны, возведенные по обеим сторонам алтаря. Сермодас посадил меня с тремя из моих людей у ног Альбикормаса, а остальных поместил с противоположной стороны. Не успели мы сесть, как жрецы двинулись к молодым людям, о которых мы говорили, и заставили их приблизиться к алтарю. Они разделились на два ряда, мужчины справа, а женщины слева. Как только они подошли к алтарю, главный жрец взошел на возвышение между рядами и произнес им наставительную проповедь. После этого подали факел, зажженный, как я после узнал, лучами солнца, и Альбикормас, спустившись с трона, взял его в руки, зажег им какое-то ароматическое растение, находившееся на алтаре, и встал на колени перед шаром, произнося какие-то слова. Затем он подошел к статуе, перед которой преклонил только одно колено, и также произнес несколько слов, как и перед шаром. Тогда жрецы запели священную песнь, которую подхватил весь народ, а когда они кончили, заиграла музыка. Эта приятная симфония сопровождалась хором таких прекрасных голосов, что нам пришлось признать, что нашу европейскую музыку нельзя было сравнить с этой. Затем главный жрец подошел к девушке, стоявшей первой в ряду,
